Вдали от Рюэйля

Представьте, что я начну на нем делать деньги! Так вот, повторится та же история. Представьте себе на секунду, я излечиваю от экзистенциальной онталгии, субстанциальной тоски, эссенциальной эпилепсии; что станет с врачами, теологами, фармацевтами, философами, хирургами? Все разорятся! Все загнутся! Конец Ватикану! Конец медицинскому факультету! О, я их прекрасно знаю, как только они узнают об излечении, они не оставят меня в покое и в итоге сотрут с лица земли, где мне совсем неплохо, особенно в этот момент, когда я сижу напротив такой славной малышки, как эта.
Он протянул руку и ущипнул ее за подбородок. Жинетта кашлянула, он отдернул руку.
— Я прекрасно вас понимаю, мсье Линэр, — сказал Жак, — но если бы эликсиром занимался я, то набросились бы на меня, а не на вас. Напали бы на меня, а вас, вас оставили бы в покое.
— Как знать, — сказал аптекарь, вновь придвигая свой стул к стулу Пьеретты.
— Я возьму на себя весь риск, — сказал Жак, — вы получите все выгоды, или почти все.
— Вы так полагаете?
— Мы объединимся с Бапоно.
Аптекарь рьяно зачесал затылок, дабы продемонстрировать озадаченность, в которую его повергло предложение Сердоболя. Но Пьеретта, чьи девичьи ножки сформировались уже куда лучше, чем представления о приличиях, интерпретировала жестикуляцию самым конкретным образом и воскликнула:
— Мсье Линэр, неужели у вас вши?
— Пьеретта! — снэпапельнула[103] Жинетта и сняла ногу с ноги.
— Пьеретта, — назидательно произнес Жак, — полагаю, что вам пора спать. Я отведу вас к вашей матери.
Вопрос Пьеретты несколько озадачил Линэра, но он не рассердился, поскольку чересчур ей симпатизировал, этой малышке.
Он обратился к Сердоболю:
— Можно было бы сделать целое состояние на хорошем средстве для выведения вшей, а вы вместо этого их разводите.
И он еще ближе придвинул свой стул к стулу Пьеретты, теперь их колени разделяло сантиметра три, не больше.
— Нет ничего позорного в том, что у тебя вши, — вызывающе заявила Пьеретта.
— Конечно же нет, — сказал Жак.
— У меня они были в школе, — сказала Жинетта. — Мне их вывели какой-то черной пастой, которая заляпала всю подушку.
— В армии, — сказал Жак, — у некоторых моих сослуживцев они тоже были.
— Кстати, — сказал Линэр, обращаясь в особенности к Пьеретте, — кстати, — сказал Линэр, облизывая губы, — кстати, существуют не только вши на голове, об этом, малышка, следует знать, существуют еще и вши на теле, на некоторых органах тела, на некоторых особенных, очень особенных органах.
— На каких органах? — вежливо спросила Пьеретта, которую эта тема не особенно интересовала.
— Ладно, ладно, мсье Линэр, — сказал Жак, — только без фривольностей.
— Фтириус пубис[104], — начал Линэр.
Жинетта встала.
— Да, — сказал Жак, — вот именно. Уже пора домой.
Пьеретта повиновалась. Линэр последовал за выходящими, предлагая им остаться еще, но в конце концов его покинули с благодарностями, обещаниями вновь свидеться и пожеланиями спокойной ночи.
— Я вас провожу, — сказал Жак девочкам. — Видите, ничего особенного не произошло.
— До чего же гадкий старик, — сказала Пьеретта.
— В общем-то он вел себя прилично, — сказала Жинетта.
— Но я был рядом, — сказал Жак.
Они еще раз втроем прокомментировали вечер. Затем замолчали. Город спал под звездами. Город был невелик, и вскоре они очутились у дверей мадам Этьен. Шепотом пожелали друг другу спокойной ночи.
— Вы пойдете в Концертный зал в субботу? — спросила у Жака Жинетта.
— На эту мюзик-холльную труппу? Все эти гастролирующие спектакли обычно оказываются дрянными: один маскарад.
— Будет конкурс на лучшего исполнителя, — сказала Жинетта.
— Ну и пусть.
Он обнял девочек и прижал к себе. Целомудренно поцеловал в лоб:
— Спокойной ночи, ангелочки.
— Мсье Жак, вы должны мне дать свою фотографию, — сказала Пьеретта. — Я ее приколю. Над кроватью.
Труппа «Провинс’Фолли»[105] прибыла в субботу после полудня. Когда происходило это событие, Жак был на вокзале. Он контролировал отправку нескольких квинталов[106] смеси «Margaritaz ante Porkos»[107] в соседний район. Вот в клубах пара остановился прибывший из большого города поезд, и из вагонов начали выходить люди с чемоданами и пакетами. Из купейного вагона второго класса на перрон выплеснулся высокий и хлипкий тип в никерзах[108], на него вывалилась целая лавина саквояжей, а за ним вытянулась вереница персонажей, в которых Жак угадал актеров «Провинс’Фолли». Наконец появилась пара шелковых чулок невероятной тонкости и облаченное в них создание. Которое, посудил Жак, могло быть только звездой. Ее звали Рожана Понтез, если верить расклеенным на городских стенах афишам, которые рассказывали о ней много хорошего и представляли ее реалистической певицей. Она сразу же поразила Жака, но не соизволила уделить ему внимания. Группа собралась, их было около дюжины. Викторен, шофер автобуса от гостиницы «Золотой Лев», наконец-то их нашел и помог перенести багаж. Оставались еще сундуки в багажном вагоне. Нужно было подождать. Жак предложил свои услуги; на вокзал он приехал на машине Бапоно, поэтому мог подвезти в город пятерых-шестерых человек. Предложение приняли; с ним поехала, разумеется, звезда, две другие женщины, высокий спрутообразный тип и пухлый весельчак.
— Позвольте мне угостить вас бокалом вина в «Золотом Льве», — сказал Жак.
— Отказываться не будем, — сказал весельчак.
— Что здесь за местечко? — спросил высокий спрутообразный тип.
— Славный городишко, — сказал Жак. — Здесь спектакли любят.
— Думаете, пройдет успешно?
— Вас ждут с нетерпением. Должен вам признаться, что объявление конкурса очень воодушевило местные молодые театральные таланты.
— Они здесь есть? — спросил весельчак.
— Несколько человек. Я сам.
— Вы поете? — спросила одна из женщин.
— О нет.
— Танцуете? — спросил весельчак.
— Тоже нет. Я создал здесь маленькую театральную труппу, и вскоре мы будем играть «Мизантропа».
— Поздравляем! — закричали гастролеры.
— Значит, мы имеем дело с коллегой, — сказала женщина, которая сидела рядом с ним.
Звезда оставалась безмолвной, и Жак, сидя за рулем, не мог ее видеть.
— Вы — здешний? — спросила его соседка, грациозно скрывающая лет пятьдесят под сверкающей косметикой.
— Нет. Из Парижа. Точнее, из пригорода. Из Рюэйля, что близ Понтуаза.
— А, — сказала звезда. — Из Рюэйля.
— Вам знаком Рюэйль? — спросил Жак, прислушиваясь к детским отголоскам, звучащим в этом охрипшем, как водится у жанровой певицы, голосе.
Она ответила:
— Как и всем.
Жак обернулся, в эту минуту они проезжали перед источником городского освещения, и его лицо осветилось, после чего вновь ушло в тень, но теперь Рожана Понтез уже не могла не обратить на него хотя бы толики внимания. Жак вновь принял классическую позу внимательного шофера, но уже не мог не признать в себе зарождение страстной любви. Однако он довольно быстро заметил, что звезда была любовницей или, возможно, даже законной женой высокого спрутообразного типа, тоже певца, Робертиуса, но певца комического, а не реалистического. Весельчак-коротышка также подавал себя как комика, его звали Граксоном. Пятидесятилетняя женщина, мадам Фамадус, заведовала кассой, казной и счетами. Другая женщина танцевала на выбор французский канкан, качучу[109] и матчиш[110]. Остальная часть труппы подвалила уже ко второму кругу аперитива, за который снова заплатил Жак; так он смог познакомиться с двумя другими танцовщицами, монмартрским певцом Фамадусом, певицей с поставленным голосом и музыкантами. К сожалению, возлияния пришлось довольно быстро прекратить. Предстояло ужинать, осваивать зал, ставить декорации.
После торопливо поглощенного ужина Жак быстро смылся. Сюзанна не пожелала составить ему компанию; зная такие заведения, как «Европеец», «Бобино» и «Концерт Пакра»[111], она плевать хотела на «Провинс’Фолли». Несколько аборигенов слонялось по маленькой площади, поглядывая на Концертный зал и раздумывая, заходить туда или нет. Местные актеры-любители стояли маленькой плотной группой; отсутствовал Бютар, зато присутствовал Тино Саботье. Они громко разговаривали и подстрекали друг друга; они были возбуждены предстоящим конкурсом. Жак присоединился к ним. Тем временем вокруг них редкие горстки склеивались в набухающую толпу, которая принимала все более студенистый вид и начинала перетекать по направлению к входу, где мадам Фамадус уже устроилась с кассой. Они последовали за всеобщим движением и шумно расселись на двух рядах.