Таежный пилот (Мемуар)
И там, в полной гармонии с окружающим миром, живет далеко не малая часть нашего народа, и, уж точно, не худшая его часть.
Я лечу над чистой, застывшей в равновесии и зимнем покое сибирской землей. Редкие, заметенные под крышу деревни почти незаметны в сиянии снегов, и только султаны дымов, расстилающиеся вуалью, выдают место человеческого обитания.
Ближе к городу повисает непрозрачная дымка. Как сквозь мутное стекло, впереди, за белоснежной площадью лесов и полей, проявляется серый круг, над ним столбы серых дымов, внизу серые дома, серые улицы, на них копошатся серые потоки машин. И чем ближе к центру, тем явственнее чувствуется тяжелый сернистый запах города, язвы Земли.
А наверху – чистое, ясное небо, свободное дыхание, первозданная тишина и покой.
Я вытерплю это грязное скопище строений внизу, оно проплывет и останется позади, и серое размытое пятно пропадет в бескрайнем просторе и белизне зимней тайги.
Тайга зимой седая. Если лететь низко, хорошо видны заиндевелая зелень величественных и строгих елей, золотые стволы сосен мачтового бора, накопившийся снег на лапах кедров, нагота спящих берез и осин. Чем выше поднимаешься над этим застывшим в трепетной чистоте миром, тем светлее и мягче кажется лесная одежда планеты, и чудится, что царство Деда Мороза будет спать непробудным сном до самой весны.
И вдруг на редколесье, освещенные низким солнцем, проявляются голубые борозды следов, а на опушке, где просвечивает осинник, замечаешь семейство сохатых: бурый бык, подняв голову, следит за шумящим в небе самолетиком, а две самки продолжают кормиться осиновыми ветками. А дальше, за лесным массивом, пробирается след в след стая волков: вот услышали гул мотора и мигом прыснули под деревья. Они идут по следу, и как только самолет скроется, продолжат свой поиск и найдут пищу.
Оказывается, зимняя тайга живет, и жизнь ее проста и страшно жестока, от начала веков. Кто знает, какая судьба ждет лосиное семейство через пару часов.
Там, позади, среди серых декораций города, тоже как-то уживаются добро и зло, там средоточие прогресса и скопище человеческих пороков, эпидемии и больницы, информация и политика, суета и многословие, интриги и комбинации, – там цивилизация. Она не менее жестока, чем жизнь природы, – но природа честнее.
Я еще не научился ценить свободу полета над городскими страстями; позже я пойму простую истину: в небе жизнь чище, а мышиной возни сверху вообще не видно.
*****К третьей зиме я уже считался опытным вторым пилотом, настолько опытным, что когда стал вводиться в строй на Ан-2 наш новый молодой командир авиапредприятия, бывший вертолетчик, меня поставили к нему вторым пилотом.
Новоиспеченному капитану Ан-2 сначала не очень удавались полеты. Известно же, что обычно вертолетчики привносят в технику пилотирования самолета некоторые вертолетные привычки.
Я никогда не летал на вертолете, поэтому ничего предосудительного в пилотировании своего командира не находил. Просто… туго ему давалось. Регулярно летать он не мог из-за многочисленных проблем, встававших перед предприятием, которые ему все время приходилось решать. Поэтому новые навыки никак не могли закрепиться. Вот командование летного отряда и надеялось, что я подстрахую.
Но, как водится, допуски мой подопечный, как лицо командного состава, получал исправно, и ночной допуск, учитывая большой налет на вертолетах, тоже получил, я не интересовался как.
Однажды мы с ним долетались до сумерек и торопились возвратиться на базу поскорее, потому что оба в ночном полете чувствовали себя не очень уверенно. Я попросил штурвал и с удовольствием выдерживал параметры; командир вел связь и ориентировку по радиокомпасу, командуя мне, какой курс взять.
На подлете к дому нас накрыл снеговой заряд подошедшего фронта. Вокруг мгновенно потемнело, даже пришлось убавить яркие огни ультрафиолетового облучения приборов. Фосфоресцирующие стрелки – вот все, что осталось у нас в распоряжении, а кругом – глухая тревожная тьма.
Вот когда я возблагодарил в душе своих учителей, которые не уставали нагибать меня к приборному полету при любом случае.
С помощью диспетчера и устойчиво работающего радиокомпаса мы вышли на привод, построили над аэродромом «коробочку» и стали снижаться после четвертого разворота, отыскивая в белой метели световое посадочное «Т».
Тонкость была в том, что мы были на лыжах, и посадка должна была производиться на укатанную грунтовую полосу правее бетонки. А все маневры по радиокомпасу мы выполняли в створе этой самой бетонной полосы, потому что приводные радиостанции установлены в этом створе. На высоте принятия решения командир должен был увидеть справа посадочный знак и уже визуально подвернуть и сесть правее него.
Ночь была уже полная, за окном ни зги, и было очень неуютно. Я хотел взять на себя пилотирование, оставив командиру возможность ориентировки, но, как все молодые командиры, он вцепился в штурвал и все старался делать сам. Ну, так делают все вертолетчики. И он, как вертолетчик, искал, за что бы зацепиться глазом.
Когда командир поймал светящийся в снежной мгле знак, вертолетные рефлексы возобладали. Он подвел машину к знаку на большой высоте и стал снижаться по очень крутой глиссаде, выпустив закрылки на 30 градусов и убрав газ. Скорость падала. Я, ошеломленный столь непривычным снижением, сначала растерялся, но потом, видя, что высоты осталось метров десять и мы буквально падаем вертикально, крикнул «Газу!», схватил левой рукой рычаг газа вместе с лежащей на нем ладонью командира и стал двигать его вперед, помня, что надо осторожно… не захлебнулся бы… Понял, что двигатель выйдет на взлетный режим только в момент касания. А скорость падала – мы уже парашютировали! Командир добрал штурвал практически до пупа!
Мгновенная мысль: «Закрылки полностью!»
К счастью, машина попалась старая, а у нас на некоторых старых машинах не было предохранительного откидного колпачка на торце головки газа, где установлена кнопка выпуска закрылков. Я мизинцем, поверх руки командира, нащупал кнопку и изо всех сил нажал ее.
Самолет ухнул в сугроб на обочине грунтовой раскатанной полосы. За сиденьем командира трахнулся о пол сыгравший на своих пружинах барограф. Двигатель взревел как раз перед касанием, и в этот же момент закрылки, наконец, выпустились на сорок пять градусов, создав дополнительную подъемную силу. Все это – и сугроб, и взлетный режим, и закрылки, – все три фактора сработали на смягчение удара. Самолет тут же и встал.
Командир, как ни в чем не бывало, сказал «Доложи посадку», убрал закрылки и порулил на стоянку. Он так ничего и не понял.
Потом он еще летал на Ан-2, но недолго. На тренировке, летом, на колесах, после приземления резко нажал на тормоза и перевернулся через двигатель на спину. Полный капот. К счастью, никто не пострадал, и самолет удалось отремонтировать без особого шума.
На этом самолетная карьера нашего командира закончилась, и он вскоре исчез с горизонта, куда-то перевелся.
*****Прошел год, к зиме собирались уже вводить меня в строй командиром лайнера-биплана. Да по разгильдяйству потерял я документы. Собирался в командировку, как истый коммунист взял с собой партбилет, ну, вестимо, паспорт, пилотское свидетельство, деньги. Все это в автобусе вытащили; ждал, что подбросят хоть документы… щас.
Ну, паспорта теряются, бывает. Все восстанавливается, ну, рутина. Но ПАРТБИЛЕТ!
На бюро райкома, после объявления мне строгача за утерю бдительности, секретарь отозвал меня в угол и тихо, по-свойски пожурил:
– Ты что, как Олег Кошевой… еще в подкладку бы зашил. Получишь новый – спрячь подальше, под замок, доставай только при уплате взносов и снова прячь. Второй раз не простят… жизнь поломаешь.
Такая вот была жизнь, что могла из-за бумажки поломаться.