НИТОЧКА ПАМЯТИ Сборник фантастических произведений

— Не верю!
— Но, если бы обвинения подсудимого оказались правдой, изменилась бы ваша точка зрения, сэр, на его МАНИАКАЛЬНОЕ восприятие?
— Мое мнение основывается на…
— "Да" или "нет", мистер Фурлоу! Отвечайте на вопрос!
— Я и отвечаю! — Фурлоу откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. — Вы пытаетесь запятнать репутацию…
— Мистер Фурлоу! Мои вопросы направлены на выяснение, были ли, с учетом всех имеющихся улик, обвинения подсудимого обоснованны. Я согласен, что обвинения нельзя подтвердить или опровергнуть после смерти, но были ли обвинения оправданны?
— Чем можно оправдать убийство, сэр?
Лицо Парета потемнело. Глухим, безжизненным голосом он произнес:
— Мы тут с вами давно уже препираемся, мистер Фурлоу. Теперь расскажите, пожалуйста, суду, были ли у вас какие-то другие отношения с членами семьи подсудимого, кроме… психологического обследования.
Фурлоу вцепился в подлокотники стула так, что пальцы его побелели.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Не были ли вы одно время помолвлены с дочерью обвиняемого?
Фурлоу молча кивнул.
— Говорите, — потребовал Парет. — Были?
— Да.
За столиком защиты поднялся Бонделли, коротко взглянул на Парета, перевел взгляд на судью.
— Ваша честь, я возражаю. Подобные вопросы я считаю неуместными.
Парет медленно повернулся. Он тяжело оперся на трость и произнес:
— Ваша честь, присяжные имеют право знать все возможные причины, оказывающие влияние на этого ЭКСПЕРТА, выступающего свидетелем по делу.
— Объясните подробнее ваши намерения, — попросил судья Гримм. Он посмотрел поверх головы Парета на присяжных.
— Дочь подсудимого не может выступить в качестве свидетеля. Она исчезла при таинственных обстоятельствах, сопутствовавших гибели ее мужа. Этот ЭКСПЕРТ находился в непосредственной близости от места событий, когда ее муж…
— Ваша честь, я возражаю! — ударив кулаком по столу воскликнул Бонделли.
Судья Гримм поджал губы. Он посмотрел на Фурлоу, затем на Парета.
— То, что я скажу сейчас, не является одобрением или неодобрением свидетельских показаний доктора Фурлоу. Однако, я исхожу из того, что не подвергаю сомнению его квалификацию, поскольку он является психологом, работающим в суде. Раз так, его мнение может расходиться с мнением других квалифицированных свидетелей. Это привилегия свидетеля-эксперта. Дело присяжных — решать, заключение каких экспертов они сочтут наиболее обоснованным. Присяжные, принимая какое-либо решение, не могут подвергать сомнению квалификацию свидетелей. Возражение принято.
Парет пожал плечами. Он сделал шаг в сторону Фурлоу, собрался что-то сказать, несколько секунд раздумывал и произнес:
— Хорошо. Больше нет вопросов.
— Свидетель может быть свободен, — сказал судья.
Когда сцена начала медленно меркнуть, после того, как Рут нажала на соответствующие рычажки репродьюсера, Келексел в последний момент посмотрел на Джо Мерфи. Подсудимый улыбался хитрой, скрытной улыбкой.
Келексел слегка кивнул, заметив эту улыбку. Значит, еще далеко не все потеряно, если даже жертвы могут получать удовольствие, находясь в наиболее затруднительном положении.
Рут повернулась и заметила улыбку на лице Келексела. Ровным, бесстрастным голосом она произнесла:
— Будь ты проклят за каждую секунду твоей проклятой вечности.
Келексел мигнул.
— Ты такой же сумасшедший, как мой отец, — сказала она. — Энди описывал тебя, когда говорил о моем отце.
Она резко повернулась к экрану.
— Смотри на себя!
Келексел прерывисто вздохнул. Аппарат заскрипел, когда Рут повернула ручки управления и нажала на рычажки. Он захотел оттащить ее от репродьюсера, вдруг испугавшись того, что она вознамерилась показать ему. "Увидеть себя?" — подумал он. Это была жуткая мысль. Не может Чем видеть себя, воспроизведенным репродыосером!
Крошечная светящаяся сфера, расположенная в центре экрана, расширилась, и перед ними возник рабочий кабинет Бонделли — огромный стол, застекленные книжные полки и шкафы, на которых выстроились ряды книг в бордовых переплетах с золотыми надписями на корешках. Бонделли сидел за столом, держа в правой руке карандаш. Он несколько раз провел кончиком карандаша, на котором был закреплен ластик, по столу. Ластик оставил на полированной поверхности дорожки из маленьких резиновых катышков.
Фурлоу сидел напротив, на столе перед ним были разбросаны листы бумаги. Он держал свои массивные очки, как указку, размахивая ими, когда говорил.
— Маниакальное состояние — как маска, — сказал Фурлоу. — Надев эту маску, Мерфи хочет, чтобы его считали нормальным, даже если он знает, что это будет стоить ему жизни.
— Это нелогично, — пробурчал Бонделли.
— Тем более, это будет чрезвычайно сложно доказать, — сказал Фурлоу. — Трудно передать словами подобные вещи, особенно так, чтобы это было понятно людям, которые в своей жизни ни с чем подобным не сталкивались. Но, если иллюзии Мерфи будут разбиты, если он пройдет через свое состояние, то это можно будет сравнить с тем, как обычный человек, проснувшись утром, обнаруживает, что проснулся в другой кровати. Другая женщина говорит ему: "Я твоя жена!", незнакомые дети называют его своим отцом. Он будет подавлен, а вся его система восприятия жизни окажется разрушенной.
— Полный разрыв с действительностью, — прошептал Бонделли.
— Действительность, с точки зрения объективного наблюдателя, в данном случае не главное, — заметил Фурлоу. — Жизнь в иллюзорном мире спасает Мерфи от психологического эквивалента уничтожения. А это, безусловно, страх смерти.
— Страх смерти? — удивленно воскликнул Бонделли. — Но ведь это ждет его, если…
— Здесь следует различать два вида смерти, — сказал Фурлоу. — Мерфи испытывает значительно меньший страх перед реальной смертью в газовой камере, чем перец той смертью, которую ему придется испытать в случае разрушения его иллюзорного мира.
— Но УЛАВЛИВАЕТ ли он разницу?
— Нет.
— Сумасшествие какое-то!
Фурлоу удивился,
— Разве не об этом мы все время говорим?
Бонделли бросил карандаш на стол. Раздался сухой стук.
— И это произойдет, если он будет признан нормальным7
— Он получит подтверждение, что сохраняет контроль над приближающейся развязкой своей беды. Для него сумасшествие означает потерю контроля. Это значит, что он не самый главный, не самый могущественный в решении своей судьбы. А если он контролирует даже свою собственную смерть, то это подлинное величие — то есть мания величия.
— Вы могли бы попытаться доказать это в суде, — сказал Бонделли.
— Но только не в этом конкретном сообществе и не в данный момент, — ответил Фурлоу. — Именно это я пытаюсь вам объяснить с самого начала. Вы знаете Баунтмана, моего соседа с южной стороны? Ветка моего орехового дерева свисала к нему во двор. Я всегда позволял ему собирать с нее орехи. У нас даже шутка была на эту тему. Прошлой ночью он отпилил эту ветку и бросил ее ко мне во двор — потому что я свидетельствую в защиту Мерфи.
— Но это же сумасшествие!
— Как раз сейчас это вполне нормально, — устало сказал Фурлоу. Он тряхнул головой. — Баунтман, как правило, проявлял себя вполне нормальным. Но то, что совершил Мерфи — это преступление на сексуальной почве, и оно возбуждает в людях скрытые подсознательные эмоции, которые они не в силах контролировать, — страх, стыд, сознание вины. Баунтман — лишь отдельно взятое проявление. Все общество стоит на грани психического срыва.
Фурлоу снял свои темные очки, повернулся и посмотрел прямо в направлении наблюдателей.
— Все общество, — прошептал он.
Рут поднялась, пошатываясь, словно слепая. Она нашарила наугад нужную ей ручку репродьюсера и выключила его. Пока экран полностью не потемнел, лицо Фурлоу продолжало смотреть на нее. "Прощай, Энди, — подумала она. — Дорогой Энди. Несчастный Энди. Я никогда тебя больше не увижу".