Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)
— А получают?
— Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.
— Да, и в Лиственничное нужно съездить. Тоже…
— Не нужно, — прервал Шатохин. — Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.
В раздумье Шатохин помолчал. — А вообще, совсем ничего не нужно. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.
4— Я — Тимоненко Алла. Работаю проводницей.
Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним.
— За что вы хотите посадить Анатолия?
Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва ли понял бы, что речь о Бороносине.
— Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.
— Ну да, судит суд. А вы только подозреваете, обвиняете.
Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.
— Сядем, поговорим спокойно, — предложил Шатохин, указывая женщине на стул. — Вы Бороносину кем приходитесь?
— Любовницей, — с вызовом ответила проводница.
— Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.
— Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не цеплялся.
— А в него кто вцепился?
— Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я у Померанцева выудила, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из аэропорта выпускать не хотели.
— Кто конкретно не выпускал?
— Поплавский.
— А звонил по месту работы?
— Он же.
— А говорите — я.
— Вы — это милиция. Вот я как говорю.
— Понял…
— Да что вы поняли, — проводница с досадой махнула рукой. — Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграетесь.
— Это зря.
— Не зря, — возразила проводница. — Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все эти староверы, иконы — он о них говорит много. Но они для него безразличны.
— Безразличны, а говорит много, — заметил Шатохин.
— Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностью, с бабкиными бы так не поступал.
— Как?
— Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтоб снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.
— В сенях приколотил, это в Нарговке? — спросил Шатохин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.
— Где ж еще, у меня сенцев нет.
— Так там до сих пор?
— Ну да.
— А Померанцеву дарил при вас?
— Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?
— Посидите, пожалуйста, в коридоре. Я позову. — Шатохин взялся за телефонную трубку.
Через минуту в кабинете был Хромов.
— Известно, что Поплавский позвонил руководству Бороносина и рекомендовал до поры не выпускать его в поездки? — спросил Шатохин.
Лейтенант знал об этом: начальник Нетесовского районного ОУРа звонил в его присутствии.
— Надеялись, что вахтовик быстро из свидетелей передвинется в обвиняемые? Дальше бы все шло законным путем, так? — Шатохин говорил тихо и зло.
Хромов отмалчивался.
— Потом напишешь рапорт, а сейчас… — Шатохин открыл дверь, пригласил проводницу, спросил у нее: — С другой бригадой можете в рейс выехать?
— Хоть сейчас. Людей не хватает.
— Вот и поезжайте. С Бороносиным вместе. Если он, конечно, нужен будет как работник в другом поезде.
— Нужен. — Живые огоньки вспыхнули в глазах проводницы.
Оставшись один, Шатохин раскрыл деловой ежедневник, которым почти не пользовался, начертил прямую линию, поставил на ней три жирные точки. Под каждой написал названия: Пышкино-Троицкое, Метляево озеро, Тангауровские болота. В сторонке, выше линии, крестиком обозначил скит Тандетниковой.
Налетчики добрались рейсовым пассажирским автобусом до села Пушкино-Троицкого. Дальше дорог нет, шли пешком. В Пышкино-Троицком или где-то поблизости их поджидала бабка Флора. Встретились, и вчетвером проделали путь чуть дальше Метляева озера. Прямиком. С Великонидой не встречались: незачем попадаться на глаза староверам-соседям Елены Викентьевны, да и пришлось бы делать лишний крюк.
Итак, грабители расстались с бабкой Флорой за Метляевым озером. Кто же дальше взял на себя роль провожатого?
Написал: «Бороносин». Тут же зачеркнул фамилию вахтовика-железнодорожника, поставил вопросительный знак. Подумав, зачеркнул и его. Поднялся из-за стола и пошел к Пушных.
— Слушаю внимательно, Алексей Михайлович, — жестом приглашая Шатохина сесть, сказал Пушных.
— Помните, вчера докладывал: Иона Парамонович показывал потерпевшим снимки трех купленных у Кортунова икон? Своей признали только «Софию-Премудрость», две другие — чужие. Но тоже, по мнению специалистов, старообрядческие. Не в других ли поселениях взяты?
— То есть, грабили и раньше?
— Именно! И не раз, не два. Профессионалы. Специализируются на ограблениях скитов.
— Но ни одного подобного преступления не зафиксировано.
— Чему удивляться? Тандетников перво-наперво усвоил, что к властям староверы не обращаются ни при каких обстоятельствах. Детально знал их жизнь, даты их религиозных праздников. И в этот раз все сошло бы с рук, если бы не взбунтовалась Агафья.
— Предложения?
— Нужно проверить, не осталось ли после Тандетникова-сына сбережений. Мне почему-то думается, он не все истратил на девочек.
— Заодно доходами Игольникова, Кортунова, Магнолина поинтересуйтесь. А что наш искатель болотных трав?
— Сейчас разговаривал с его подругой. По-моему, Бороносин к этому делу не причастен.
5Поступили, наконец, данные дактилоскопической экспертизы: расколотую миску, икону «София-Премудрость Божия», консервную банку держал в руках Роман — Ефим Александрович Игольников. Это было, безусловно, важно. Но куда важнее оказалась новая информация о погибшем сыне Великониды.
На абонентский ящик № 1742 в московском почтовом отделении связи поступала корреспонденция для Виталия Васильевича Тандетникова не от одной матери. В ящике было обнаружено письмо. Без обратного адреса. По штемпелю — из Архангельска. Неизвестный из портового города, подписавшийся скромно буквой «Т», сообщал о затяжных дождях и обострении ревматизма из-за скверной погоды, о том, что нужно поехать основательно полечиться на Водах, что обойдется недешево. Несмотря на недомогание и стесненность в средствах, он тем не менее рад будет встретить у себя старого приятеля 14 августа. Заранее предупреждает, что потратить на покупки более 75 рублей для него большая роскошь. Надеется, что Виталий Васильевич не будет настаивать на покупке сверх означенной суммы. Также установили, что Виталий Васильевич Тандетников был заядлым бильярдистом, в ставках не мелочился. 29 июня, за месяц до трагического дня, проиграл пятьдесят тысяч.
В Сбербанке, расположенном неподалеку от его квартиры, обнаружили всего один вклад на двенадцать тысяч рублей. Но должны быть еще, и немало. Судя по тому, что даже у несостоявшегося продавца буклетов на кладбище Магнолина, недавно купившего «Жигули», в четырех сберегательных кассах хранилось облигаций еще не на одну такую машину. А Сергей Магнолин пешка по сравнению с сыном Великониды.
Сотрудники столичной милиции истолковали письмо из Архангельска так: написано постоянным партнером Тандетникова. Упоминаемые семьдесят пять рублей — это, конечно, учитывая хотя бы сумму проигрыша на бильярде, семьдесят пять тысяч. Если отбросить витиеватую преамбулу о погоде, ревматизме, лечении на Водах, выйдет: куплю товара на эту сумму, и ни на копейку больше.