Что знает ночь?

Джон только теперь заметил татуировку на правой руке Хейнса: красно-бело-черную эмблему (орел, земной шар и якорь) корпуса морской пехоты США.
– Вы там служили?
– Два срока.
– Тяжелая работа.
Хейнс пожал плечами.
– Вся страна – психиатрическая больница, только размерами побольше, чем эта.
– По вашему мнению, Билли Лукас должен находиться в психиатрической больнице?
Санитар сухо улыбнулся.
– Вы думаете, его следовало отправить в сиротский приют?
– Я только стараюсь его понять. Он слишком молод для взрослой тюрьмы, слишком опасен для колонии несовершеннолетних преступников. Возможно, он здесь, потому что не нашлось другого места, куда его можно поместить. Вы считаете, что он безумен?..
Хейнс допил кофе. Смял чашку в кулаке.
– Если он не безумец, то кто?
– Именно об этом я и спрашиваю.
– Я думал, у вас есть ответ. Мне показалось, что вопрос вы задали не до конца, хотели сказать «или», но замолчали.
– Ничего я не хотел сказать, – заверил его Джон.
– Если сам он не безумен, то безумны его действия. Если безумец не он, а кто-то еще, то разница несущественная. – Хейнс бросил смятую чашку в корзинку для мусора и попал. – Я думал, что дело закрыто. Почему они прислали вас?
Джон не собирался говорить, что не имеет отношения к этому расследованию.
– Подростку называли мое имя до того, как мы встретились?
Хейнс медленно покачал головой, и Джон подумал о танковой башне, разворачивающейся к цели.
– Нет. Я сказал ему, что к нему посетитель, с которым он должен увидеться. У меня была сестра, Джон. Ее изнасиловали и убили. Я не говорю таким, как Билли, больше, чем должен.
– Ваша сестра… как давно?
– Двадцать два года. Но все равно что вчера.
– Так всегда.
Санитар достал из кармана брюк бумажник, открыл его на фотографии сестры, которая лежала в целлофановом кармашке.
– Анжела Денис.
– Очаровательная. Сколько ей здесь лет?
– Семнадцать. В этом возрасте ее и убили.
– Его поймали?
– Он в одной из новых тюрем. Отдельная камера. Собственный телевизор. Теперь им разрешены собственные телевизоры. И супружеские визиты. Кто знает, что еще у них есть.
Хейнс убрал бумажник, чего не мог сделать с воспоминаниями о сестре. И теперь, когда Кальвино узнал о сестре, его оценка Хейнса некоторым образом изменилась: из флегматиков Кальвино перевел его в меланхолики.
– Я сказал Билли, что я детектив Кальвино. Имени не упоминал. Но подросток называл меня Джонни. Подчеркнуто.
– Карен Айслер за регистрационной стойкой… она видела ваше удостоверение. Но она Лукасу сказать не могла. Телефона в его палате нет.
– Есть другое объяснение?
– Может, я вам солгал.
– На рассмотрение этой версии я бы время тратить не стал. – Джон замялся. – Коулман, даже не знаю, как мне это спросить.
Хейнс ждал, застыв, как памятник. Не ерзал на стуле. Даже не вскидывал брови.
– Я знаю, у вас он только четыре дня. И тем не менее не заметили ли вы в его поведении что-то… странное?
– Помимо того, что он пытался пописать на вас?
– Не то чтобы такое происходит со мной постоянно, но под странным я подразумевал не это. Я ожидал, что он может так или иначе проявить агрессию. Но меня интересует что-то… необычное.
Хейнс замялся, прежде чем ответить.
– Иногда он говорит сам с собой.
– Большинство из нас это делает время от времени.
– Но не в третьем лице.
Джон наклонился вперед.
– Расскажите.
– Насколько мне известно, обычно это вопрос. «Прекрасный сегодня день, так, Билли?» или «Здесь так тепло и уютно. Здесь тепло и уютно, так, Билли?» Он чаще всего спрашивает себя, весело ли ему.
– Весело? Что конкретно он говорит?
– «Разве это не весело, Билли? Тебе весело, Билли? Может, это будет еще веселее, Билли?»
Кофе Джона остыл. Он отодвинул чашку.
– Он когда-нибудь отвечает на собственные вопросы вслух?
Коулман Хейнс задумался.
– Нет, по-моему, нет.
– То есть говорит он не за двоих?
– Нет. По большей части задает вопросы себе. Риторические вопросы. По существу, ответа они не требуют. И звучат они не так чтобы странно, пока сам их не услышишь.
Джон заметил, что вертит и вертит на пальце обручальное кольцо. Заговорил после долгой паузы.
– Он сказал мне, что любит книги.
– Ему разрешены книги в обложке. У нас есть небольшая библиотека.
– Какие книги он читает?
– Я не обращал внимания.
– Истории о настоящих преступлениях? Реальных убийствах?
Хейнс покачал головой.
– Таких у нас нет. Идея не из лучших. Пациенты вроде Билли найдут такие книги слишком… возбуждающими.
– Он просил принести ему книги о реальных преступлениях?
– Меня он не просил. Может, кого-то еще.
Из бумажника Джон достал свою визитную карточку, положил перед Хейнсом.
– Рабочий телефон на лицевой стороне. Домашний и мобильный я написал на обратной. Позвоните мне, если что-нибудь случится.
– Например?
– Что-то необычное. Все, что заставит вас подумать обо мне. Черт, я не знаю.
– Давно вы женаты? – спросил Хейнс, засовывая визитку в нагрудный карман.
– В декабре будет пятнадцать лет. А что?
– Пока мы сидим здесь, все время крутите обручальное кольцо на пальце, словно хотите убедиться, что оно на месте. Словно не знаете, что будете без него делать.
– Не все время, – возразил Джон, потому что мгновением раньше сам обратил внимание, что крутит обручальное кольцо.
– Почти все время, – настаивал Хейнс.
– Может, вам стоит пойти в детективы?
Когда они поднялись, у Джона сложилось ощущение, что он в железном ярме. И Коулман тоже нес немалую ношу. Джон льстил себе надеждой, что сам он держится достойно и свое ярмо несет с той же легкостью, что и санитар.
 
4
 
Повинуясь ключу, двигатель завелся и мягко заработал, но тут же тяжелый удар сотряс «Форд». В удивлении Джон Кальвино посмотрел в зеркало заднего обзора, чтобы увидеть, что могло ткнуться в задний бампер. Позади другого автомобиля не обнаружил.
Все еще под козырьком главного входа, оставив двигатель работающим на холостых оборотах, вышел из машины, обошел ее сзади. В холодном воздухе из выхлопной трубы вырывались белые клубы, но он видел, что никаких повреждений нет.
Прошел дальше, к другому борту, убедился, что и там все в порядке. Присел, заглянул под автомобиль. Днище выглядело как положено, нигде ничего не текло.
Но стукнуло слишком громко и сильно, чтобы оставить это без внимания.
Джон поднял капот, но не обнаружил в двигательном отсеке каких-либо бросающихся в глаза проблем.
Возможно, его жена, Николетта, положила что-то в багажник и это что-то, перекатываясь, обо что-то стукнулось. Он всунулся в салон, заглушил двигатель, вытащил ключ зажигания. Открыв багажник, обнаружил, что тот пуст.
Вновь сев за руль, Джон завел двигатель. На этот раз обошлось без стука и удара. Все шло как надо.
Он проехал под буками, с ветвей которых по-прежнему лилась вода, и уже за территорией больницы, отъехав примерно милю по шоссе, нашел участок обочины, достаточно широкий, чтобы припарковаться на нем всеми четырьмя, оставив свободной проезжую часть. Двигатель оставил работающим, но щетки выключил.
Отодвинул свое сиденье как можно дальше от руля.
Остановился он в сельской местности. Слева к дороге подходило ровное поле. Справа полого спускался луг. Чуть дальше по склону возвышались несколько дубов, черные силуэты которых выделялись на фоне светлой травы. Ближе, между обочиной и лугом, тянулась деревянная изгородь, которая давно требовала ремонта, и, похоже, оставалось немного времени, прежде чем гниль и капризы погоды свалили бы ее на землю.
Ветер дул по-прежнему, бросаясь в окна дождем. Вдали и луг, и поле расплывались в дымке.
Работа детектива во многом походила на работу краснодеревщика. Детектив начинал с версии, как краснодеревщик – с чертежей. Детектив строил расследование на фактах, таких же реальных, как дерево и гвозди.