Последние дни

О, есть в твоем характере что-то таинственное и сумрачное, что заставляет меня содрогаться; Бог знает, к чему приведет тебя чтение столь многих книг!
(Стендаль)
Διχα δ’αλλων μονοφρων ειμι
(Эсхил) [17] [18]
Октав считал, что склонен к философии и глубокомыслию.
(Стендаль)
Затем ему захотелось описать свой первый день, но ничего не вышло. Живучая тоска жирнючим клопом впилась ему в самое темечко. Когда-то он представлял, он предполагал, он был уверен, что в первый же день в Париже, а точнее, в первую ночь он… ну да, переспит с женщиной. Но этого не случилось. И не случится — разве что служанка поднимется сюда и с притворным видом спросит, не нужна ли ему пепельница, и это будет означать, что она в порыве страсти готова пасть в его объятья.
Но что-то она не шла.
Он услышал, как рядом кто-то дернул за цепочку. Да уж, хуже комнаты в отеле нет, а он, трус, не посмел возмутиться. Впрочем, он пробудет здесь только полтора месяца; арии сливного бачка полтора месяца можно потерпеть. Облечь день в прозу не удавалось. Тогда он попробовал облечь его в стихи. Вот что получилось:
НОЯБРЬ 1920
 
 
Мир печальный и нелепый
 
служащие метро великолепны
 
Кабул — столица Афганистана
 
песнь затихает
 
часы идут неустанно
 
ключ
 
№ 18
 
поток не устает рваться
 
срывая запоры под барабанную дробь
 
смешные все-таки люди
 
мы
 
былого слова позабудем
 
поздно, пора
 
а мечты прошлых лет
 
где? простыл след
 
 
ВЫХОД НА ПРАВУЮ СТОРОНУ
Это было коротко и плохо.
Он побродил по нескольким квадратным метрам комнаты, разделся, почистил зубы, праведником лег в постель и уснул, испытывая душевную пустоту и томление в чреслах, но прежде вспомнил, что семейные традиции требуют навестить бабушку, жившую на улице Конвента.
На следующее утро он отправился проведать Жана Ублена, одноклассника, снимавшего меблированную комнату на улице Галланд. Застал: тот читает книгу о покойничках, вещающих во мраке.
— Ты никак спиритом заделался?
— Да нет. Почитываю от случая к случаю. Здорово интересно. Нашел на книжном развале.
— Знаем такое. Спиритизм — это чушь.
— Потом обсудим.
— Ладно. Увидишь, что это несерьезно.
— Ладно, обсудим потом. Когда ты приехал?
— Вчера в час. Буду жить в отеле на Кабульской улице, пока родители не переедут в Париж.
— Отель-то ничего?
— Да. Совсем не для студентов. Для туристов, для тех, кто здесь проездом. В Квартале [19] я бы жить не хотел.
— Где ешь?
— Вчера в «Шартье». Сегодня посмотрим. Где-нибудь еще.
— А я ем здесь. Гляди.
За ширмой стояла маленькая газовая плитка и большая кастрюля. Ублен показывает ее содержимое.
— Я варю рис на неделю. И не знаю забот. Иногда покупаю рыбу. Ем почти задаром, как японцы.
— Значит, ты веришь в реинкарнацию?
— Не вижу связи. Хотя в реинкарнацию я, естественно, верю. Я вегетарианец по убеждению.
— Но рыбу ешь?
— Как японцы.
— Про спиритизм я все знаю. Ты поймешь, что это несерьезно.
— А ты, значит, за серьезное?
— Я за жизнь. А эти людишки жизнь ненавидят. Ненавидят обыденную жизнь.
— «Ах, как обыденна жизнь», писал поэт, которого ты цитировал мне в прошлом году.
— Паршивый поэт. Да здравствует метро, долой реинкарнацию!
— Тебе бы все шутить.
— Я люблю жизнь.
— Что успел сделать в Париже?
— А что, по-твоему, я мог успеть?
— Я тебя спрашиваю.
— А ты чем занимаешься?
— Хожу в Святую Женевьеву.
— Ты ходишь в церковь?
— Ты что, это библиотека. Увидишь, там можно найти что угодно. Еще есть библиотека в Сорбонне. Кстати, ты выбрал старую программу или новую?
— Новую.
— А я старую, она проще.
— А я новую. Она сложнее.
— Неужели ты думаешь, что экзамены — это важно?
— Нет, конечно. Плевал я на экзамены.
— Кстати, ты по-прежнему бергсонец?
— Это влияние я испытывал. В настоящее время я дадаист.
— Кто?
— Я за движение Дада.
— Ты это всерьез?
— Разумеется. Еще как всерьез.
— До чего же ты любишь парадоксы!
— Я люблю жизнь.
— Что ты знаешь о жизни?
— Ничего. Еще один парадокс.
— Мне тебя не понять. Впрочем, нет, твоя позиция проста. А меня преследует… сказать, что меня преследует? Мысль о смерти. Точнее, о жизни после смерти. Ты не пробовал вращать стол?
— Ты уже до этого дошел?
— Если бы можно было экспериментально доказать, что есть загробная жизнь, это произвело бы грандиозную революцию в умах. Если бы существовала уверенность, что после смерти мы будем жить… причем жить с начала…
— Ты что? Веришь, что в ножках столов живут призраки?
— Не знаю. Но вопрос такой себе задаю.
— Я его тоже себе задавал. Ответ отрицательный.
— Как мы в себе уверены.
— Чушь собачья — все, что рассказывают эти люди. И потом, они ненавидят жизнь. Ницше читал?
— Да. Не люблю его. Он сошел с ума.
— Лучше сумасшедшая жизнь, чем чинная смерть.
— Брось, твои парадоксы меня не впечатляют.
— Пообедаешь со мной?
— Нет, старик, не могу. Вот, приходится выкручиваться таким образом. Рис, рыба.
— Я думал, все дело в реинкарнации.
— И в том, и в другом.
— И не пойдешь никуда?
— Нет, старик. Останусь почитать.
— Ну и ладно. Скажи, где библиотека Святой Женевьевы?
— Слева от Пантеона, если идти к нему по улице Суффло.
— Туда всем можно?
— Да. Увидишь, там что угодно можно найти. Ты также имеешь право ходить в библиотеку Сорбонны.
— Спасибо тебе.
— Встретимся во вторник на лекции Брюнсвика [20]?
— Давай. Во вторник на лекции Брюнсвика.
— Пока, старик.
— Пока, старик.
  
IV
 
— Мне правда жаль, но я уже взял человека. Вы, кажется, умны и предприимчивы. Думаю, мы нашли бы общий язык. Но что делать, я не могу изменить решение. Мне искренне жаль.
— И мне жаль, месье.
— Можете оставить мне ваш адрес. Вдруг однажды я дам о себе знать.
— Хорошо, месье.
— Итак, ваша фамилия, имя и адрес?
— Роэль, через «э», Арман, колледж Сюлли.
— Надо же, колледж Сюлли.
— Да, я воспитатель.
— О, воспитатель. Ясно, почему вы ищете другое место. Это не привлекательное занятие.
— Не слишком.
— Как жаль, что я уже нанял человека. Что ж вы так поздно пришли? Ну, если что, я вам напишу.
Молодой человек встал, попрощался и исчез. Несколько секунд месье Мартен-Мартен хранил задумчивый вид, затем позвал машинистку.
— Как он вам?
— Хорошенький мальчик.
— Ох уж эти шелковые чулки, — вздохнул он, разглядывая ноги девицы, — от этой моды недолго сойти с ума. Вы свободны.
Изящной походкой она удалилась. Месье Мартен-Мартен снова на несколько секунд застыл в нерешительности, а затем, взяв плащ и котелок, вышел.
Было прохладно, а вообще — славный ноябрьский денек. Он прошелся пешком до Севастопольского бульвара. Сел в 8-й автобус и доехал до Люксембургского сада. Колючий ветерок холодил скамьи и стулья и гнал из сада последних посетителей. Месье Толю среди них не наблюдалось. Месье Мартен-Мартен покинул это место слегка раздосадованный, слегка продрогший. И подумал, что немного грога ему не повредит. Он выбрал «Суффле», где можно с комфортом принять любимое снадобье. Вливая в себя принесенную Альфредом «американку», месье Мартен-Мартен рассеянно смотрел по сторонам. Его в очередной раз ждало разочарование. К нему подошел Альфред.