Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

— А отпечатки? На чашке, банке, «Софии»? — спросил Шатохин.
— Нет, не его. А архитектор в недельной командировке, — ответил полковник.
Шатохин положил на стол самодельный буклет, взял снимки предполагаемых налетчиков.
— Агафья не согласится говорить? — спросил у Хромова.
— Бесполезно. Не подступиться к ней. К остальным потерпевшим — тоже, — ответил лейтенант.
— Жаль. Может, Иона Парамонович возьмется быть посредником?
— Его можно попросить, — Хромов кивнул.
— Мы слетаем завтра в Уртамовку? — спросил Шатохин разрешения у полковника.
— Не возражаю, — сказал Пушных. — И побывайте в обители Елены Викентьевны Тандетниковой — Великониды. Взгляните на нее, на Флору. Предупредите: соседей ограбили, и вы начеку будьте. Культовые свои предметы не раскладывайте. Снимки заберите, отдайте размножить.
Уртамовский фельдшер Корзилов помочь милиции согласился охотно: но отправиться в скиты сегодня же не мог — его ждали больные. Прием отменить или перенести никак нельзя.
Шатохин решил показать для опознания фотографии Захару Магочину, подвозившему Агафью на мотоцикле до поселка. Магочин не узнал никого — не до разглядывания было. А вот дежуривший на причале «Ореховый Мыс» сержант Шкаликов уверенно выбрал из многих снимков фото архитектора:
— Он садился на «Ракету».
— Когда?
Сержант назвал дату. Если ничего не путал, получается, что Игольников уплыл на следующий день после начала поисков.
— Появился примерно за полчаса до прибытия «Ракеты», — потирая лоб, медленно вспоминал сержант, — купил билет и в ожидании сидел на берегу. Курил, читал газету. Во что одет? Прилично, в костюм темный. Портфель кожаный был. Он еще, чтоб не ставить портфель на землю, постелил несколько лопухов.
Кассирша тоже запомнила высокого, одетого в темно-серый костюм мужчину с портфелем.
На соседней от Орехового Мыса пристани Куролино милиционер рассказал о парне в вельветовых джинсах и свитере. Появился он за считанные минуты до того, как пришвартоваться «Ракете». Парень тоже был с легкой поклажей, и на пристань пришел в сопровождении местного пасечника Борило. Оживленно разговаривали, и пасечник нес в сетке две банки меда, которые передал парню. Думал — родственник Борило.
Шатохин допросил пасечника. «Зашел в избу, попросил продать меду с таежных трав. Потом до пристани попросил поднести: ключицу он недавно ломал, тяжести таскать нельзя пока…»
Взглянув на снимки, пасечник ткнул пальцем в фотографию, на которой был Кортунов… Можно было догадаться — третий ускользнул, переодевшись, или из Куролино, или с Орехового Мыса.
Сам виноват. Сам отдал приказ: искать, задержать троих в брезентовых куртках с рюкзаками. Проверять документы у всех без исключения отъезжающих молодых мужчин — не додумался. Дежурные сотрудники инициативы не проявили, выполнили распоряжение точь-в-точь.
2
Вдова Тандетникова явно пристрастна была к свекрови, объясняя одними причудами отъезд Елены Викентьевны из Москвы в таежную глухомань на постоянное жительство. На самом деле все обстояло иначе. В шестидесятилетнем возрасте Елена Викентьевна вдруг заболела такой формой туберкулеза, которая более известна как скоротечная чахотка. Врачами ей было отмеряно несколько недель, в лучшем случае, месяцев. Тогда она приняла решение покинуть столицу.
Нетесовский район выбрала не случайно. После гражданской войны вся семья Тандетниковых выслана была в эти места на поселение. Елена Викентьевна прожила с родителями в забытом Богом селении с малолетства почти до совершеннолетия. Умирать ли, в поисках ли исцеляющих средств вернулась в края детства и юности — неизвестно, только через полтора года от болезни не осталось следа, а еще через два Елена Викентьевна стала Великонидой.
Обо всем это рассказывал оперативникам уртамовский фельдшер. Лечил Великониду не он. Случилось это четверть века назад, у него тогда не было ни столь богатой практики, ни опыта. О том, что у Великониды есть сын, и в гостях у нее бывал не однажды, Иона Парамонович слышал, но встречаться с ним не приходилось.
«Амфибия» катила к обители Великониды по пологому склону холма между соснами, подминая беломшаник и густо-густо разросшийся брусничник, обсыпанный зреющей ягодой. Спустившись с холма, миновали длинное кочковатое болото. Наконец показалась впереди опушка. За ней виднелся неширокий разнотравный луг, а дальше — кедры, кедры. Между кедрами мелькнул домик с тесовой крышей.
— Великонидин, — указал на домик Поплавский.
— Останови, пешком дойдем, — велел Шатохин водителю, и машина встала, мотор заглох.
— Грибов-то сколько, — Хромов указал на мелькавшие там и сям в траве около вездехода коричневые шляпки подберезовиков.
— А орех и здесь не уродился, — из-под ладони всматриваясь в кедры, проговорил шофер.
— Им хватит, — Поплавскии кивнул на одинокий дом.
— То им. Им в любой неурожай шишек под порог вдосталь нападает. Пожить бы, как они, месяца три хоть. Чтобы ни дежурств тебе, ни начальства. Сам себе хозяин.
— Нашел кому завидовать.
Шатохин в разговор не вмешивался, смотрел на дом. Представительной компанией идти туда ни к чему, лучше вдвоем.
— Евгений, — позвал с собой Поплавского и, раздвигая высокую траву, зашагал к приютившемуся возле кедров небольшому домику.
Трава вокруг жилища тщательно, под самый корень, была срезана. Пользовались серпом. Несколько их висело на бревенчатой стене. А вся стена снизу доверху была затянута связками сушившихся грибов. Иные в пору уже снимать, иные — совсем свежие, раннеутреннего сбора.
Шатохин постучал. Ответа не дождался, отворил дверь, переступил порожек.
Высокая, не очень полная, но и не худая старуха, с ног до головы одетая в черное, стояла посреди комнаты. В левой руке у нее была трость, на которую она чуть опиралась. Голубые глаза на светлом, не очень дряблом для ее возраста лице смотрели на вошедших строго и вопрошающе.
Шатохин поздоровался.
В ответ прозвучало сдержанное и негромкое:
— Здравствуйте.
У Шатохина не было никаких сомнений, что перед ним — мать погибшего в автомобильной катастрофе преподавателя московского вуза. Но все же уточнил:
— Здесь живут Елена Викентьевна Тандетникова и Ольга Ивановна Ожигова?
— Нет. — Старуха еле приметно отрицательно повела головой.
— Хорошо. Пусть будет по-другому, — сказал Шатохин. — Здесь живут Великонида и Флорида?
— Здесь. — За словом последовал наклон головы. — Великонида перед вами.
— Майор милиции Шатохин. Из краевого уголовного розыска.
Начальника районного угрозыска старуха знала, он бывал в здешних скитах. Шатохин тем не менее представил и его:
— Лейтенант Поплавский.
Взгляд Великониды оставался вопрошающе строгим, выражение лица спокойно-хмурым.
— Разрешите присесть? — спросил Шатохин.
Справа от двери у стены была скамейка, и Великонида указала на нее:
— Прошу.
Сама, опираясь на трость, прошла к окну, медленно, тяжело опустилась на стул.
Скит Великониды отличался от всех других, в которых Шатохину довелось побывать по долгу службы. Полы покрашены и застелены самотканными дорожками; стол, комод, тумбочка, несчетное количество полочек, на которых помещались образа, — все покрыто белыми скатертями и салфетками; печь и закуток за ней закрыт плотной полотняной занавесью. И что совсем не ожидал увидеть в подобном жилище: лимонное или апельсиновое дерево в кадке. За деревом тщательно ухаживали. Солнечный свет лился в окна, каждый листик был высвечен, и ни на одном — ни пылинки. Шатохин отметил и безупречную белизну скатертей и салфеток.
Всматриваясь в непроницаемое лицо Елены Викентьевны, Великониды, пытался понять: известно, нет ли ей о том, что стряслось с ее, сыном? На похоронах, по крайней мере, не была… Сын в последний раз навещал мать позапрошлым летом. Прожил меньше недели. До этого не часто, но бывал. Всегда один. Переписывались, но на какой адрес шла почта для Великониды — пока не установлено.