Снежная сказка
Машину, конечно, стали опять у Пысюк цыганить. Забыла сказать, что у Пысюк была личная тачка — белая шестерка. Но выводила она ее только тогда, когда ее уже провокативно для кафедральных нужд на коленях упрашивали. У тачки был за четыре года не пройденный техосмотр потому что. Да и страховать свою водительскую ответственность Пысюк виктимно не пожелала. Что-то в этом государственном движении в пользу страховых агентов она для себя недостойное усмотрела. Вообще Пысюк всегда была очень ответственной ячейкой общества. По ее личному убеждению, конечно. Поэтому она была глубоко оскорблена решением правительства — застраховать ее ответственность на всякий пожарный случай. С другой стороны, с кем чего не бывает, верно? Но никаких разумных доводов в пользу такого страхования Пысюк слушать не желала, а на всех чаепитиях требовала, чтобы все правительство и депутаты вначале свою гражданскую ответственность, а главное, неподкупность застраховали. А такого ведь не бывает, правда? Вот из-за такой мелочи теперь вся кафедра пользовалась тачкой Пысюк украдкой, чувствуя себя правонарушителями какими-то. Но с ней вообще бесполезно было на эту тему говорить. Как об стенку горох.
Да, главное, рулила Пысюк с такой зверской виктимной рожей, что ни один инспектор ГИБДД ее вообще никогда не останавливал. Видно было по ней, что лучше ее не провоцировать, что она вполне готова ответить преступным деянием на любую ничтожную виктимность.
Ну, так вот. Собрали, значит, на кафедре все подарки в мешок, прицепили к мешку снежинки, вырезанные из прошлогодних курсовых. Потом малохольную Жарикову приставили к мешку на морозе дожидаться, пока Пысюк на своей тачке подворотнями к корпусу вывернет.
С самого начала, конечно, было у коллектива подозрение, что Жарикова тут же увяжется с Пысюк, чтобы посмотреть на Витькину Снегурку. С утра на мордочке лаборантки такая настойчивая мысль была нарисована. Так и получилось. Только Жарикова увидела тачку Пысюк, как тут же, на максимальной для таких скорости подхватила мешок и полезла вместе с ним в машину. Еще, главное, рукой из окна всем помахала! Мол, не ждите к обеду чайник ставить! И ведь уволить никак такое чудо было никак нельзя. Невозможно даже было представить, какая еще падаль на такую ставку может приползти.
Догадывалась об том же и Пысюк, поэтому не стала выталкивать Жарикову, а только лично проверила, как та закрыла дверцу машины. Тут, знаете ли, всякого можно было ожидать. Честно говоря, Жарикова уже один раз вываливалась из машины Пысюк с мешком канцтоваров на каком-то крутом повороте, когда они пост ГАИ пытались дворами объехать. Кроме того, Пысюк еще раньше подумала, что лучше будет, если и Жарикова с ними поедет. Для всех. Все-таки подозрений меньше. Жена у Виктора Дорогина была весьма ревнивой особой, однажды она даже приходила в профком с жалобами на какой-то коллективный поход в сауну. И потом все равно кто-то должен был караулить машину, пока сама Пысюк за Витькой ходить будет.
Дверь Витькиной квартиры открыла его жена. Она два раза была у них на кафедре — то ли на похоронах, то ли на юбилее. Поэтому Пысюк ее на личность знала и даже помнила, что жену у Витьки, вроде, Зиной зовут.
Но на этот раз Витькина Зина была чем-то очень расстроена, а в руках она держала объемистый бюстгальтер, расшитый сиреневыми блестками. Из-за ее широкой спины о чем-то сигналил сам Витька с хорошими сливами под заплывшими щелками глаз.
— От кого уж, дорогая, но от тебя я такой подлянки не ожидала! — заорала Витькина жена вместо приветствия. — Нашла вот этот твой лифон, еще трусы-стринги… Извини, но твои трусы я порвала в мелкие клочья. Я вообще и ваш профком к чертовой матери на клочки разнесу!
Пысюк ничего не нашлась ответить на многозначительное обещание лучшей Витькиной половины. Сам Витька показывал что-то у себя на шее. Мол, если Пысюк не признает лифчик своей собственностью, то он немедленно повесится. Вроде того. Дурацкая какая-то ситуация вырисовывалась…
— Слушай, Зин, — нерешительно промямлила Пысюк. — За лифчик и трусы ты меня, падлу, извини, конечно, сама не понимаю, как до такой виктимности опустилась, короче… м-да… Но ведь подарки же развозить надо! И к вам надо ведь, то есть к вашим детям надо заехать через час… Ты же мать все-таки!.. Должна же, как мать…
— Твою мать! — завизжала Зинаида. — Твою мать, Пысюк! И этот подлец тоже меня целый день детьми и Новым годом шантажирует! Но ты-то! Ты-то! Как ты, действительно, могла докатиться до такой виктимности! Ведь всю дорогу по эту виктимность бухтела! Пра-альна! Я так и знала, что на деле вся эта виктимность обычным бытовым блядством обернется! На! Забирай! Не жалко!
С этими словами Витькина жена выбросила на лестничную площадку, прямо под ноги окончательно ошалевшей Пысюк кафтан Деда Мороза, его шапку, его же посох и валенки, белобрысую косичку с блестками, беленькую девичью шапочку и белый, расшитый такими же, как на бюстгальтере, блестками, балахончик.
— А этот говнюк всю дорогу до самого православного Рождества дома будет сидеть! Будет картошку чистить и пеленки стирать! Так всем блядям и передай! — рявкнула Зинаида, швырнула ей прямо в лицо злополучный бюстгальтер и хлопнула дверью.
Пысюк еще некоторое время потопталась перед дверью Витькиной квартиры, но звонить все же не решилась. Собрав шмотки вместе с лифчиком, повисшим у нее на плече, она постаралась незаметно шмыгнуть к машине, поскольку чувствовала, что все население Витькиного дома прильнуло к квартирным глазкам и окнам, выходившим во двор.
— Я прямо вся в растерянности нынче, — огорченно сказала Пысюк Жариковой, вкратце описав встречу с семейством сослуживца. Потом она помолчала и одарила Жарикову очередным философским резюме: «Понятно, что в нашем паскудном городе невозможно в такой момент найти нормального мужика. Вот Витька и идет вразнос. Нарасхват он нынче. Повезло гаду! А ведь на роль Деда Мороза нужен не обычный мужик, здесь солидняк требуется, с подтекстом! Здесь мощнейшая аура и харизма личности необходимы! Витька, правду сказать, совершенно для этой цели не подходил. На безрыбье, для пьяных корпоративных вечеринок — он еще туда-сюда… У нас даже президент для такой роли не годится. Хлипкий какой-то и ненадежный. Обыкновенный, одним словом. Только на лыжах с горок кататься умеет. А в наше тяжелое время — это, согласись, неактуально. Так, блин, и ждешь от него очередного подарочка… Да-а… Если бы у меня среди этих плюгашей был подходящий мужик на примете — я бы каждый день Новогоднюю ночь отмечала! Собирала бы я тогда деньги на венки и подарки, как же! Кукиш вам всем с маслицем! Я бы тогда даже разорилась в дупель и купила бы себе… пеньюар!»
Подруги еще немного помолчали, думая об одном и том же. Потом они вздохнули и, смирившись с непостижимым устройством бытия, принялись напяливать на себя выброшенное Зинаидой барахло.
…В самую последнюю очередь Пысюк надела клочковатую бороду с усами и очки, обнаруженные в кармане кафтана. Не оборачиваясь, она строго сказала Жариковой: «Ксения, прекрати это свинство немедленно!», поскольку зеркало заднего вида показало ей вполне прогнозируемую картину: Жарикова пыталась надеть огромный чужой бюстгальтер поверх беленького балахона Снегурки.
— Это все равно не твой размер, — утешила она Жарикову, у которой от ее окрика немедленно задрожали губы и выступили слезы.
А между тем накатывали ранние зимние сумерки. Включив ближний свет, Пысюк, наконец, начала выворачивать с злополучного Витькиного двора. Вдруг при полном штиле с серого неба посыпались крупные, мохнатые снежинки, покрывая слякотную дорогу, грязные дворы и голые, ободранные деревья.
— Вот это я понимаю! Новый год! — с удовлетворением крякнула Пысюк в бороду. — Так и надо! «Все белым-бело вокруг!» — процитировала она неожиданно и, вспомнив что-то, даже притормозила. — Ксюха! Я же ни одного стишка не знаю, ни одной загадки! Помню только похабное… Зима, крестьянин, торжествуя, надел пимы на кончик… этого самого, короче. Как мы детей-то поздравлять будем?