Памятник

Они двинулись через деревню, растянувшись в процессию, и с каждой хижиной, мимо которой они проходили, шествие становилось все многолюднее. Взрослые, с выражением глубокого почтения, и охваченные благоговейным трепетом дети выходили на улицу и торжественно следовали за О'Брайеном. Хижина Старейшины стояла в некотором отдалении от остальных, на вершине холма, и сам он, воздев к небу руки, ждал их там с улыбкой на морщинистом лице. Не дойдя до него шагов десять, О'Брайен остановился и тоже поднял руки. Жители деревни притихли, не спуская с них глаз. 
- Привет тебе, - сказал О'Брайен. 
- Слышать твое приветствие столь же приятно, как видеть тебя. 
О'Брайен приблизился к Старейшине, и они пожали друг другу руки. Это не входило в местный обычай, но О'Брайен при встрече с людьми пожилого возраста, в дружбе с которыми он прожил почти всю свою жизнь, обменивался с ними рукопожатиями. 
- В надежде на твой приезд я распорядился устроить пир. 
- А меня привела сюда надежда попировать с тобой. 
Ритуал был выполнен, и жители деревни, вполголоса обмениваясь одобрительными замечаниями, начали медленно расходиться. Старейшина взял О'Брайена за руку и повел его мимо хижины в маленькую рощицу, где между деревьями были развешены гамаки. Там они остановились и повернулись лицом друг к другу. 
- Много утекло дней, - произнес Старейшина. 
- Много, - согласился О'Брайен. 
Он вгляделся в своего друга. Тело высокого худого Старейшины на вид казалось все таким же крепким и сильным, но волосы его побелели и отливали серебром. Поначалу прожитые годы лишь наметили на его лице морщины, потом время постепенно углубило их и притушило блеск глаз. Как и О'Брайен, он был стар. Он тоже умирал. 
Они удобно устроились в гамаках, так чтобы каждый видел лицо другого. Молодая девушка принесла им сосуды из выдолбленных плодов, и они, потягивая напиток, отдыхали в молчании, пока не сгустилась тьма. 
- Лангри ведь больше не путешествует, - сказал Старейшина. 
- Лангри пускается в путь, когда он чем-то озабочен. 
- Так поговорим о том, что тебя заботит. 
- Потом. После пиршества. Или завтра... Лучше бы завтра. 
- Ладно, пусть завтра. 
Девушка вернулась с трубками и тлеющим угольком, и они молча закурили; искры, разлетаясь, пронизывали мрак, а неровное дыхание ночного бриза обдавало их свежим ароматом моря, к которому примешивались аппетитные запахи праздничных блюд. Они докурили трубки и, выйдя из рощицы, торжественно заняли приготовленные для них почетные места. 
Ранним утром они вдвоем отправились на берег и уселись рядышком на небольшом бугре, у подножия которого плескалось море. Они утонули в массе душистых цветов, кивавших чашечками в такт легким порывам ветра. Под первыми лучами солнца искрились волны. Пестрые паруса рыбачьих лодок казались прильнувшими к горизонту лепестками. Слева от них, разметавшись по склону холма, дремала деревня, и к небу тянулись лишь три тонких дымка. Мальчики шумно возились и играли в волнах прибоя, и только некоторые из них робко приблизились к бугру и, задрав головы, во все глаза смотрели на Старейшину и Лангри. 
- Я стар, - произнес О'Брайен. 
- Ты старше всех, - согласился Старейшина. 
О'Брайен слабо улыбнулся. Для местных жителей слово "старый" означало "мудрый". Старейшина сделал ему величайший комплимент, а он не почувствовал в душе ничего, кроме пустоты и усталости. 
- Я стар, - повторил он, - и я скоро умру. 
Старейшина быстро повернулся к нему. 
- Никто не живет вечно, - сказал О'Брайен. 
- Верно. Но тот, кто боится смерти, умирает от страха. 
- Я боюсь не за себя. 
- Значит, Лангри заботится не о себе. Однако ты сказал мне, что чем-то озабочен. 
- Это твоя забота. Забота всего твоего народа, который стал и моим. 
Старейшина медленно кивнул. 
- Мы всегда прислушиваемся к словам Лангри. 
- Ты ведь помнишь, - сказал О'Брайен, - что я прибыл сюда издалека и остался у вас потому, что корабль, который доставил меня сюда, больше не мог летать. Я попал в ваши края случайно - сбился с пути, а мой корабль тяжело заболел. 
- Помню. 
- Сюда прилетят и другие. Потом еще и еще - много, много других. Среди них будут и хорошие люди и плохие, но каждый человек, будь он хорош или плох, привезет с собой диковинное оружие. 
- И это помню, - промолвил Старейшина. - Я видел, как ты убивал птиц. 
- Диковинное оружие, - повторил О'Брайен. - Наш народ против него беззащитен. Люди с неба завладеют этой землей, возьмут себе все, что захотят. Они отберут у нас побережье и даже море - мать всего живого. Они оттеснят наших соплеменников к холмам, а там, в непривычных условиях, им придется очень туго. Чужеземцы привезут сюда неведомые болезни, и в деревнях будут, не затухая, пылать погребальные костры. Чужаки будут плавать в нашем море, ловить в нем рыбу. Повсюду здесь выстроят хижины выше самых высоких деревьев, а пришельцы, которые заполонят берега, будут толще тех рыб, что водятся на мелководье у мыса. И нашему народу придет конец. 
- Ты уверен, что этого не избежать? 
О'Брайен кивнул. 
- Это произойдет не сегодня и не завтра, но произойдет неминуемо. 
- Тяжкая забота, - недрогнувшим голосом произнес Старейшина. 
О'Брайен снова кивнул. О ЭТОТ БЛАГОДАТНЫЙ, ПЕРВОЗДАННО ЧИСТЫЙ КРАЙ, ЭТОТ БЛАГОРОДНЫЙ, ПРЕКРАСНЫЙ ТЕЛОМ И ДУХОМ НАРОД... КАК ЖЕ БЕСПОМОЩЕН ЧЕЛОВЕК, КОГДА БЛИЗОК ЕГО СМЕРТНЫЙ ЧАС! 
Какое-то время оба молчали - два старика под сияющим солнцем, к которым уже подступала вечная тьма. О'Брайен протянул руку, сорвал со стеблей несколько цветков и растер между ладонями их хрупкие белые лепестки. 
Старейшина повернул к О'Брайену опечаленное лицо. 
- Лангри не может предотвратить это несчастье? 
- Лангри сможет предотвратить его, - ответил О'Брайен, - если люди с неба появятся здесь сегодня или завтра. Если же они задержатся, Лангри ничем не сумеет помочь, потому что Лангри скоро умрет. 
- Теперь я понял. Лангри должен указать нам правильный путь. 
- Этот путь необычен для вас и труден. 
- Мы сделаем все, что ты найдешь нужным. 
- Путь этот очень труден, - повторил О'Брайен. - Наш народ может не осилить его, да вдруг еще Лангри ошибется и направит людей по неверной дороге.