День святого Жди-не-Жди

Людей, заворачивающихся в простыню и выходящих из обращения, кладут в коробки для закапывания. Две большие склеенные между собой коробки со снятой перегородкой называются театром. В коробку слева набиваются зрители, в коробку справа — актеры. Зрители — это люди, которые собираются вместе, чтобы производить шум, хлопая одной ладонью по другой. Актеры — это люди, которые говорят между собой громким голосом в тишине во время перерывов, которые предоставляют им зрители. Помимо коробок большого размера, предназначенных для людей, и маленьких коробок, предназначенных для веществ, есть маленькие коробки, предназначенные для людей, которые называются тюремными камерами, и большие коробки, предназначенные для веществ, которые называются емкостями. Коробки промежуточных размеров называются мебелью; большая часть мебели — это коробки невероятно изогнутой формы. Стол — это сплющенная коробка на четырех ножках. Стул — это бывшая емкость маленького размера, дополненная спинкой; сам сосуд давно исчез, а коробку, по аналогии со столом, снабдили четырьмя ножками. Расческа представляет собой последний экземпляр исчезнувшего вида: сплющенная коробка с костями. Некоторые круглые коробки содержат гуталин; другие — отрезки времени. Кусок времени, отделенный от мира и замкнутый в крохотную тюрьму, бегает по кругу, как белка в колесе. Чужеземцы прикрепляют к оси стрелки и назначают себе конкретные задания. Но порой кусок времени чахнет и умирает. Тогда его относят к воротам города на маленькие рынки с блохами, и там он расходится по рукам. Цилиндрические коробки содержат субстанции, которые то мешают спать, то, наоборот, усыпляют. Детям дают кубические коробки, украшенные черточками, которые чужеземцы называют буквами; взрослым — коробки, украшенные маленькими кружочками, число которых никогда не превышает шесть. Чужеземцы их трясут и бросают, но безрезультатно; на этих кубических коробках больше шести кружочков никогда не выпадает. Сферические коробки чужеземцы утыкают бесчисленными маленькими кружочками, которые называют звездами, а еще отмечают раскрашенными пятнами, которые называют сушей и океанами. Овальные коробки содержат твердеющую при варке сперму с глазом без зрачка в середине. Чтобы до нее добраться и ее съесть, коробки разбивают. В коробках, где одна сторона заменяется белой тканью, человеческих существ расплющивают до крайней степени плоскости и проецируют через дырку на светящуюся простыню. Долгое время эта операция лишала актеров дара речи, но не избавляла от подвижности. Последние достижения чужеземной хирургии вернули им речь. Некоторые чужеземцы хотят даже восстановить им объем, но другие чужеземцы спрашивают: а зачем тогда сплющивали?
Сплющенным таким образом женским персонажам воздаются небывалые почести. Приколотые к стене, они побуждают многих мужчин на них жениться, но всегда на расстоянии. Еще чужеземцы ценят женские образы не сплющенные, но окончательно лишенные подвижности: они называют их куклами. Куклы бывают трех видов: огромные (или чуть больше среднего), в натуральную величину и маленькие. Последние предназначены для детей, предыдущие — для взрослых, предпредыдущие — для общественности. Есть даже сверхгигантские. Последние встречаются крайне редко. Чужеземцы могут привести лишь два примера. Одна кукла стоит на маленьком острове и держит в руке факел; другая является строением из стальных решеток на четырех раздвинутых лапах, она очень высокая, вытянутая и снабжена усиками. Огромные (или выше среднего) куклы встречаются на перекрестках и в парках. Если они обнажены, то их лобок выбрит. Если они одеты, то их одежда сделана из бронзы или мрамора. Некоторые вооружены и сидят на лошадях. А иногда даже позолочены. Старые куклы хранятся в старых домах. Иногда, чтобы внести таких кукол вовнутрь, им обламывают руки: чужеземцы называют их милоскими. Кукол в натуральную величину делают из воска и ставят, почти всегда одетых, за стекло. Когда на них очень мало одежды, им, как милоским, обламывают руки и даже ноги. Отдельные ноги выставляют тоже, но покрывают их жидкими выделениями шелкопрядной гусеницы. Маленьких кукол вручают детям женского рода, чтобы обучить их материнству. Когда маленьких кукол осмеливаются забирать к себе дети мужского рода, цензоры осуждают их как соучастников заточения. Но я никогда не кричала. Никогда. Никогда. Я — дева. Я никогда не кричала. Никогда.
  
VII. День святого Жди-не-Жди
 
Струячило так, что раскалывались камни.
Поль вошел и поставил в углу лавки водообтекаемый предмет, пользование которым (занесенное из Чужеземья) радостные торговцы уже начали навязывать родимогородцам. Поль распорядился закрыть все залы кинематографической проекции, а также запретить пользоваться барометрами, хотя сам порой обольщался туристическими привычками, не рискуя все же облачаться в ватерпруф [137], одеяние, считающееся очень ихцентричным.
Поль посмотрел на скультуру и набровил хмури. Пьер продолжал мордовать мрамор регулярными и регулярно неловкими ударами. В данный момент он работал над частью руки, пытаясь придать ей нужную форму. Наконец надумал поприветствовать брата и, так как шел дождь (лило вдоволь и поперек), сказал ему (брату):
— Скверная погода, гм.
Хотя уэза [138] была таковой именно из-за него. Иногда Пьер говорил:
— Гадкая погода, гм.
Или так:
— Сегодня плохая погода.
За все то время, что лило, не переставая, можно было бы придумать что-нибудь другое, но эти формулировки казались достаточными и Пьеру, и прочему населению, которое каждое утро констатировало пористое состояние небес с одинаково добросовестным возбуждением.
По этой же причине Поль ответил:
— Да, дождь.
Он выражался просто.
Но это вовсе не значило, что работа братца (бывшего мэра) его удовлетворяла; ответив, он придал лицу настороженное выражение, которое постановил себе при входе и выполнял всякий раз, когда взирал на создающееся произведение.
— Это рука? — скептически поинтересовался он.
— Это?
— Да, это.
— Это рука.
— Волос нету, — сказал Поль.
— На руках у статуй волосы не делаются.
— У отца были волосы. Даже целые заросли.
— В мраморе их не делают, — раздраженно ответил Пьер.
Поль покачал головой.
— А это?
— Нога.
— И что? Тоже без волос?
Пьер отложил киянку, отошел от каменной глыбы и сел.
— Послушай, Поль, — начал он. — Я тебе скажу одну умную вещь. Кто из нас плазмафил [139]: ты или я? Кто скультор? Ты? Или я?
— Ни ты и ни я, — ответил Поль. — Я — мэр, а ты — мраморщик.
— Я-то мэром уже был, а ты никогда не был мраморщиком.
Он снова взялся за киянку.
— Какой труд! Какая одержимость!
— Здравствуйте, Эвелина, — сказал Поль. — Вам не кажется, что ему следует приделать волосы на руках? И особенно на ногах. У старика их было немало; ну, в общем, вы меня поняли.
— Идите-ка вы со своими советами куда-нибудь, — предложила Эвелина.
— Как он меня достал, — сказал Пьер.
— Оставьте его в покое.
Она села и стала натягивать сапоги.
— Схожу куплю печенье, — сказала она Пьеру.
Поль смотрел, как она натягивает сапоги. У нее были довольно красивые ноги.
— У вас нет дождяреза? — спросил Поль.
— Слишком дорого стоит, к тому же чистый снобизм. Все эти чужие штуки не для нас.
Вот как она ему ответила. У ее родителей никогда не было этих укрывалок. Так зачем они ей? Правда, в их времена, благодаря тучегону, дождь никогда не шел. Теперь совсем другое дело. Мокрые стены, постоянно полные ручьи, беспрестанно затопленные поля, обесцвеченные дома, бывшие когда-то полихромными, и вся эта растительность — от лишайника до кедра, от боровика до винограда, от дуба до розового куста, — которая имеет тенденцию причудливо произрастать везде и повсюду.