Триглав, Триглав

* SK (совьет кругсгефанген) - советский военнопленный (нем.). 
Так начался для Аслана тот день - самый светлый в жизни, необыкновенный, замечательный августовский день 1943 года. 
Бежать он больше не мог - надо было отдышаться. 
Он стоял, тяжело переводя дух, под черешней, ветки которой обвисли под тяжестью ягод. Увидел ягоды... В глазах загорелся огонек... Протянул дрожащую руку - сорвал одну, другую... Ел быстро, прислушиваясь, нет ли погони. И хотя желудок был уже полон, глаза все еще не могли насытиться. 
Когда успокоился, до слуха его донеслось тихое журчание ручья. 
Аслан спустился к нему, припал к чистой воде. 
Потом умылся. И почувствовал себя так, будто заново родился. 
Вскоре он вышел из сада, одетый, как большинство здешних мужчин, в темную рубашку и черные брюки. Огляделся - никого. Надо уйти как можно дальше от этого места! Уходить, уходить, сколько бы трудностей ни было, какая бы опасность ни угрожала! Если суждено погибнуть, то лучше погибнуть на воле, на свободе! 
На всякий случай Аслан положил в карман увесистый камень и, стараясь унять волнение, зашагал по узкой улице поселка. Может, на него никто и не обращал внимания, но ему казалось, что каждый прохожий подозревает, кто он и откуда. Да, одеждой и внешностью он был похож на итальянца - это так, но все же... Несмотря на то, что он был небрит, девушки оборачивались и смотрели вслед рослому и, пожалуй, красивому парню. Но, тем не менее он не мог успокоиться и особенно взволновался, когда вспомнил про свои старые арестантские ботинки - сочетание почти новой одежды и старой грубой обуви могло вызвать подозрение. Он ускорил шаг, хотя и не знал, куда держать путь. Скорее, скорее из города! На лбу у людей не написано, кто враг, кто друг. 
...К вечеру Аслан оказался уже далеко. Он все время выбирал окольные пути. А теперь решил: "Будь что будет". И, добравшись до ближайшей деревни, постучал в первую попавшуюся дверь. 
Ему открыла полная женщина средних лет. Пытливо оглядев его с головы до ног, спросила: 
- Вам кого? 
Аслан пошел на риск. На ломаном словенском языке признался, что бежал из лагеря и ищет партизан. 
Услышав это, женщина отшатнулась. Справившись с испугом, она долго смотрела на него, качала головой. Потом в глазах ее появилась решимость, она знаком велела ему следовать за собой. Они подошли к ветхому чуланчику; женщина открыла дверь: 
- Прячьтесь пока тут. Я сейчас вернусь. 
Растерянность женщины не ускользнула от его внимания. Аслан почувствовал беспокойство, но отступать было поздно. Женщина принесла хлеб, молоко, сыр. И, подперев полной рукой подбородок, молча следила, пока он ел, незаметно поглядывая по сторонам. Когда он съел все, спросила: 
- Принести еще? 
- Нет, спасибо. 
Она еще раз оглянулась и сказала тихо: 
- А теперь иди, милый. На ночь оставить тебя не могу... Ведь ты не знаешь, что мой муж днем с огнем ищет таких, как ты... 
Последние слова она произнесла с горечью. Аслан побледнел, первым его побуждением было бежать. 
- Да, я жена полицейского. Но ты не бойся, я не выдам тебя. Не возьму греха на душу... К тому же ты чужеземец. Советский. Я впервые вижу советского человека. Пусть там, далеко, не думают, что здесь продают попросившего убежище. - Женщина помолчала, улыбнулась и неожиданно погладила Аслана по голове. - Не бойся. Я одна... Мой муж... За кусок хлеба он продал честь и совесть... Никак не решится бросить эту собачью службу, позорит нашу семью. Нас презирают в селе. Виселицы ему не миновать... - Женщина смахнула с глаз горькую слезу. - А я никогда не отказываю в помощи таким, как ты. Много их прошло через наше село. Может, вспомнят мою доброту, и я оправдаюсь перед людьми... 
Аслан понял: бежать поздно. Надо довериться женщине полностью. 
Спустя полчаса, отдохнув, Аслан шел по узкой тропинке, веря и не веря, правильно ли она указала путь. Но выбора у него не было. 
К ночи Аслан достиг горной деревушки. На этот раз он был осторожен. Не всегда человеку везет, не каждая жена полицейского так добра, что приютит, накормит и покажет дорогу. 
Он постучал в дверь самого неказистого домика. На стук вышла худощавая, смуглая старуха, чем-то похожая на его мать. 
- Нельзя ли переночевать у вас? - спросил он. 
- Почему нельзя? Пожалуйста, - с улыбкой ответила старуха. 
Она ни о чем не спросила Аслана, ничему не удивилась, деловито собрала поесть. И Аслан, сразу проникшись уважением и доверием к ней, без церемоний принялся за итальянские макароны с бараниной и даже выпил вина. Старушка усмехнулась, увидев, как он сморщился. Откуда ей было знать, что он впервые испробовал этот напиток. 
Постепенно дом наполнился женщинами. Странным казалось, что нигде не было видно мужчин. 
- Ти причионере?* - тихо спросила хозяйка, когда, он положил салфетку на стол. 
______________ 
* Ти причионере? - Ты пленный? (ит.) 
Аслан посмотрел в ее ласковые добрые глаза, почувствовал, что находится среди хороших людей, и, доверяясь им, утвердительно кивнул. Женщины окружили его, сокрушенно покачивая головами, со слезами на глазах шептали: "причионере, причионере", словно оплакивали его. Действительно, разве плен не подобен смерти? 
- Есть ли у тебя родители, джиоване?* 
______________ 
* Джиоване - юноша (ит.) 
- Да. Отец и мать. Живы ли, не знаю. 
Женщины о чем-то быстро переговорили. Самая старая, не дожидаясь просьбы Аслана, сказала: 
- Ты не волнуйся. Считай, что находишься дома. У итальянцев есть старый обычай: если даже враг переступил порог, хозяин должен оберегать его. А ты наш друг... 
- И у нас на Кавказе есть такой обычай. Хорошие обычаи очень схожи, сказал Аслан. 
- Много хороших обычаев и много хороших людей на свете, - подтвердила хозяйка. 
Доброта и сердечность, которыми окружили Аслана женщины, заставили его забыть, что он на чужбине. 
С глубокой печалью вспомнил он пожилую украинку, которая пыталась напоить пленных, запертых в теплушке, и пала, ни в чем не повинная, от пули фашиста. Как они похожи - та украинка и эта итальянская женщина... Уже давно Аслан не видел приветливых лиц, не слышал волнующих радушных слов. Было такое ощущение, словно он с мороза попал в теплую комнату. Он смотрел в участливые лица с признательностью, не в силах, однако, рассказать им о ней. А итальянки, время от времени поглядывая на него, еще долго о чем-то говорили между собой. 
Наконец они разошлись. Хозяйка провела Аслана в спальню: 
- Ложись, сынок, спи! Завтра мы скажем, куда тебе идти. 
И она склонилась перед изображением мадонны, помолилась вполголоса и вышла. 
Аслан лег в пуховую постель. Два долгих-долгих года он не спал в такой постели. Странно, что сон не шел. Но дремота в конце концов одолела его. Ему показалось, что он дома, спит в своей кровати и сквозь сон слышит приглушенный голос матери: "Тихо, дети. Не разбудите Аслана. Пусть отдохнет, ведь у него экзамен". И вот уже утро. Приходят школьные товарищи; вместе с ними он идет в библиотеку. И товарищи говорят так, будто его, Аслана, уже нет среди них. Кто-то даже озабоченно замечает: "Мать не выдержит, когда узнает о его смерти. Эта весть ее доконает". "Весть о чем? О моей смерти?" догадывается Аслан и выбегает на улицу. Дует сильный норд, завывает в подъездах. Аслан бежит домой. И видит умирающую мать. Полный дом людей, все смотрят на нее, говорят: "Потерпи, пришло письмо от Аслана", 
"Нет, нет, не обманывайте меня, - стонет мать. - Он давно уже..." 
"Мама, я здесь, я жив!" - хочет сказать Аслан и не может. Кажется, сердце вот-вот разорвется. "Мама!" - вскрикивает он и, проснувшись от собственного крика, видит у кровати хозяйку. Она садится рядом, на постель. 
- Ты видел сон? 
- Да. Маму видел во сне... - Он приходит в себя, смущенно улыбается. Она очень похожа на вас... Мне снилось, что она умирает... 
- Наяву все бывает наоборот, сынок. Успокойся и спи.