Русские флибустьеры

– О! – удовлетворенно кивнул Остерман, и они подняли кружки. – Что ты все на берег смотришь? Забыл что-нибудь?
– Да нет. Это меня там никак не могут забыть.
Илья глянул через плечо на лодку.
– Вот босяки. Не сидится им. А скажи, Паша, ты был в Одессе?
– Нет, не довелось.
– Тогда что ты можешь знать о красоте? Не поверишь, я много чего повидал в Америке. Но таких закатов, как у нас, нигде не встречал. И такие звезды, как у нас, – их больше нигде нет. Я уже не говорю о рыбе. Ты не был в Одессе! Поверь на слово – даже мелкая одесская барабулька вкуснее, чем лучшие лобстеры в самых дорогих кабаках от Нью-Йорка до Сан-Франциско! Ну что ты там высматриваешь, Паша? Ну, плывут к нам? Ну и пусть плывут. Лучше скажи, как тебе наш джин?
– Выше всяких похвал, – с чувством произнес Орлов, не кривя душой.
– О! – Илья поднял палец. – Сразу видно знатока. Напиток произведен на винокурне Луки Петровича. На борту – два бочонка. Но пьем мы его только в море. На берегу – иная карта вин.
Они снова чокнулись. Холодный джин, едва скользнув по глотке, превращался в кипяток. Но только на несколько мгновений. А потом проступал на коже крупными каплями холодного пота.
– Ты не смотри, что я так горячо хвалю барабульку, – говорил Остерман, сочно похрустывая ломтиком перца. – Это отчасти шутка. В каждом месте есть своя прелесть. По молодости я не понимал, насколько хорошо то вино, какое мы пили дома. Да мы же были салажата, какое уж там понятие о вкусах! Но, наверно, то было прекрасное вино. Теперь представь, я живу в Аризоне. Ну, скажем, мотаюсь между Аризоной и Мексикой. И что мне там пить прикажешь? Вино из Одессы? Хотя да, я таки мог бы его заказать, и поверь – мне бы доставили в натуральнейшем виде самое лучшее! Но я в Аризоне – и я пью текилу. А когда бываю в Теннесси, то пью виски Френсиса Дэниэла. Хотя там-то особо не выпьешь – «сухой штат». А когда возил жену в Европу, то – угадай, где мы были? Подсказываю по карте вин: сначала мы пили коньяк, потом шампанское~ Нет, вру! Сначала мы пили скотч! А в конце я упился граппой так, что не помню, как сел на пароход!
– Эдинбург, Париж, Марсель, Неаполь, – быстро перечислил Орлов.
– А сейчас мы пьем джин. То есть не пьем, а языками впустую чешем, – укоризненно произнес Остерман, снова наклоняя кувшин над кружками.
Его речь была быстрой и сбивчивой, как у пьяного, но кувшин он держал твердо и каждый раз плескал в кружки абсолютно одинаковую дозу, ровно на один добрый глоток.
– И если ты поначалу принял меня за патриота, для которого нет еды слаще барабульки, то ты жестоко обманулся. Модное слово, «патриот». Каждый раз, как идет к войне, все становятся жгучими патриотами. Это не про меня. Ну да, я люблю Одессу, но – где она теперь, за океаном? Эта любовь слишком тонкая. А вот когда я говорю, что люблю джин, – это любовь живая. Да, люблю джин, и граппу, и виски. Ты в Африке был?
– Нет.
– Жаль. Хотел у тебя спросить, из чего там гонят. Да неважно. Если Кира чего-то напутает в навигации, и нас занесет в Африку, я точно знаю, что буду любить ту выпивку, какую африканцы считают самой лучшей. Потому что это – ну, как родник. Родниковую воду можно пить только прямо из родника. А наберешь ее в бутылку, привезешь домой – тьфу, что за дрянь! Так и с джином. Сейчас нас ждут на Кубе? Значит, там будем пить ром. По последней, Паша. И посмотрим, что у нас за гости.
Они отставили кружки и одновременно поднялись на ноги. При этом Илья схватился за планширь, а Орлов постарался встать без помощи рук и даже не покачнулся.
Остерман задрал голову, поглядел на верхушку мачты и поцокал языком:
– Непорядок. Ветра нет, флаг обвис. Совсем не видно. Босяки не знают, с кем имеют дело.
– Может, завернулся? – сказал Орлов, тоже задрав голову и пытаясь разглядеть флаг среди веревочных лестниц, обвисших парусов и паутины тросов.
– Может, и завернулся.
– Так, может, развернуть? – спросил Орлов.
– Да ветром развернет. Только где он, тот ветер?
Орлову не стоялось на месте. Ему вдруг стало нестерпимо душно, и он решил, что, забравшись на мачту, сможет вдохнуть свежего воздуха.
– Так я поднимусь, расправлю?
С носа шхуны раздался голос наблюдателя:
– Слева по борту лодка.
– Да видим уже, – лениво отозвался Илья и, облокотившись о борт, сплюнул в воду. – Чего им надо, босякам? Паша, ты еще здесь? А я думал, ты уже по вантам скачешь~
«Ванты? Знать бы, как они выглядят!» – Орлов вдруг почувствовал себя двоечником. Это его разозлило, и он тут же полез вверх, и довольно ловко, как ему казалось. Во всяком случае, он не запутался. И не сорвался. Правда, на самом верху обнаружилось, что он забрался не на ту мачту – флаг безвольно висел на соседней, что была ближе к корме.
Пока он спускался и поднимался снова, внизу протекали дипломатические переговоры.
– Эй, на «Палладе»! Я требую капитана! – яростно прокричал полковник Терразас, едва лодка подошла к шхуне. – Капитана сюда! Подать трап! Немедленно подать трап!
– Испанский не понимать, – вежливо сообщил ему Остерман. – Вы говорите по-английски?
Прежде чем перейти на международный морской язык, полковник отдал щедрую дань родному наречию, изобличив население Северо-Американских Штатов во множестве отвратительных наклонностей, среди которых содомия была просто невинной слабостью.
– На вашем корабле прячется преступник, – наконец, заявил Терразас. – У вас прячется янки, который убил двоих полицейских. Я требую немедленно выдать преступника. Убийца будет предан мексиканскому суду.
– Янки? – удивленно переспросил Остерман. – Американец? На нашем корабле нет американцев. Это российская шхуна, и команда вся русская. Россия, слышали про такую страну?
– Я требую капитана! Немедленно! Я арестую убийцу, и никто меня не остановит!
– Желаю удачи. Но здесь нет ни одного янки.
– Капитана сюда!
С высоты мачты Орлов видел белое сомбреро, из-под которого неслись угрозы, и боролся с желанием плюнуть на него. Где же флаг? Вот он. Веревочная лесенка кончилась. Пришлось встать на узкую площадку, обнимая мачту одной рукой, и подергать за трос, вокруг которого обвилось трехцветное выгоревшее полотнище.
Под ногами далеко-далеко зеленым стеклом застыла вода, и видно было, как по гладкому дну проносятся тени рыб, а сами рыбы оставались невидимыми.
– Капитана мне! – все громче ревел Терразас.
– Капитан отдыхает, – важно отвечал ему Остерман. – Приходите вечером. Может быть, он поговорит с вами.
– Я не собираюсь ждать до вечера!
– Придется подождать. Кстати, как прикажете доложить о вашем визите? Я не вижу на вашем судне ни лоцманского флага, ни таможенного.
– Сейчас ты узнаешь, кто я такой! – по-испански заорал Терразас, потрясая кольтом. – Сейчас я поднимусь на вашу посудину и арестую убийцу!
Илья ответил, невольно обнаружив перед собеседником знание испанского:
– Боюсь, вы не осведомлены о морском законодательстве, сеньор. Ступив на первую же ступеньку нашего трапа, вы окажетесь на российской территории. И с вами поступят по российским законам. А они весьма суровы к тем, кто размахивает оружием.
– Вы вошли в мексиканские воды и должны подчиняться мексиканским законам! И вы, и тот гринго, которого вы прячете!
– Сеньор, в море нет иных границ, кроме наружной обшивки судна. Сейчас вся Мексика со своими законами уместилась в вашей лодке. Не будем спорить, сеньор. Приходите вечером, и капитан вас примет. Но я повторяю, у нас тут нет ни одного янки.
– Предупреждаю, вы еще пожалеете!
Лодка отошла от борта, неуклюже разворачиваясь. Орлов, прижимаясь к мачте, провожал ее взглядом. Почему-то хотелось, чтобы Терразас обернулся и увидел его. «Да вы пьяны, граф, – сказал он себе укоризненно. – Вас развезло, как юнца. На подвиги тянет? Постарайтесь хотя бы достойно спуститься на палубу. И даже не думайте о том, чтобы сигануть отсюда в воду. Хотя в такую жару купание не помешало бы~»