Вдали от Рюэйля

— Продолжай, — сказал де Цикада.
— Бубновая восьмерка: она любит другого человека. Бубновая дама: черт, ничего не понимаю! Это женщина!
— Не понимаешь?! — воскликнула Тереза. — Понять не трудно, просто ты еще слишком молода.
— Из того, что ты рассказала, ничего нового я не узнал, — произнес де Цикада.
Люлю Думер смешала карты.
— Не обижайся, — сказал ей де Цикада.
— Можно разложить заново, — сказала Тереза.
— Теперь ваш черед, — предложила ей Люлю Думер.
— Спасибо, — сказал де Цикада. — С меня довольно.
— Тогда мне, — сказала Люлю Думер.
Тереза попросила ее сдвинуть карты левой рукой всего один раз. Она читала карты по-другому. Де Цикада молча и мрачно курил, а Тереза вещала об утраченных предметах, доброжелательных дальних родственниках, выгодных путешествиях и болезнях, на которые не стоит обращать внимание. В общем, все оказалось не так уж и мрачно.
— Не так уж и весело, — промолвил де Цикада. — Да и как предсказание жизни может быть веселее самой жизни? На два дня раньше или на три месяца позже, одна и та же тягомотина. Когда играешь, ненадолго забываешь об этом, но если игра лишь напоминает о прошлых неудачах, ну ее к чертям собачьим!
— Просто в ваших картах оказались пики, — сказала Люлю Думер.
— Ну что, Лу-Фифи, тогда, может, сыграем в экарте[9]? — предложила Тереза. — Вдвоем.
— Мне уже не хочется.
— Вы меня рано прервали, — сказала Люлю Думер. — Может быть, дальше пришли бы хорошие карты.
— Может быть.
— Похоже, вы мне не верите.
— Лу-Фифи не верит, — вмешалась Тереза, — это из-за его болезни.
— А что с вами? — спросила Люлю Думер.
— Онталгия[10], — ответила Тереза.
— Он — что?
— Онталгия.
— А что это такое?
— Экзистенциальная болезнь, — ответила Тереза, — похоже на астму, но только более изысканная.
— Вы здорово подкованы по этой части, — сказала Люлю Думер.
— Это он мне все объяснил.
Де Цикада набивает трубку и закуривает. Его движения основательны и размеренны. Люлю Думер наблюдает за ним, а Тереза начинает раскладывать пасьянс.
— Ты откуда? — спрашивает она у Люлю.
— Из Танкарвиля[11], под Гавром.
— А-я-ис-Пари-и-и-жа, — растягивает Тереза.
Де Цикада степенно вынимает изо рта свою трубку. Он произносит:
— Из Парижа, что близ Понтуаза[12].
Выдав это, он важно вминает свой мундштук обратно в рот.
— Я ездила в Гавр один раз, — говорит Тереза, — посмотреть на море и на корабли. Забавно.
Де Цикада выдавливает изо рта свой наргиле:
— Вот именно что забавно.
Де Цикада обратно вдавливает свой чубук.
— А вот я, — говорит Люлю Думер, — представьте себе, я тоже была там всего один раз, чтобы сесть на поезд до Парижа. Я даже моря не увидела.
— А вот я, — говорит Тереза, — я знаю в Рюэйле таких людей, которые никогда не видели собор Парижской Богоматери.
Де Цикада вытаскивает свою носогрейку, отводит ее на несколько миллиметров ото рта и, выпустив дым, подтверждает:
— Точно.
Затем вновь стискивает губами свой курительный прибор.
— Здесь, в вашей дыре, не развлечешься, — говорит Люлю Думер.
— Место тихое, ничего не скажешь, — соглашается Тереза. — По воскресеньям — кино. А если захочешь потанцевать, то можешь доехать до Сюрен[13], там готовят мидий, и картошка фри вкусная. А что тебе еще надо? Я налью еще по одной?
Де Цикада утвердительно склоняет голову. Тереза снова наполняет рюмки.
— А еще есть музей, — продолжает она, — в Мальмезоне[14]. Там полно всяких штук времен Императора. Именно туда он заслал свою Жозефину, когда она начала его доставать. Все ж какой мерзавец этот Наполевон, хотя мужики все такие. Принесут в жертву бедную женщину, лишь бы добиться почета, и даже не задумаются. Поэтому я тебе и говорю, мы, женщины, никогда не должны доверять типам с амбициями; рано или поздно такой обязательно бросит.
— А почему бы мне самой не-дабица-пачота? — вопрошает Люлю Думер.
— Говорю же, он тебя бросит.
— А почему бы не попробовать дабица-пачота одной? Я тоже желаю быть ик богатой ик-ик почитаемой.
Де Цикада вытряхивает пепел на тарелку.
— Тогда надо идти в шлюхи.
— Фигурка у нее ничего, — оценивает Тереза. — Как ты думаешь, Лу-Фифи?
Де Цикада переводит взгляд на Люлю Думер.
— Ничего, — нравоучительно изрекает он.
— А почему, — вопрошает Люлю Думер, — в меня не может влюбиться какой-нибудь богатей, может, даже какой-нибудь принц? Такое же случается.
— Случается, — авторитетно подтверждает Тереза.
— Индийский принц? — спрашивает де Цикада.
— Почему бы и нет? Они самые богатые, у них белые слоны и брюлики размером с яблоко.
— Он увезет тебя к себе.
— На своей собственной яхте.
— На бело-золотой, я видела такие в бухте Коммерс в Гавре.
— У меня будут слуги, драгоценности и право на жизнь и смерть моих подданных.
— Ты там заскучаешь и захочешь обратно в Понтуаз.
— Вот еще! А потом, я смогу запросто возвращаться во Францию, когда пожелаю.
— Если этого захочет твой раджа.
— О! Он захочет то, чего захочу я.
Де Цикада смотрит на нее и улыбается.
— Голова у нее на месте, — по-отечески изрекает он и добавляет: — Такая милашка далеко пойдет.
— В Аргентину, — подсказывает Тереза.
Люлю Думер улыбается в потолок.
— Любуется своим принцем, витающим в воздухе, — комментирует Тереза.
Люлю Думер смотрит непонятно куда. Указательным пальцем она изящно скребет голову.
— У тебя что, вши? — спрашивает у нее Тереза.
Люлю Думер не отвечает: она очень далеко отсюда.
— У тебя вши? — кричит ей в ухо Тереза.
— У меня? Нет! — отзывается Люлю Думер.
— А у меня были, — говорит Тереза.
— Ну уж поменьше, чем у меня, — говорит де Цикада.
— Лу-Фифи, не хвастайся, — говорит Тереза.
— У меня тоже они были, — говорит Люлю Думер, — когда я была маленькой.
— У меня — в школе, — говорит Тереза.
— У меня — в армии, — говорит де Цикада.
— Возвращаюсь я как-то домой. А мать мне и говорит, Люлю, до чего же ты растрепанная. Причесывает меня. И что же обнаруживает на расческе? Вошь. Причем не одну.
— А мне мать все время говорила, Тереза, что ты все время чешешь голову? Потому что я действительно чесала себе голову. Наконец, она посмотрела, что у меня в волосах. Бог ты мой, сказала мама, да ведь это же вошки!
— А я в армии как-то опускаю рассеянный взгляд на свою тумбочку.
— Меня обмазали какой-то жирной мазью, и она испачкала мне всю подушку.
— Мне выбрили наголо голову и натерли каким-то черным мылом. Было больно, я плакала. А потом надо мной смеялись девчонки, и мальчишки тоже.
— И что же я вижу на этой самой тумбочке?
— В конце концов, всех вшей извели, но потом мне пришлось спать на вонючей подушке.
— Не весело девчонке ходить с бритой головой.
— Но эта вошь была не моя, она перебежала ко мне от соседа, очень неряшливого парня, которого непонятно почему звали Трескаль.
— Странные твари, — замечает Люлю Думер. — И зачем их только Бог создал?
— Это еще что, — замечает де Цикада, — вы знаете только вшей телесных. А если бы вы, как и я, познакомились с бельевой вошью, так вот от нее, дети мои, от нее, милые мои, нет никакого избавления. Приходится убивать их поодиночке или кипятить всю одежду, а это дело нешуточное.
— Проще всего, — говорит Тереза, — давить их ногтем.
— Они при этом хрустят, фу! — поморщилась Люлю Думер.
— Все насекомые хрустят, когда их давишь, — заметила Тереза.
— Люди тоже хрустят, когда их давишь, — заметил де Цикада. — Представь, малышка, что тебя кладут под копер, и если он на тебя упадет, ты тоже хрустнешь.
— Какой ужас! — воскликнула Люлю Думер, поправляя непослушный локон.
Тереза внимательно приглядывается к де Цикаде добрых пять минут, после чего спрашивает: