Все пули мимо

— А в-третьих, «налог» ты мне сейчас сдашь не абы как, а по всей форме. Забирай «капусту» и идём со мной, — заканчиваю я, поднимаюсь и иду в комнату. Краем глаза замечаю, что ребята мои сидят в таком ступоре, будто я только что Харю второй раз порешил.
Завёл я Корня в комнату, сел за стол и стал через коммутатор в «бухгалтерию» названивать. Там меня вначале не поняли, но когда представился, обещали минут через пять своего человека прислать.
Сижу я, курю, жду. А Корень совсем поплыл. Скрючился на краешке стула что воробей под дождём: мокрый да взъерошенный. Только тот ещё ерепенится обычно, а Корень, чувствую, вот-вот оземь грянется. Ох, не то что-то с «налогом»!
Не успел я сигарету докурить, как дверь распахивается, и входит «бухгалтер». Длинный, худой, в чёрном смокинге с иголочки, рубашечка белая со стоячим воротничком при бабочке безукоризненной, на носу очки золочёные. В руках кейс, а морда постная, как и у всех бухгалтеров. В общем, тот ещё хлыщ! Садится он на стул, кейс на колени ставит и в меня молча вперяется. Гляделки у него холодные и пустые, что лампочки у машины электронной.
Я тоже молчу. Перевожу взгляд на Корня и поднимаю брови. Мол, что ж ты скис, выкладывай «налог». Корень достаёт «капусту», кладёт на стол и пододвигает «бухгалтеру». Вижу, просто так передать не может, поскольку руки трясутся, потому и двигает.
Хлыщ неторопливо ставит кейс на стол, открывает его, и вижу я, что кейс по самую завязку набит электроникой. Достаёт хлыщ машинку какую-то, берёт «налог» и начинает в машинку баксы небольшими порциями по купюрам разного достоинства совать. Всё это происходит в полном молчании, только машинка стрекочет, да, наверное, зубную дробь Корня заглушает.
Закончил хлыщ своё дело и вновь в меня стекляшками своими вперился.
— На двести двадцать долларов меньше обычного, — наконец слышу его голос. Скрипучий такой, бесцветный, под стать морде.
Я молча перевожу взгляд на Корня. Говорят, на Востоке есть пословица, что молчание — золото. Золото, не золото, а вот баксы оно к себе хорошо притягивает, это уж точно.
— Так это ж… — лепечет Корень. — После разборки восемь «челноков» с рынка слиняло, трое раненых, а в пяти киосках автоматными очередями товар попортили…
Я опять перевожу взгляд на «бухгалтера» — решил с ними в китайского болванчика поиграть. Пусть через меня поговорят, поскольку и тот и другой только со мной общаются, будто вендетта между ними.
— А где отчёт? — скрипит хлыщ в мой адрес.
— Так это… — лепечет Корень, смотрит умоляюще на меня и делает пальцами жест, что, мол, писать ему нечем и не на чем.
Выдвигаю ящик стола, к своему удивлению нахожу бумагу, ручку и протягиваю их Корню. Тот зеленеет весь, берёт ручку и начинает выводить каракули. И так старательно это делает, разве что язык не вываливает.
Тем временем хлыщ прямо в кейсе включает компьютер и начинает щёлкать клавишами. Да быстро так — минуты не прошло, как принтер у него зажужжал и бумажку выплюнул.
— Распишитесь, — протягивает её мне «бухгалтер».
Гляжу на бумажку. Расписка о сдаче «налога». Ядри тя в корень, Корня мать! Всё-то в ней указано и расписано: и количество торговых точек на рынке, и их категории, и с кого сколько «налога» причитается, а внизу — общая сумма и недостача. Вот, а говорили, что демократия бюрократию напрочь выкорчует! Верь после этого писакам газетным да депутатам думским. Может, в госструктурах такого и нет уже — того и загнивают, а у нас всё чётко поставлено. Дебит-кредит, недостача… Подмахни я сегодня такую бумажку, и завтра — уля-улю. На Соловки у нас не ссылают…
Познакомился я с бумаженцией сией и в сторону отложил. Вижу, наконец-то ледышки хлыща за стёклами очков изменились — непонимание выражают.
— Вместе с отчётом подпишу, — спокойно объясняю.
Хлыщ кивает и снова начинает что-то наяривать на компьютере, как джазист на рояле. Только его музыка сейчас не слышна, но, ежели что не так у меня — на кладбище прозвучит.
Вымучил наконец Корень отчёт, семь потов с него сошло. Сидит, мокрый что мышь, мне его протягивает. Прочитал я каракули корневские, с распиской данные сверил и возвращаю отчёт.
— Допиши внизу, какие именно ларьки — продовольственные, промтоварные — «налог» в этот раз не платили и в каких ларьках какой товар испортили. Затем укажи сумму недостачи и подпись свою поставь, — говорю. А сам думаю: неплохой бы из меня бюрократ получился! Жисть чему хошь обучиться заставит…
Корень уже и ртом воздух начинает ловить что рыба на льду. Но бумажку берёт и начинает корпеть и восьмым потом исходить. А у «бухгалтера» моего уже новая бумажка из принтера выползает. Но он мне её не передаёт, кладёт рядом с собой и начинает на неё баксы отсчитывать.
Дописал Корень, что я велел, сверил я данные — нет, аккурат двести двадцать баксов расписаны. Уж и не понимаю, чего это он так мандражирует? Впрочем, не первый день он замужем — то бишь «налог» сдаёт, — знает, что почём и все расценки. Ладно, разберёмся.
Подмахиваю я расписку и протягиваю её хлыщу. Но холодок внутрь меня неприятный такой закрадывается — а не подписал ли я сам себе сейчас приговор?
Берёт «бухгалтер» расписку, а мне другую бумажку вместе с баксами, что на неё грузил, даёт.
— Это ведомость и зарплата вашей бригады, — скрипит он и протягивает третью бумажку. — Распишитесь в получении.
Чёрт его дери — контора, что называется, пишет! Никогда не думал, что бумажная рутина меня коснётся. Но, делать нечего, сверяю суммы в ведомости и расписке и подмахиваю и эту бумажку. Но на хлыща смотрю уже с опаской — сколько там у него ещё расписок да циркуляров по мою душу в кейсе? Ведь задавит он меня ими, жабой задавит!
— Пересчитывать будете? — спрашивает хлыщ и, к моей радости, кейс закрывает.
— Нет, — быстро отвечаю, боясь, что он снова кейс откроет и начнёт меня бумагами забрасывать — уж лучше бы сразу гранатами, чтоб, значит, без мучений особых прикончить.
— Хорошо. — Он встаёт. — В следующий раз прошу меня с отчётом не задерживать, — скрипит на прощание и уходит.
— Я тоже могу идти? — заискивающе вопрошает Корень. Морда у него по-прежнему зелёная, но держится уже ничего. То есть выносить не придётся.
— Нет, — отрезаю я, но разговор с ним не продолжаю, а начинаю с ведомостью знакомиться. Вверху таким это красивым шрифтом набрано: «Ведомость по зарплате бригады строителей». Во дела, хмыкаю про себя. Они бы ещё «строителей капитализма» написали! Ну, дальше название липовой фирмы, неделя оплаты, месяц, год и наши фамилии с причитающимися суммами.
Смотрю на суммы, и в глазах рябить начинает. Ни хрена себе! Теперь понимаю, почему я ведомость никогда не видел и даже не подозревал о её существовании! Ай да Харя! Да если бы я получал столько, может, и нос в хозяйскую кормушку не совал. Кажется, я начинаю разуметь, почему Хозяин меня на Харю так легко разменял… В голове мелькает шальная мысль — а что, если и я так? — но я её, подлюку, давлю в зародыше. Второго предупреждения от Бонзы не будет, да и ребята, когда «капусту» сполна получат, отношение ко мне немного изменят.
— Расписывайся и получай «зарплату», — пододвигаю ведомость Корню.
Он читает сумму и шалеет. Куда только его бледность да растерянность деваются.
— Слушай, Пе… — он спотыкается на слове и поправляется: — Борис, может, обмоем это дело? Тут неподалёку тошниловка новая открылась, харч нормальный, тёлки фирмовые, а?
— Нет, сегодня не получится, — смотрю сквозь него пустым взглядом. — Да и не всё мы с тобой решили. Значит, так: в следующий раз отчёт будешь сдавать вместе с «налогом». Ясно?
Корень понимающе кивает и всё ещё цветёт.
— Ну и надеюсь… — здесь я картинно потягиваюсь, будто с устатку после долгого рабочего дня. Но потягиваюсь так, чтобы пола куртки распахнулась и была видна кобура на заплечной портупее. — Надеюсь я, что на будущей неделе закрытые киоски на рынке откроются и свой должок вернут.
Увял Корень по счёту раз. Дошло до него, что я его уловку просёк, и, как рентгенолог, его, падлу, насквозь вижу.