Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)
— Да кто ж кого ебал, ты можешь рассказать внятно?
— Вот он с моей женой, а я к его пошёл, а потом он ушёл…
Бобровский слушал — слушал:
— Так то ж были святые люди по сравнению с вами!
В полку всё повязано. Стоит начать со Смольянова, а закончится самим Бобровским. А он Красную звезду получил, ему орден Ленина светит. Вывод один: надо пресечь доносительство о пьянстве на корню.
Прапорщиков в полку приходилось растить. Это в столицах претенденты в очередь стояли. А тут, если прапорщик умывается, бреется, писать умеет, то такого сразу заберут в финслужбу или строевую часть. Некоторые становились прапорщиками, потому что не удавалось стать офицером. Кравцов из финчасти, умнейший мужик, два раза был близок к получению офицерского звания. Первый раз — в Группе Советских Войск в Германии. Но курсы младших лейтенантов, на которых он учился, расформировали за два дня до производства. Во второй раз — в Ярославле, где он сдавал в училище экзамены экстерном. Но ему исполнилось тридцать два года и два дня. Фуражку офицерскую с него таки сняли, но петлицы с металлической окантовкой сорвать не смогли. Внутренне ощущал себя офицером, жил с майорской женой.
Более-менее порядочные прапорщики — в службе вооружений, старшины в ротах, техники. Их ещё можно терпеть, но только не смотрители. Техники склонны к питию, слабы к женскому полу. Фролов, солдат срочной службы с техническим образованием, прослужив год, был произведён в прапорщики. Но пробыл в своём звании меньше суток. Утром на разводе зачитали приказ. Помню, как сейчас, стояла мерзкая погода. День до мотовоза он потратил на получение форменной одежды и, естественно, неоднократно причастился спиртом. К вечеру он окончательно одурел от чрезмерного употребления горячительных напитков. На мотовоз его уже волокли под руки и сапоги бессильно чертили песок. Подполковник Мильков — зам по вооружению, у которого в подчинении состоял Фролов, как сглазил:
— Ну, что-нибудь выкинет.
Действительно, слегка протрезвев, Фролов полез в женское общежитие по балконам, хотя можно было войти в дверь (у нас и понятия не было о комендантах). Долез до пятого этажа. Баба на кухне смотрит — кто-то влазит в окно с балкона. Не долго думая, ударила сковородой. Фролов спикировал на землю, а там патруль. Их, как собак крутится вокруг женского общежития. «Заломали» беднягу.
Утром звонят Бобровскому из комендатуры:
— Ваш прапорщик Фролов…
— Какого хуя Фролов, нет у меня такого!
Уволили по телеграмме Главкома. Завезли машиной на развод. Прямо на плацу начхим линейкой сорвал погоны. Он был любитель, на строевом смотре ходил — смотрел у кого из солдат плохо пришиты. Один пришил леской, линейка застряла, порезал руку. Форму — до срока носки — забрал начвещ. В обед уже шёл наш Фролов, как миленький, в столовую с песней:
«На чеку стоят ракеты в бой готовые всегда…»И шамал перловку.
Порода фельдшеров — специалисты, но извращения у них в крови: насилуют солдат, глотают колёса… Однако с виду — интеллигентные. Их все уважали — в трудную минуту у них можно было урвать стопарик. И не «гидрашки», который Васька «Шарон» нальёт, — воняет за версту, а сладкого, медицинского.
Следующая категория — начальники вещевого и продовольственного складов, столовой, кладовщики, автомобилисты. Из них вышли первые менеджеры. Для таких перестройка была мать родная. Я знавал одного депутата Верховного Совета, выдвинувшегося на гробах. Он возглавлял мастерскую в Ташкенте в период афганского конфликта. Сколько леса продал! Сколько народа построилось!
Многие из того поколения прапорщиков теперь за рубежом. Наш Остапенко продал вещевого имущества на миллион (по тем ценам) и удрал. Теперь в Англии.
Замыкали список шеф-повар и начальник пожарной команды. Публика, умевшая всё. Им бы давали первый разряд, но самый меньший — пятый. Прапорщик Яшин по кличке «Мухуил» нагло заявлял зам. по вооружению:
— За хуй вы меня укусите, товарищ полковник. А завтра пожарка на старт не выедет. Кому придёт служебное несоответствие?
Действительно, пожарная машина Супер-Маз, как вагон. Заправку ракеты топливом без неё производить нельзя. А кого ты за руль посадишь, рядового Тулимбекова? Надо сажать прапорщика.
Раз Яшин зашёл к командиру полка:
— Владимир Иванович, можно я раньше уйду?
Он в него — графином. Тому — как с гуся вода, только окатило. Мало того, командир потащил Яшина на совещание:
— Дурак, какой я тебе Владимир Иванович, тоже мне, родня объявилась.
Грехопадение Яшина было типичным в его среде. Секретарь парткома майор Давлетов, — бездельник номер один — писавший протоколы, доносы на сослуживцев и разбиравший семейные дрязги, по поручению командира полка занялся моральным обликом прапорщика Яшина. Тот как раз в очередной раз изгнал жену из дома, застав её с сослуживцем. При бегстве она ещё успела унести шубу супруга, чем ввергла Яшина в неистовство, ибо он знал, что она её в секунду спустит казахам. Яшин гнался за неверной супругой, но босиком по снегу её не догнал. Давлетов нагрянул к Мише в опохмельный час, позвонил. Тот по простоте душевной открыл, думая, что «друганы» принесли опохмелиться. Взору изумлённого Давлетова предстали мешки с гречкой, сахаром, ячневой крупой, ящики банок кильки в томате, девятикилограммовые банки томатной пасты… Короче, весь набор продуктового склада. Давлетов начал орать, созвал соседей в понятые. Отлучиться, однако, побоялся, дабы Яшин не перепрятал товар. Усилиями Давлетова из части была вызвана комиссия. Изъятые продукты были торжественно погружены в хлебовозку и отвезены в клуб части, где и выставлены для обозрения в фойе. Рядом с продуктами стоял Яшин в засаленной форме и шмыгал носом. Мимо проходили офицеры и прапорщики, некоторые подбадривали беднягу:
— Не переживай, Миша.
— А я и не переживаю. Вот Машка, сука, шубу ебанула новую!
Шуба была синтетическая, ядовито-жёлтого цвета. Курить в ней было опасно, горела, как неопалимая купина.
В тот же день Мишу и судили. После суда в столовой начтыла и начпрод повалили несчастного на пол и отняли ключи — символ утерянной власти. Сопротивляясь, Миша укусил начпрода за щёку. Командир приговорил Яшина к изгнанию в пожарники. Следующей мерой наказания было увольнение из армии без выходного пособия.
Все прапорщики брезговали ходить в офицерскую столовую. Ели в солдатской за одним столом. Только Жанабаев и Кравцов из финчасти питались в офицерской столовой и ходили в форме. Остальные — матёрые, звероподобные прапорщики тыла, с лоснящимися небритыми щеками, заплывшими красными глазками, в засаленных на пузе и на спине кителях, в приплюснутых от сна фуражках. Их не допускали ни на какие смотры или проверки, оставляли сидеть дома.
Как-то на стадионе сдавали тактику. Проверяющий подал команду «ложись». Прапорщик Рязанцев, кличка «Борман», лёг на спину, положил автомат на живот.
— Вы что не знаете, как выполняется команда «ложись»?
— Я всегда так ложусь.
Все прапорщики заканчивали в Ленинске техникум связи. Даже один таджик — начальник банно-прачечного комбината, продававший казённые простыни с клеймом «МО СССР ВЧ 34200» и неровной звездой, вырезанной из протектора. Едут на службу мотовозом, играют в кости на деньги. Лоснящиеся, отвисшие щёки братьев Чабанцов в такт костям катались по плечам. Выигранное по копейке пускали на выпивку в Тюратаме, другой формы общения между собой они не признавали. Служба начиналась с рысканья чего бы ещё продать. Когда ничего под рукой не находилось, начинали склонять начальника вещевого склада продать танковую куртку (они шли за два литра спирта). Тут же находили покупателя и того, кто тайком запишет эту куртку на своего командира.
Прапорщик Стебунов проспал и опоздал на мотовоз. Нужно было добираться на попутных 40 км. По дороге его догнал на своей машине командир части вместе с замполитом и начальником штаба: