Божья Матерь в кровавых снегах
Женщина говорила тихо, как бы самой себе, но все слова предназначались для Романа. Мальчик понимал все, что хотела сказать ему Мать. Понимал все с полуслова. Понимал, что он теперь старший в доме. И на его плечи ложится нелегкая ноша, которую нужно нести с достоинством, как подобает настоящему мужчине. И когда смолкла Мать, выдержав нужную паузу, он вставил свое слово:
— Я не буду спать, мама…
— Хорошо, Роман, — откликнулась Мать.
— Я потерплю без сна.
— Конечно, вдвоем ночь легче коротать…
— Сделаю игрушки братику и сестренке, — сказал сын.
И он не спеша, как это делал отец, осмотрел несколько сосновых поленьев. Потом выбрал из них одно прямослойное и взялся за нож. Он начал выстругивать фигурки оленей, а затем смастерил маленький хорей и санки на тесовых полозьях. Вместо упряжных ремней приспособил нитки — и аргиш готов в путь в сказочную страну. Утром проснутся братик с сестренкой — обрадуются, на какое-то время отвлекутся на новые игрушки.
Между тем Матерь Детей, чтобы не молчать, все потихоньку разговаривала, занимаясь домашними делами. Ее руки ни минуты не знали покоя: шили одежду, протирали посуду, кипятили чай, подкладывали дрова в огонь очага. Но, главное, она готовила в дальний путь отца детей и старшего сына. Они должны взять с собой все, без чего не обойтись «в обратной жизни». Если что-то позабудешь положить, то ушедший там долго будет маяться в поисках недостающей вещи. А работы много. Одежду уходящих нужно продырявить. От деревянных предметов откалывается щепка, от стеклянных и фарфоровых отбивается осколок, от металлических стачивается кусочек или делается выемка. Что в этой жизни является целым и невредимым, там оказывается ущербным, неполноценным. Поэтому и надо проследить, чтобы все вещи людей, оставляющих землю, были в порядке для жизни в Нижнем Мире.
Собрав все необходимые вещи отца детей и старшего сына, что находились в чуме, Матерь Детей вышла на улицу. Вернувшись через некоторое время, сказала сыну:
— Ногастый Зверь [6] вверх пришел. Мы к утру идем… — Помолчав, добавила: — Считай, отсидели первую ночь…
Потом она обратилась к сыну:
— Ложись, Роман, немного поспи. Завтра нужно сделать много дел. А за огнем я уж послежу, чтобы не потух…
Роман уже давно клевал носом, и было видно, что он держится из последних сил. Когда голова его, клонясь все ниже, падала на грудь, он вздрагивал и поднимал ее вверх. Теперь, услышав слова Матери, выждал некоторое время и затем, как сидел, не вставая, выпрямил ноги и спину и медленно опустил голову на подушку. И тут же заснул.
А Матерь Детей устало опустилась на лежанку и положила натруженные руки на колени. И только теперь почувствовала, как ноет все тело, а сердце разрывается от боли. Опустив голову на грудь, сидя, она впала в полу-дрему, и даже в полудреме боль не отпускала ее сердце. И лишь дети отвлекали ее на время от боли. Дети спали беспокойно. Они поочередно то вздрагивали во сне, то вскрикивали, то всплакивали и вскакивали. Она успокаивала их, усыпляла, поправляя сползающую одежду и меховые одеяла. Потом поднималась, подкладывала дрова в гаснущий очаг и снова садилась на свое место.
И завертелось колесо времени. В кошмарной полудреме пронеслись в ее сознании события последних лет, месяцев, дней и часов. И только дети, ее птенчики, живыми голосами вырывали ее из жуткого кошмара и возвращали к реальной жизни.
Взошла на востоке Звезда Утренней Зари.
Поднялась заря.
Всплыло солнце.
Так закончилась первая траурная ночь.
Главное, не погас огонь в очаге…
И женщина прикорнула на своей постели возле детей. На какое-то время она полностью отрешилась от всего земного, словно провалилась в черную пропасть. Но проснулся младший Савва — и разбудил ее. Она с трудом поднялась и накормила детей, сына и дочку. А Роман, просидевший до полуночи, все спал. Но когда солнце поднялось высоко и подвинулось к полудню. Мать все-таки разбудила его и, покормив, отправила за старшенькой сестрицей.
Дело в том, что накануне налета красных над становьем кружила крылатая машина, которую русские называют аэропланом. Отец Детей сразу же заподозрил неладное — значит, где-то близко находится красное войско. И на упряжке из двух быков отослал старшую дочку Анну в осеннее становье возле запора [7] на устье болотной речушки, наказав, чтобы она оставалась там до тех пор, пока за ней не придут. Место там укромное, тихое. На окраине бора в ветвистом сосняке спряталась старая моховая избушка-времянка. По снегу следов не оставили, оленей туда не загоняли. Стало быть, Анна сможет там отсидеться и сохранит запасную упряжку оленей на всякий случай. Ибо о красном войске ходили противоречивые слухи: будто бы одни селения уничтожали до основания, а другие оставляли неразоренными… После отъезда дочери прикатила ненецкая семья на двух упряжках, налегке, и привезла тревожные вести о войне. А утром нагрянули красные.
Теперь, отправив сына в путь, Матерь Детей взялась за неотложные дела. Нашла деревянную лопату и старательно засыпала снегом человеческую кровь там, где она пролилась на белую землю. А сверху те места забросала сосновыми ветками, чтобы ненароком не наступил кто-нибудь. Потом выпрямилась, постояла в задумчивости, опершись на черенок лопаты. «Собачье войско», — подумала она. Хоть и недолго находились красные в становье, а все вокруг успели изгадить — за каждым кустиком, за каждой нартой, за каждым бугорком. Собака и та в одно место откладывает свое дерьмо, а эти?! И как ни противно ей было, но все же она заставила себя обойти становье и прикрыть снегом следы пребывания красных солдат. Пусть меньше будет напоминаний о том кровавом дне…
После этого она впряглась в маленькую карточку для подвозки колотых дров и по одному отвезла всех погибших в сторону заката солнца, на окраину сосновой гривки. Сначала Отца Детей, потом Старшего Сына, после них девушку-ненку. Всех троих уложила на полянку и прикрыла оленьими шкурами. Сделав это, она усталым шагом вернулась в чум. День клонился к вечеру.
При солнце, засветло, надо успеть еще заготовить дрова на долгую ночь и наносить снега для воды. Самое трудоемкое дело — это, конечно, запастись «пищей для огня». Огонь, огонь, милый огонь. Лишь бы в эти пять ночей и дней не погас огонь в очаге, главный хранитель дома и жизни оставшихся детей. И она, чуть передохнув возле младших, взялась за дрова. Точнее, за топор. Колола нетолстые сушины, не разгибая спины, до тех пор, пока не увидела подъезжающую упряжку старших детей. Она бросила топор и поспешила к Анне. Мать знала, что ей придется все пережить заново — и будет особенно тяжело. Глаза Анны уже были как у тетерева — видно, плакала всю дорогу. Прошлым летом она переросла Мать и с высоты своего роста, сверху, устремила взор в материнские глаза и с последней надеждой на чудо тихо спросила:
— Это… правда?
— Ну, поплачь, — сказала Мать.
По щекам Анны покатились слезинки. Мать двумя руками провела по лицу дочери сверху вниз, как бы вбирая в ладони все ее слезы, и негромко, успокаивая, сказала:
— Поплачь, коли есть слезы. Поплачь — полегчает немного. Мы уже все глаза выплакали. Поплачь, доченька. Нам еще много дел нужно сделать. А мы остались. Значит, так было угодно нашему Верховному Отцу. Значит, будем жить…
Анна плакала молча, прижавшись к груди Матери, а Мать гладила ее по голове и все говорила и говорила ласковые и грустные слова, а потом повела, как неразумное дитя, в дом. За ними, сопя, хрустя утоптанным настом становья, поплелся Роман. В чуме она первым делом попросила дочку снять кисы, чтобы перевязать ее правую лодыжку траурными нитками. Теперь Матери Детей стало немного полегче. В доме во всем ее могла заменить Анна: и еду сварить, и за младшими поухаживать, и одежду высушить и починить, и о дровах и воде позаботиться — словом, мастерица на все руки и на подъем легка, не надо ее подгонять. И ночи с этого вечера уже отсиживали поочередно: то Матерь бодрствует, то на пару старшенькие Анна и Роман. А дни уходили на рытье могил.