Статус человека

Донован покачал головой.
– Неправда, я хорошая…
– Да, ты хорошая, но непослушная. Но теперь ты меня будешь слушаться?
Айя утвердительно закивала.
– Мы договорились? Ну, вот и хорошо. А теперь, пожалуйста, закрой ротик на замочек, а если тебе что-то нужно будет спросить, говори шёпотом. Ладно?
– А я и так молчу!
– Тс-с! – Донован приложил палец к губам.
– А ты что будешь делать? – спросила Айя, послушно перейдя на шёпот.
Он снова приложил палец к губам, и Айя притихла. Тогда он поудобнее усадил её у себя на руках и, перешагнув через сизую лужу, понёс прочь из лабиринта.
У самого выхода Донован остановился и опустил Айю на пол.
– Обожди меня здесь, – прошептал он, напряжённо вглядываясь через насыпь из железобетонных обломков в сереющее пятно входа.
Айя согласно кивнула.
– Только ты побыстрее, хорошо?
– Хорошо.
Донован вышел из лабиринта и, осторожно выглянув из-за загораживающего вход краулера, огляделся. Никого. Ветер, заплутавшись в развалинах, сюда не проникал, и на улице стояла тишина. Прячась за бронёй машины, он внимательно осмотрел окрестности. Тишина была подозрительной, нехорошей какой-то, ждущей чего-то, с подвохом… Злой тишиной. Он устало прислонился щекой к шероховатому, нагретому солнцем боку краулера и вздрогнул, будто сталь обожгла лицо. Краулер, неожиданно для себя овеществлённо подумал он о машине. Он осторожно, чуть ли не ласково потрогал броню, погладил её. Кто тебя сделал? Кирш? Разъезжал, наверное, по всему Городу, присматривал за строительством. Если только краулер не бутафория, как почти всё в этом Городе.
Донован тихонько открыл дверцу и залез внутрь. Сердце учащённо забилось. Глазами он пробежал по приборной доске. Краулер был с иголочки, словно только что с конвейера, заправленный, хоть сейчас садись и поезжай. Так же осторожно Донован вылез из него и вернулся к Айе.
Айя сидела, поджидая его на куче тряпья, и играла, как на струне, на пластметаллической щепке.
– Сяку, сяку, сяку. Высяку, десяку. И сек-пересек, и семнадцать насек, – напевала она детскую считалочку. Увидев Донована, она воткнула щепку в тряпки и спросила:
– Ну, что?
– Пойдём, – шёпотом сказал он и, чтобы исключить лишние вопросы, приложил палец к губам.
Они забрались в краулер и притаились. Айя уселась рядом с Донованом на переднее сиденье и сидела не шелохнувшись, только восторженно водила головой, осматривая внутренности машины. Донован посмотрел на неё, затем глубоко, чтобы хоть немного успокоиться, настроиться, вдохнул воздух полной грудью. Ну, милый, теперь только не подведи! Он положил руки на штурвал и посмотрел на экраны внешнего обзора. Развалины медленно чадили густым чёрным дымом, и в голове акустической гранатой взорвался отрывистый, резкий, захлебывающийся словами своей песни голос Кирша: «Священным прокляты судом, горят Гоморра и Содом…» Донован встревожено бросил взгляд на приёмник – он был отключен – и с трудом подавил свою вдруг разбушевавшуюся память. Только этого мне сейчас не хватало, подумал он.
– Держись, – хрипло сказал он Айе и включил двигатель сразу на полную мощность.
Краулер взревел, как потревоженный бык, крутнулся на одной гусенице и сорвался с места. Донован резко бросил его вправо, за угол здания, и как раз вовремя, потому что сзади блеснул разряд молекулярного деструктора, и экран заднего обзора навсегда замутился. Вот, значит, что я чувствовал, мельком подумал Донован и бросил машину через застекленевший кратер от термобомбы. В центре его что-то багрово булькало и разбрызгивалось, но краулер благополучно перепрыгнул через огненную трясину, подскочил на скользком крае кратера и помчался дальше. Под гусеницами что-то с треском взорвалось, машину подбросило, развернуло, но Донован даже не подумал возвращаться на прежний курс, протаранил стену дома и, разметав в стороны обломки, выскочил на соседнюю улицу.
«Священным прокляты судом, – стучала в голове кровь. – Священным проклят судом… Священным прокляты судом…»
Священным прокляты судом,
Горят Гоморра и Содом,
Горят два города – исчадия порока,
Но лучше быть к огню спиной —
Иначе глыбой соляной
Рискуешь стать по предсказанию пророка.
На одном из перекрёстков обыкновенным пулевым оружием разнесли объектив переднего экрана, и теперь он управлял краулером почти вслепую. А Айя прыгала на сидении рядом и радостно визжала.
– Направо давай! Направо!!! Ура! Стенку в кусочки! А теперь налево! Да налево же, Дылда, ты что, не слышишь?!..
И – чтобы так не умереть —
Уже привыкли не смотреть,
Уже не видят, что там сзади происходит,
И ничего не говорят,
Когда два города горят,
А сами в путь заблаговременно уходят.
Уходят в путь, а за спиной,
Уже стоит огонь стеной,
Огонь проходит стороной – пока что целы.
Уходят в путь, а путь далёк —
Далёк, да лёгок кошелёк,
А им всё кажется – они уже у цели.
Они вырвались за Город, промчались по биостеклопластному шоссе метров двести, и тут в них всё-таки попали. Сзади грохнул взрыв, пахнуло раскалённым железом, и краулер, браслетами расстилая по шоссе гусеницы, ткнулся носом в песок. Донован успел выбросить в сторону Айи руку и, когда их тряхнуло, почувствовал, как её нос ткнулся ему в локоть. Сзади на него что-то навалилось, до боли сжав ногу, но он рывком выбил дверцу и, схватив Айю в охапку, выпал с ней из машины.
Кузов краулера был разворочен и дымился. Пригибаясь, стараясь быть всё время за полосой дыма, Донован, прихрамывая, побежал прочь.
– Пусти меня! Да опусти ты меня в конце концов на землю! – канючила Айя, но он её не слышал.
Когда Донован отбежал метров на сто, краулер дымно пыхнул и взорвался. Только тогда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и опустил Айю на землю.
– Как хорошо всё было! – сказала Айя. – Мы теперь так каждый день будем играть, да?
Донована перевернуло. Он поднял голову и посмотрел назад, на затянутый серой дымкой песчаного вихря Город.
А ты – как женщина одна,
Как эта Лотова жена —
Пускай вокруг былые грешники клянутся,
Пуская Гоморра и Содом,
Но это твой родимый дом,
И он горит,
И ты желаешь оглянуться. [9]
– Нет, – хрипло сказал он и прокашлялся. – Мы пойдём в Деревню. И ты оттуда не отлучишься у меня ни на шаг!
– В Деревню… – Айя обиделась. – Не хочу в Деревню. Сам, наверное, будешь сюда каждый день приходить.
– Я – это совсем другое дело.
– Ты всегда так… Ну хоть посмотри, ветер-то какой! А нам идти… Может, на ночь лучше остаться в Городе, а завтра, когда ветер стихнет, и пойдём?
Только тут Донован заметил, что ветер стал ещё сильнее и свирепей. Целый ураган-суховей. Он перевёл взгляд на Айю и увидел, что у неё рассечен лоб, и из ранки сочится кровь. Дрожащими пальцами он стёр её.
– Нет, – твёрдо сказал он. – Пойдём в Деревню.
Ночь была ветреная, как и весь сегодняшний день. Ветер с моря крутил по Деревне песок и огромными горстями разъярённо бросал его на стены кампаллы. Айя давно уснула, а Донован без сна, закинув руки за голову, неподвижно лежал в своём гамаке. Глаза всё ещё немного ныли, но уже слабее, успокаиваясь.
Ушли, подумал он с тоской. Ушли и бросили. Пришли, посмотрели, что тут делается, и ушли. Будто так и надо. Будто иначе нельзя. Да люди ли вы?! Можно ли, увидев всё это, только сочувственно повздыхать, развести руками и уйти? Даже не попытавшись хоть чем-то помочь?