Страх полета
Как и большинство профессионалов, Сергеев не кичился своим умением, считая, что работа есть работа, надо только любить свое дело и стараться делать его лучше всех.
Единственной мечтой Сергеева, как и множества других технарей, было - переучиться на борт.
На борт брали лучших, наиболее грамотных, организованных, умелых, решительных, цепких техников. Хозяин самолета должен знать его до винтика; Степаныч как раз и отличался въедливостью в знаниях. Анкета у него была чистая, вполне подходящая под требования "беззаветной преданности", уровень подготовки был выше всяческих похвал. Настал счастливый момент - Степанова отправили переучиваться на бортмеханика. Сначала на поршневой Ил-14, потом на Як-40, а оттуда, как показавшего прекрасную практическую работу в воздухе, - на самый совершенный по тем временам туполевский лайнер. Сбылась мечта жизни: Петр Степанович Сергеев получил свидетельство бортинженера самолета Ту-154.
Сергеев полюбил эту машину, как женщину, раз и навсегда, беззаветно. Он всегда приходил на вылет раньше положенного времени и за два часа пунктуально осматривал, ощупывал и только что не вылизывал самолет. Зная мельчайшие нюансы технического обслуживания, он строго и занудно требовал от техников соблюдения буквы. Опытному взгляду старого технаря достаточно было секунды, чтобы разобраться, как выполнена операция. Он не подписывал карту-наряд до тех пор, пока не убеждался, что его возлюбленная обеспечена всем, находится в полном довольстве и ожидает только команды на взлет.
Бывшие коллеги ворчали, что став летающим человеком, Петро уж больно полюбил командовать. Хотя прекрасно понимали, что требовательный бортинженер прав, просто в душе чуть тлел огонек зависти от того, что у самих судьба так не сложилась.
В экипажах он приживался быстро. Командирам нравился молчаливый, старательный, всегда все успевающий, не требующий понуканий, инициативный, самостоятельный бортинженер. Через пару лет, повысившись в классе, Сергеев получил инструкторский допуск, и Климов, приглядевшись в полетах к тому, как старательно висит над стажерами молодой бортинженер-инструктор, забрал Петра в свой экипаж. Опытный капитан и старательный бортинженер нашли общий язык и сблизились общим подходом к процессу обучения молодежи; у обоих оказался талант зажигать благородную зависть к настоящему мастерству. И получился экипаж с надежным, сросшимся спина к спине хребтом профессионализма.
Они с командиром были почти ровесники и успели состариться в совместных полетах, получить среди коллег устойчивые почтительные отчества "Петрович" и "Степаныч". Климов поседел, Сергеев облысел, у обоих были взрослые дети, оба они представляли собой законченные образцы старых, бывалых, безусловно уважаемых коллегами представителей летной профессии, и когда заходили в летный комплекс, ладони быстро уставали от многочисленных дружеских рукопожатий.
Однажды у Климова случился разговор с увольняющимся по пьянке летчиком. Тот, навеселе, обходил весь штаб с бутылкой и персонально прощался с каждым. Увидев его, старый пилот поморщился: ну что он нового мог услышать от человека, который разменял ТАКУЮ профессию на водку.
Но тот, обвешивая старого капитана комплиментами, от которых Климов все больше и больше хмурился, махнул рукой и, видимо, для большей убедительности, заплетающимся языком выговорил:
- Петрович, ты не хмурься. Я тебе всю правду говорю. Ты у нас, как... как в уголовном мире: авторитет! Честное слово!
* * *
Разговор зашел о состоянии дел в аэрофлоте. Говорили тихо, чтобы не разбудить спящих второго пилота и штурмана. Данилыч было сначала открыл книжку, но под монотонный разговор дедов уронил ее на грудь и стал тихонько подхрапывать.
Состояние дел обсуждалось не столько словами, сколько хмыканьем, междометиями, а главное - интонацией, с которой это хмыканье производилось. Говорить, собственно, было уже не о чем: старики прекрасно понимали, что подошел конец их летной работы, что теряется смысл существования.
Об одном и том же болела душа у старых инструкторов: о смене. Ну, уйдут старики - все старое рано или поздно уходит, - но кто придет им на смену, кто подхватит штурвал теряющей скорость авиации?
Оборачивалось так, что придут из-за рубежа. Может, китайцы. Отечественная авиация кончилась. Летные училища заглохли. И хотя большая часть полетов производилась пока еще нашими старыми экипажами, на отечественном, заслуженном старье, все равно обвал был не за горами.
Наиболее дальновидные хозяева крупных авиакомпаний уже давно установили закулисные связи с сильными мира сего, добились льгот и закупили, добыли новые для России, экономичные зарубежные самолеты, вытолкали на пенсию стариков, переучили молодежь на английский язык и шли явно западным путем.
Те, у кого таких связей не было, тоже пытались бороться за существование, используя старые самолеты, но их давили насмерть либо непосильными налогами и поборами, либо ценами на топливо. Количество авиакомпаний, образовавшихся на обломках бывшего аэрофлота, неуклонно сокращалось.
Вот и родную компанию, не имеющую возможности заиметь по блату налоговые льготы и взять в лизинг "боинги", удавили ценами на керосин, который туполевские красавицы всегда пожирали с непомерным, даже не по нынешним скупым временам, аппетитом.
Заговорили о новой технике. Автоматика, компьютеры, джойстики эти, экраны дисплеев вместо стрелок, - никуда от прогресса не денешься. Тяги, качалки рычаги и пружины уступают место проводам и микросхемам. Самолеты становится легче и экономичнее. Мир обогнал нас и ушел далеко вперед. Видимо, навсегда.
Они говорили вполголоса, два старых летчика, отдавшие всю жизнь той авиации, которая их вынянчила, поставила на крыло и воспитала, - говорили с болью в сердце, иногда забываясь и повышая голос, потом оглядывались на спящих и снова переходили почти на шепот.
Капитан тихонько привел очередной пример:
- Да что сравнивать: возьми моего "Москвича", с его рессорами, и любую "Тойоту", с надутыми бамперами. Раздень и погляди: "Москвич" сварен чуть не из рельсов; "Тойота" - из проволочек и жести. Мотор "Москвича" вытачивали только что не на мельнице с водяным колесом, он грохочет; у "Тойоты" работает бесшумно и жрет вдвое меньше. Технологии другие, массовые технологии, миллионные тиражи. Мы, конечно, тоже можем, но - штучно, затратно, вручную, у Левши в каморке: Ту-160... Як-141...
- Ну. Еще супер-джет этот... Назвать по-человечески не могли.
- Ага. Супер-пупер. С "Боинга" содрали. Нам не впервой: вспомни, как после войны Туполев свой Ту-4 изобрел. Содрал один к одному с ихней летающей крепости.
- А теперь все Европе задницу лижем. Может, тугриков подкинет.
- Губу раскатал. Самим зарабатывать надо.
- Зачем? Нефти, газа полно, трубы открыты - налетай, подешевело!
- Перекрыть бы им крантик... у нас уже бензин дороже, чем во всем мире.
- Не знаю, как с бензином, а уж керосин-то точно дороже.
- Это ж надо: на нефти сидим, а бензин все дорожает.
- А с ним - вся жизнь дорожает, инфляция...
- Прямо как в Эмиратах... Ну, дураки...
К кому относилось это искреннее "дураки", выяснять не стали.
Дальше разговор повернули на роль государства, на полное непонимание проблем авиации на самом верху:
- Им там интересно только вооружение - боевые самолеты, штуками, на продажу. Да и то: авиапром работал семьдесят лет только на армию; так и не научились делать что-то приемлемое для мирной жизни, все - объедки от военных. Плачутся конструкторские бюро: нет денег, кадры разбегаются, государство не заботится... дай! Дай и дай. Дай - тогда, мол, мы, старики, передадим опыт молодым, и они что-то там придумают современное. - Капитан покачал головой, как о давно решенном: - Нет, нам уже никогда их не догнать!
- Ага, дай. "Боингу" вон никто ничего не давал - сами заработали, в жесточайшей конкуренции, и добились качества.