Там на востоке
-- Алинка, ты тут жива?
Маруха, главная деревенская балаболка и сплетница объявилась из-за угла и замерла, уставившись на Гэра.
-- Ой, -- сказала она. -- Ой, это кто?
-- Да вот, -- сказала Алина. -- Человек в гости зашёл.
-- Я и сама вижу, что человек. А откуда? -- вопросы Маруха задавала простые и очевидные, но Алина понимала, что от острого взгляда не укрылось ничего: ни домашняя одежда, которую Маруха не раз видывала, ни то, что парочка сидела предосудительно близко, прямо-таки прижавшись друг к дружке. Сегодня же всё будет разнесено по деревне, и на острова, к тем, кто поосторожничал и не вернулся, тоже будет дотащено. Ну и пусть, Алина и не думала скрываться. Она крепче прижалась к плечу Гэра, но на прямой вопрос ответила прямо:
-- С материка пришёл. Там теперь дорога есть, отступило затворище.
-- Да ну? -- новость разом затмила всё увиденное. -- Врешь, поди.
-- Сбегай, да сама посмотри. И вдоль озера тропа свободна и по старому тракту.
-- Ой, что делается! -- Маруха вскинулась и убежала, глянуть на
дорогу, а вернее что сообщить соседям непроверенную, но зато сногсшибательную весть.
Алина вздохнула и склонила голову Гэру на грудь. Пойдёт кто мимо,
пусть смотрит и завидует. Пусть теперь Маруха ойкает да причитает, а у
Алины всё ясно.
Ночи она ждала как спасения. Первая ночь любящей пары исполнена страсти и смятения. Всё внове, всё небывало. Первая ночь как чудо, которому не суждено повториться, и никого не удивляет, что в сказках именно после первой ночи суженую уносит злой дух. А уже вторая ночь это привыкание, срастание друг с другом, начало семейной жизни.
И всё же не сбылось. Не поспела ночь, на выручку. Уже в сумерках, принеся Гэру вымытую, откатанную и высушенную одежду, Алина увидела, что он собирает мешок.
-- Куда?.. -- помертвелыми губами спросила Алина.
Глаза у Гэра были несчастными и виноватыми, но всё же он ответил:
-- Я должен идти. Понимаешь? Должен.
-- Зачем? Это твой дом, тут всё твоё.
-- Я понимаю. Здесь ты и дом, который может стать нашим, и дела хватит на всю жизнь, ведь затворище не исчезло, а лишь отступило на север. Но я должен идти не на север, а на восток. Если бы я только мог быть как все люди! К несчастью, я не человек, а перекати-поле, которое гонит западный ветер.
-- Каждый человек до поры идёт неведомым путём, -- попыталась
возразить Алина, -- но рано или поздно он должен прийти домой.
Гэр не слушал. Он подошёл к столу, со звоном высыпал что-то из сумки.
-- В пути иногда попадаются такие вещи. Мне они не нужны, а тебе могут пригодится.
Алина подошла, послушно глянула. На столе кучкой лежали золотые монеты дальних стран, и серебряные монеты дальних стран, и жемчуг, холодный как разлука. И Алина сдалась, произнесла покорно: "Я соберу тебя в дорогу..." -- а самые главные слова так и не прозвучали.
Гэр ушел, и вторая ночь была пустой и холодной, словно затворище, вернувшись, накрыло её тяжёлой лапой.
* * *
Дорога давалась трудно. Тяжелей обычного давил на плечи мешок, и палка, с которой было пройдено бессчётное число земель, слабо помогала ногам. На третий день вечером, развязав мешок, Гэр обнаружил, что под немудрящем припасом, собранным Алиной, под хлебом и фляжкой сладкого сливового вина, под просторной одеждой, в которой он провёл единственный день своей семейной жизни, лежат увязанные в тряпицу деньги. Не взяла Алина его подарка. И, возможно, тяжкий золотой груз пригибает его к земле. Деньги и цветные камушки Гэр высыпал прямо в грязь, но идти легче не стало. Впервые мысли его были обращены не в будущее, а к пройденному, и ноги не хотели идти на восток.
Гнилое болото, по которому он пробирался уже четвёртый день, не только не собиралось кончаться, но становилось всё более мрачным и отвратительным. Топи сменялись завалами трухлявых стволов, даже звериных троп не встречалось на пути, тишина царила окрест, лишь комары пели зудящую песню, да с ленивым бульканьем всплывали из трясины пузыри. Человек ли, зверь, -здесь не мог пройти никто, любого засосёт, укутает тиной, превратит в бурый кусок торфа. И всё же Гэр шёл, как привык ходить всегда -- не сворачивая и не обходя препятствий.
Болото впереди вздыбилось холмом густой жижи, противоестественно и страшно растущим, целенаправленно двинувшимся навстречу путнику, сумевшему забрести в эти дебри. Гэр приостановился было, затем прежним ровным шагом пошёл навстречу тому, что учуяло его и теперь собиралось напасть. Что бы там ни копошилось, ему лучше уступить дорогу. Десяток безглазых голов выметнулись из взгорбившейся грязи, потянулись к человеку. Гэр отмахнулся палкой, как когда-то от дракона; головы отшатнулись, а сзади громко и безвредно чавкнуло: монстр рассчитывал, что человек отступит хотя бы на шаг и угодит в угодливо подставленную главную пасть.
-- Пусти, -- сказал Гэр. -- Я всё равно пройду.
Болотная гидра не слышала обращённых к ней слов, она была глуха, да и не умела она понимать таких вещей. Обычно, чтобы найти добычу, ей приходилось ползти в отвратительно сухие места, а потом неделями подкарауливать там неосторожную жертву. А тут пища пришла сама, и гидра не собиралась упускать её. Ложные головы наскакивали на человека то справа, то слева, а основное тело неуклонно подползало к увязшим в густом месиве ногам. И вот после очередного шага зыбкая почва раздалась под ногой, Гэр провалился в затхлую тьму. Он не испугался и не потерял головы, за годы, что он провёл в пути, с ним случалось и не такое. Гэр продолжал идти, вслепую, наощупь прокладывая путь. Идти на восток. Гидра почувствовала, что проглоченная пища ещё не сдалась, и скоро пробуравит её рыхлый бок и выйдет наружу. Рано или поздно так и должно будет случиться, но не прежде, чем она сама этого захочет.
Гидра начала медленно переливаться вокруг идущего. Чудовищная пара вместе продолжила путь на восток. Гидру эта дорога устраивала, она и сама поползла бы именно туда.
Тьма, зловоние, липкая едкая жижа... Никакой опоры, ничего определённого вокруг. Нечем дышать, саднит разъеденная кожа. Гэр пытался палкой нащупать дорогу, но и палка не встречала твёрдой преграды, а потом попросту делась куда-то вместе с клочьями поветшавшей одежды. Теперь оставалось одно -- упрямо идти туда, где чудился восход, уже не думая о том, чтобы сокрушить преграду, но только пройти насквозь, ибо у всякого препятствия должна быть граница. И он прошёл, вывалившись к тусклому свету, который с трудом различили больные глаза.