Бугор

— Народу много — покупателей мало, — сказал Рамсуев, пододвигая ко мне вазочку с конфетами.
— Не покупают? — с сочувствием поинтересовался я.
— Вчера какой-то кореец купил Айвазовского за сто пятьдесят тысяч зеленых, — усмехнулся Рамсуев. — В «Антикваре на Бронной». Хозяин до сих пор не может прийти в себя.
— А кроме этого что купили?
— Практически ничего. А вы себе что присмотрели? — Улыбнулся он.
— Я на такие дешевки не размениваюсь, — сказал я.
— Ваше здоровье, — он поднял бокал. Мы чокнулись. Через несколько минут таможенник и торгаши куда-то рассосались. Остались мы с Рамсуевым, да еще официантка скучала за стойкой с бутербродами и бутылками.
— Из ваших вещей в этом году ничего не нашли? — спросил Рамсуев.
— Ничего.
— Воры стали умнее или воровать стали меньше?
— Трудно сказать, — пожал я плечами.
Перед открытием салона я несколько дней проверял все представленные сюда предметы по банку данных «Антиквариат» Главного информационного центра МВД — не значатся ли они среди похищенных. Странно, но ни одной краденой вещи не обнаружили, хотя на прошлых салонах снимали с продаж по несколько экспонатов.
— Здравствуйте, — с этими словами в помещении появился господин, доселе мне незнакомый — высокий, атлетического сложения мужчина лет сорока пяти. Лицо его было широкое и добродушное, волосы пышные. Костюм — дорогой. Очень дорогой и неброский. И из нагрудного кармана не высовывался бесцеремонно сотовый телефон. — О, Николай Иванович, — развел он руками.
— Сергей Федосович, вы ли это? — Рамсуев поднялся с кресла, похлопал гостя по плечу. — Садись, — он кивнул, гость устроился в кресле. — Шампанское, вино? Мы сегодня гуляем за счет мирового капитала.
— Хорошо угощаете.
— К сожалению, день рождения только раз в году, хмыкнул Рамсуев.
— Шампанское? — скривился гость. — Только зубы полоскать.
— Оленька, — сделал жест Рамсуев. Официантка вытащила из шкафчика запас — бутылку коньяка.
— Французский. Для особо приближенных, — отметил Рамсуев.
— Это сгодится.
— Майор Тихомиров из Московского уголовного розыска, — представил меня Рамсуев.
Сергей Федосович с интересом посмотрел на меня, пожал руку. Рукопожатие у него было крепкое.
— За знакомство, — он поднял бокал с коньяком. И опрокинул его разом, как опрокидывают водку. — А спирт лучше, — переведя дух, выдохнул он.
— В тайге спирт пьют? — спросил Рамсуев.
— В тайге пьют все, что горит, — улыбнулся Сергей Федосович.
— Геолог, — сказал Рамсуев. — Грубый народ.
— Не такой уж и грубый…
— Помимо того, что Сергей Федосович геолог, он еще и широко известный в узких кругах коллекционер.
Я напрягся, пытаясь припомнить, кто это такой. Но в голову ничего не приходило. Хотя мир коллекционеров и напоминает большую деревню, но все-таки всех знать невозможно даже оперативнику специализированного отдела Московского уголовного розыска по борьбе с хищениями антиквариата.
— Что собираете? — спросил я.
— Налетай, торопись, покупай живопись, — усмехнулся он. — У меня неплохая коллекция русской живописи… А вы здесь по делам или интересуетесь?
— Интересуюсь по делам, — сказал я.
— А. Как за это не выпить?
Мы выпили еще граммов по сто коньяку. И мне стало чуть приятнее жить. И место это понравилось еще больше. Нравилось вот так развалиться в мягком кожаном кресле, никуда не бежать, ни о чем не думать.
— Все, отбываю. Работа, — Рамсуев встал, поклонился и вышел из помещения.
В бутылке осталось совсем немного.
— Грех оставлять? — спросил Сергей Федосович.
— Грех, — кивнул я. В принципе, доза для меня смешная. И жить мне не мешает. Поэтому опрокинули.
— Вы давно в коллекционерах? — осведомился я.
— Лет двадцать пять, — сказал он. — Мне было двадцать лет, когда я купил на толкучке за десять рублей рисунок Кандинского. Я учился на вечернем, работал на ЗИЛе, и повесил его на стене в общаге, чтобы прикрыть дыру в обоях. И только позже понял, что это такое.
— Увлечение на всю жизнь, — сказал я.
— Да. Как наркотик… И опасное. Раньше антикварщиков жали за спекуляцию. Ну а сегодня… Сегодня сами знаете…
— Сегодня убивают.
— Да… Слышали о Тарлаевых? — спросил он.
— Я их знал.
— Я тоже. Профессор Тарлаев. Прекрасный человек. Был, — вздохнул он.
— Вы многих знаете?
— Практически всех коллекционеров, кто занимается живописью и прикладным искусством… Здесь душновато, — он приспустил галстук, — Давайте пройдемся по вернисажу. Посмотрим, какой завалью торгуют.
— Считаете, заваль?
— Наполовину. Есть несколько хороших вещей. Но цены вздуты безбожно…
Я с неохотой поднялся, и мы отправились на экскурсию.
— Здесь не продается ничего, — сказал Сергей Федосович. — Здесь обговариваются условия. Потом вещь продается втихаря — без налогов и сборов. И все довольны… А вообще, обороты падают. До всех кризисов совершенно иной уровень продаж был. Сейчас что-то начинает восстанавливаться… Хотя раньше совершались сделки. Три года назад чеченский бизнесмен — хозяин гостиницы «Рэдисон-Славянская» — в первый же день салона взял две картины: Кандинского — за полторы сотни тысяч долларов и Малевича — за две сотни тысяч.
Он остановился около стенда.
— Вот, хочу показать вам, — он ткнул на очень изящную, разноцветную хрустальную конфетницу. — Прекрасная вещь. И просят недорого, в отличие от всего хлама. Пять тысяч в долларах. Императорский стекольный завод. Вторая такая только в Эрмитаже.
Мы пошли дальше. Сергей Федосович чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он со всеми раскланивался, жал руки.
— Здравствуйте, Анатолий Иванович, — кивнул он директору магазина «Арбатский сувенир».
У Иваныча лицо вытянулось, когда он увидел меня. Мы его лабаз трясли несколько месяцев, нашли две краденые иконы, чуть не закрыли. Так что меня он вряд ли любит. Но боится. Значит, уважает.
— Вот, пожалуйста, хит сезона, — Сергей Федосович показал на картину, достаточно мутно написанную. — Серов — «Петр Первый в Монплезире». Далеко не лучший образец творчества великого художника. Сколько, Анатолий Иванович?
— Серова меньше чем за сотню и отдавать грешно. Ну, хотя бы за девяносто тысяч. Как? — Он внимательно посмотрел на Сергея Федосовича.
— Успеха, — усмехнулся Сергей Федосович. Мы пошли дальше и остановились перед очередной витриной.
— Вон графины, серебро и хрусталь. За тысячи долларов. Хотел бы посмотреть на идиота, который купит.
— Почему?
— Пятьдесят процентов фальшивки. Сейчас целые мастерские работают, делают серебро Фаберже. У поляков клеймо фаберже есть, они метят им подделки. У нас еще в семидесятые годы тоже умельцы нашли клеймо Фаберже и как на конвейере штамповали.
— «Следствие ведут знатоки» — фильм целый по этой истории снят.
— Во-во. Кстати, организатор этого предприятия — сегодня депутат Государственной думы от ЛДПР. Времена меняются…
— А картины тоже подделывают?
— Еще как. Айвазовского начали подделывать еще при жизни. По миру ходит три тысячи его работ. И еще раза в два больше фальшивок. А художник дорогой. Сам он художник незаурядный, лучше его море никто не изображал. А тут еще всемирная армянская диаспора делает своему брату армянину рекламу. Так что на международных аукционах до трехсот-четырехсот тысяч долларов некоторые его полотна поднимались… А вон Васнецов так себе. Его за семьдесят пытаются продать, но не получится…
Беседа шла неторопливо.
— Вообще жизнь у порядочного коллекционера не сахар. Слишком много крыс, — нахмурился Сергей Федосович. — Вон одна, — он кивнул на стенд. «Московский антикварный мир», около которого откровенно скучал благообразный, с глубокими залысинам коротышка лет сорока — Николай Наумович Горюнин. — Настоящая крыса.
Тут мне с ним трудно не согласиться. Симпатии Горюнин у меня тоже не вызывал.
— За что вы его так? — полюбопытствовал я.