След мустанга

Он вернулся за стол и принялся разбирать и чистить револьвер. Это занятие всегда помогало ему успокоиться.
Томаса Мерфи чуть не трясло от злости после беседы с Форсайтом. Этот толстосум не был похож на обычного мясного барона. Его лицо было бледным и гладким. Он не ездил верхом и не носил оружия, и его голосу вряд ли подчинилась бы хоть одна, даже самая робкая, корова. Он никогда не управлял стадом, но, как видно, привык повелевать людьми. Он умел оскорбить человека, не повысив голос и не произнеся ни одного грубого слова.
Возможно, это скотопромышленник какой-то новой породы. Он может сидеть в своей конторе, задрав ноги на стол, и глядеть в окно. А за него все сделают наемные работники — ковбои, ветеринары, стрелки, резники, скорняки и рубщики. Он будет курить сигару за сигарой, а за окном телята будут превращаться в бычков, потом — в мясные туши, потом — в хрустящие банкноты. И только тогда Форсайт оторвет свою задницу от кресла, чтобы пересчитать деньги и сложить их в сейф. Нет, даже это за него сделают бухгалтер и кассир. Но тогда — зачем он нужен, этот Форсайт?
Мерфи чертыхнулся, потому что пружина спускового крючка вдруг распрямилась и вырвалась из пальцев. «Ну и ладно, — подумал он, — все равно ее давно пора заменить». Он вставил новую пружину, а заодно разобрал даже рукоятку, сделанную из оленьего рога, чтобы вычистить грязь, накопившуюся в стыках.
«Наставить бы ствол на Форсайта, — подумал Мерфи. — Просто чтобы посмотреть, как у него затрясутся губы от испуга. Вот бы подловить его на какой-нибудь незаконной сделке…. Да нет, у этих парней всегда все шито-крыто. Да и с властями они дружат. Попробуй тронь его, сразу побежит к маршалу Даррету».
Вспомнив о Даррете, шериф снова захотел разобрать пару револьверов. Маршал приезжал в шахтерский поселок зимой, после того, как убили Коннорса. И тогда Томасу Мерфи показалось, что Даррет слишком озабочен заурядным происшествием. Он самолично объехал все индейские стойбища в округе, чтобы побеседовать со стариками. А потом заставил Мерфи расспрашивать всякую пьянь — может, кто слыхал, куда делись лошади, которых перегонял к себе Коннорс. Уж больно они были приметные, таких тут никто не держал — галисеньо, мексиканские пони…
Угоны скота были обычным явлением. Если сразу не удавалось сесть ворам на хвост, то любые поиски были бесполезны. Лошадей Коннорса давным-давно продали и перепродали где-нибудь в Техасе или на знаменитом воровском рынке в Коффивилле, по двадцать баксов за голову, не дороже. Пусть хоть трижды породистые, а больше двадцатки за ворованных лошадей не дают.
Суетливость, проявленная маршалом, была крайне неприятна Томасу Мерфи. Он догадывался — причина излишнего рвения кроется в том, что с Дарретом поговорил прежний хозяин лошадей, мистер Уильям Смит из Аризоны. Наверно, такой же тип, как Форсайт. Богачи тем и отличаются от бедняков, что никогда не могут смириться с потерями. Они готовы потратить тысячу долларов, лишь бы вернуть себе украденную десятку — и наказать вора. А этот Смит, как видно, не успел содрать с Коннорса всех причитающихся денег. Если лошади не найдутся, у него достанет совести выставить счет и вдове…
«Нет, — подумал Томас Мерфи. — Если мне еще раз предложат записаться в помощники федерального маршала, я снова откажусь. Одно дело стеречь шахтерское барахло да разнимать пьяных, и совсем другое — выслуживаться перед богачами».
Он посмотрел в окно — и застыл. Прямо перед крыльцом стояла пара низкорослых крепких лошадок. Томасу Мерфи не надо было заглядывать в справочники по коневодству, чтобы понять — это галисеньо, которых никогда прежде в округе не было.
— У нас опять гости, — доложил Лански. — Питер Уолк привез какого-то калеку. Говорит, тебе не помешает на него взглянуть.
— К черту Уолка! — Мерфи подошел к окну. — Чьи это лошади?
— Я же говорю, Уолк приехал.
Шериф и сам мог бы догадаться, кому принадлежат галисеньо. Таких ладных и чистых фургонов не было ни у кого, кроме Питера Уолка из Мертвой долины. Обычно он запрягал пару, но на этот раз приехал на четверке. За двумя галисеньо стояли лошади покрупнее, но той же масти — гнедые, с аккуратно подстриженным хвостом.
— Не вижу Уолка.
— Он в скобяной лавке. А шериф, говорит, пускай пока заберет раненого.
— Какого еще раненого?
— В фургоне лежит. Я ему говорю, мол, тут у нас не лазарет. А он…
— Заткнись. — Мерфи порылся в бумагах и нашел записку Даррета насчет галисеньо. «Премия за каждую возвращенную лошадь — сто долларов. Все жеребцы гнедой масти, две кобылы тоже, три другие — бурые. Тавро в виде круга»… — В виде круга? Ну, пойдем, посмотрим.
Лански откинул задний полог фургона и, встав на подножку, заглянул внутрь.
— Эй, приятель! — Он оглянулся на Мерфи. — Томас, да тут, вроде, не раненый, а убитый.
— Посмотрим, посмотрим, — рассеянно ответил шериф, разглядывая тавро на бедре галисеньо. Оно имело форму восьмерки. Очень крупной восьмерки. Как раз такой, чтобы перекрыть старое тавро. — Посмотрим… Что ты там бормочешь?
— Томас, да он не дышит!
— Позови-ка сюда Уолка.
Питер Уолк вышел из скобяной лавки, неся на плече ящик с гвоздями.
— Я думал, вы его уже вытащили, — разочарованно протянул он. — Ну, и куда прикажете складывать гвозди? У меня их будет двадцать четыре ящика. Давайте-ка я вам помогу выгрузить бедолагу…
— Не спеши, — остановил его шериф и забрался в фургон.
На соломе, прикрытой грубым полотном, раскинулся тщедушный юнец с редкой бородкой. Глаза его были неплотно закрыты, и казалось, он следит за вошедшими из-под опущенных век. Он тяжело и неровно дышал. Одна рука лежала под головой, другая, без кисти, была обмотана белой тряпкой и покоилась на груди.
Питер Уолк откинул задний борт фургона.
— Отец сказал, что это очень важно, вот я и привез бедолагу к вам. А заодно заберу в лавке свои гвозди. Я их еще осенью заказал.
— Понятно. Если б не гвозди, черта с два ты бы сюда поехал. Опять строишься?
— Понемногу, с Божьей помощью.
— Эй, амиго, слышишь меня? — Шериф потеребил раненого за плечо. — Да нет, похоже, что разговор у нас не получится. Что с рукой?
— Гангрена была, — пояснил Уолк, поставив тяжелый ящик в кузов. — Половину руки пришлось отнять. А началась гангрена из-за пули, которая сидела в руке. Если б отец опоздал, стало бы одним покойником больше.
— Где вы его подобрали?
— На заброшенном ранчо. Отец говорит, приятели бросили парня умирать. Даже воды ему не оставили.
— Кто говорил с ним?
— Да с ним не поговоришь. Он бредит.
— Бредит? В бреду можно услышать немало полезного. Он называл какие-то имена, клички или, к примеру, города?
— Я не слышал ничего такого.
Мерфи еще раз вгляделся в незнакомое лицо.
— Он не наш. Не с карьера. И среди ковбоев я его никогда не видел.
— Давайте выгрузим бедолагу, — нетерпеливо предложил Уолк. — Может быть, его кто-то узнает. Или он сам о себе расскажет, когда придет в себя.
— Ты предлагаешь положить его у дороги? — спросил Мерфи. — Или бросить на забор, как тряпку?
— Разве больше некуда?
— Мне нужно время, чтобы определить парня куда-нибудь.
— А мне нужно грузиться. Как же быть? — Питер Уолк почесал затылок. — Пока ты будешь думать, я потихоньку начну укладывать ящики. И все останутся довольны. Верно?
Мерфи спрыгнул на землю и, проходя мимо лошадей, снова глянул на тавро. Оно было аккуратным и четким, и непохоже на переделку. Однако он хорошо знал, как ловко работают конокрады и их сообщники, сбытчики краденого.
Вернувшись в участок, он растолкал Чокто, спавшего в углу на лавке.
— Умойся. Переоденься во что-нибудь приличное. Потом оседлаешь мою молодую кобылу и отправишься в город. К Даррету. Пусть он выпишет и передаст с тобой ордер на арест Питера Уолка. Обвинение — скупка краденого. Свидетелями пусть запишет меня, Лански и тебя. Ты все понял?
Метис зевнул.
— Вроде все понял. — Он почесал затылок. — Только одно не могу понять: а умываться-то зачем?