Логово

Впереди будто сами собой распахиваются двойные двери, открывая залитое теплым желтым светом пространство с мелькающими в нем силуэтами мужчин и женщин. Ее быстро подкатывают еще ближе к свету, рядом с ней движутся силуэты… длинный коридор… комната, пахнущая спиртом и лекарствами… силуэты обретают лица, лиц становится все больше… приглушенная торопливая речь… ее хватают чьи-то руки, поднимают… переносят с каталки на кровать… опускают ее голову чуть ниже уровня тела… неясные всхлипывания и мягкое пощелкивание какого-то неизвестного ей электронного датчика…
Ей же хочется, чтобы они все ушли и оставили ее в покое. Просто взяли бы и ушли. И, уходя, погасили за собой свет. И оставили бы ее в полной темноте. Ей хочется тишины, покоя, умиротворения.
Резкий, отвратительный запах, отдающий аммиаком. Сильное жжение в носу, глаза чуть не лезут из орбит и тут же наполняются слезами.
Мужчина в белом халате держит что-то прямо у нее под носом и внимательно смотрит ей в глаза. Когда она начала кашлять и отплевываться, он убрал отвратительно пахнущий предмет и передал его черноволосой женщине, одетой в белую униформу. Запах тотчас исчез.
Линдзи чувствовала движение вокруг себя, видела то появляющиеся, то исчезающие лица. Понимала, что является центром внимания, объектом срочных и поспешных расспросов, но она не желала – да и была не в состоянии – принимать это близко к сердцу. Все вокруг казалось ей в гораздо большей степени сном, чем те бредовые видения, которые проносились в ее воспаленном сознании. Мягкий рокот голосов то прибоем поднимался вверх, то шурша откатывался и угасал в прибрежной гальке.
– …Неестественная бледность кожного покрова… явный цианоз губ, ногтей, кончиков пальцев, ушных мочек…
– …Слабый пульс, убыстренный ритм… дыхание быстрое и поверхностное…
– …Никак не могу замерить чертово давление, будто его вообще нет…
– Что, эти ослы ничего ей не ввели против шока?
– Они все сделали правильно.
– Кислород, смесь СО2. Да побыстрее!
– Эпинефрин?
– Да, пусть будет под рукой.
– Эпинефрин? А если у нее внутренние повреждения? Кровоизлияния ведь не видно.
– К черту, придется рискнуть.
Чья-то рука легла ей на лицо, словно кто-то хотел, чтобы она задохнулась. Линдзи почувствовала, что ей заталкивают в ноздри какие-то тонкие предметы, и она действительно чуть не задохнулась. Но удивительнее всего было то, что она отнеслась к этому совершенно безразлично. Вдруг, шипя, в ноздри ударил сухой прохладный воздух, с силой ворвавшийся в ее легкие.
Молодая блондинка, вся в белом, склонилась прямо к ней, поправляя ингалятор и подкупающе улыбаясь:
– Ну, миленькая, поехали. Идет воздух?
Женщина была неземной красоты, с удивительно мелодичным голосом, освещенная сзади золотистым светом.
Небесное видение. Ангел.
Тяжело, с хрипом, дыша, Линдзи сказала:
– Мой муж мертв.
– Все будет в порядке, миленькая. Расслабьтесь, вдыхайте как можно глубже и ни о чем плохом не думайте.
– Нет, он мертв, – повторила Линдзи. – Умер и навсегда покинул меня, навсегда. Только не надо обманывать, ангелы ведь всегда говорят правду.
По другую сторону кровати мужчина в белом ватным тампоном, смоченным в спирте, протирал ей внутреннюю часть локтевого сгиба. Тампон был холодным как лед.
Обращаясь к ангелу, Линдзи снова сказала:
– Умер и навсегда покинул меня.
Ангел печально кивнул. В его голубых глазах светилась любовь: такими и должны быть глаза ангела.
– Умер, миленькая. Но, может быть, на этот раз это еще не конец.
Смерть всегда конец. Что значит – смерть еще не конец?
В левую руку Линдзи воткнулась игла.
– На этот раз, – мягко сказал ангел, – все может обойтись. У нас разработана особая программа, последнее слово в…
В комнату влетела еще одна женщина в белом и возбужденно прокричала:
– Нейберн уже в больнице!
У всех присутствующих одновременно вырвался радостный вздох облегчения.
– Его еле разыскали, он, оказывается, обедал в «Марина дель Рее». Наверное, летел сюда сломя голову, смотри, как быстро добрался.
– Ну вот, видишь, миленькая? – сказал Линдзи ангел. – Еще не все потеряно. Есть надежда. И мы все будем молиться об этом.
«Ну что с того? – горько подумала Линдзи. – Не помню, чтобы молитва когда-нибудь помогла мне. Чудес на свете не бывает. Мертвые всегда остаются мертвыми, а живые только и ждут своего часа, чтобы присоединиться к ним».
 
Три
  
1
 
Следуя перечню процедур разработанной доктором Джоунасом Нейберном методики, основные принципы которой были изложены им в научно-медицинском исследовании, хранящемся в особом отделе Программы по реанимации, специально обученный персонал врачей Оранской окружной больницы уже подготовил операционную к приему тела Хатчфорда Бенджамина Харрисона. Фактически выполнение Программы началось с того момента, когда с места катастрофы в горах Сан-Бернардино врачи по полицейской рации получили сведения, что пострадавший утонул в воде, температура которой была близка к нулю, что в самой аварии он почти не пострадал, отделавшись лишь небольшими ушибами. Все это, вместе взятое, делало его прекрасным объектом для применения на нем методики Нейберна. К тому времени как санитарный вертолет приземлился прямо на автостоянке больницы, уже был готов обычный набор инструментов и аппаратуры, необходимых для срочной операции, плюс байпас, специальный отводной насос и другое оборудование, используемое группой реаниматоров.
Процедуры реанимации, предусмотренные Программой, проводились не в операционной, предназначенной для оказания неотложной помощи поступающим больным, потому что, во-первых, в ней никак не могло бы уместиться специальное оборудование для реанимации именно Харрисона, а во-вторых, в связи с обычным в это время года наплывом пациентов, нуждающихся в неотложной помощи. К тому же, несмотря на то что Джоунас Нейберн был по профессии хирургом, специализировавшимся на сердечно-сосудистых заболеваниях, и весь его штат, задействованный Программой, обладал богатейшим хирургическим опытом, процедуры реанимации редко включали хирургическое вмешательство. Резать Харрисона им придется только в том случае, если будет обнаружено значительное внутреннее повреждение, и потому использование обычной операционной было скорее данью удобству, чем необходимостью.
Когда Джоунас после тщательной обработки в предоперационной переступил порог комнаты, его группа уже ждала в полном составе. Они были не только его коллегами по работе, но и единственными людьми на свете, с которыми ему было приятно и интересно общаться и которых он горячо любил, ибо так случилось, что злой рок в одночасье лишил его всей семьи – жены, дочери и сына, а еще и потому, что врожденная застенчивость мешала ему обзавестись друзьями вне рамок своей профессии.
У шкафчика с инструментами, по левую руку от Джоунаса, в полумраке из-за ослепительного круга света, очерченного галогенными лампами над операционным столом, стоит Хелга Дорнер, великолепно вышколенная операционная медсестра, широколицая, с крепким торсом, напоминающим напичканные стероидами тела советских женщин-атлеток, но с удивительно нежными и мягкими руками рафаэлевской Мадонны. Сначала пациенты боятся ее, затем начинают уважать и в конце концов поклоняются ей, как богине.
С присущей моменту серьезностью Хелга не улыбалась Джоунасу, а только сделала ему ободряющий жест поднятым вверх большим пальцем руки.
У байпаса стоит Джина Делило, реаниматор и ответственная за техобеспечение операционной, тридцати лет, по непонятным причинам скрывающая свою удивительную компетентность и поразительное чувство ответственности под личиной развязной, циничной и кокетливой девицы с вызывающей прической «конский хвост», словно явилась она сюда прямо с экрана, сбежав из старинного фильма о развеселых пляжных приключениях, популярного десятки лет тому назад. Как и все остальные в операционной, Джина одета в зеленую униформу и плотно сидящую на голове хлопчатобумажную шапочку с тесемками, из-под которой не выбивается ни один ее белокурый волосок, зато из окантованных эластиком матерчатых сапог, надетых поверх ее туфель, торчат ярко-розовые гольфы.