Ханты, или Звезда Утренней Зари

Демьян сделал вид, что не расслышал ее слов.
— Я, йим улым! — повторил он и, взмахнув хореем, вскочил на нарту.
Упряжка тронулась.
Пеструха еще раз хоркнула и оглянулась — не идет ли Пев за ними. Когда ездили не очень далеко, обычно олененку разрешалось бегать за упряжкой. Но сейчас тот с хорканьем метался по коралю.
Избушка скрылась за поворотом дороги. И тут уши Демьяна резанул тоскливый вой Харко. Вслед хозяину воет, подумал он. Это плохо. Старый стал, слишком много понимает, слишком многое предчувствует. А это ни к чему собаке, ведь она не человек.
И он попытался избавиться побыстрей от неприятных мыслей о Харко.
 
2
Олени бежали ровно и неторопко. Полозья легкой нарты проворно съедали сажени пути, и Демьян не поднимал хорей, не погонял оленей — долго им бежать, пусть силы берегут.
Он покачивался в такт скользящей нарте и прислушивался к музыке полозьев по жесткому снегу, ровному дыханию оленей, серебряному перезвону упряжных цепочек и колец. И под эти звуки в его душе постепенно зарождалась песня — радовался он дороге и движению, ибо в этом была вся жизнь охотничьего рода. Пришла песня такая же долгая, как эта зимняя дорога. И неожиданно пришедшая песня вытеснила постепенно его досаду на беспричинный вой старого Харко. И он все покачивался в такт оленьему бегу, и на него наплывали заснеженные боры и чистые болота, продрогшие сосновые гривки и печальные озера.
Он почти не оглядывался, поскольку все знал по памяти…
Песня все ехала вместе с ним. Это была песня и снега, и деревьев, и неба, и земли. То она замедлялась, и он едва улавливал ее затихающую мелодию. То она набирала темп, набирала силу и звучала как бесконечная симфония Вселенной. И эта симфония пронизывала и связывала в одно целое все, что было на земле и за пределами земли. А он становился частью этой симфонии, неприметной скрипкой — наркасъюхом, [11] что вела свою партию. Без него симфония может делать свое дело, но она что-то непременно потеряет…
Симфония не мешала его мыслям. Дорога долгая — и дума долгая. А в голове у него много дум. Может быть, столько же, сколько деревьев в этом бору, сколько рек и озер на этой земле, где испокон веков охотились и пасли оленей его предки, что давно перебрались в Нижний Мир и лежат на углу вот этого Малого Яра. Разные думы у Демьяна, приходят длинные и короткие, светлые и печальные. Теперь ему казалось, что было время, когда он ни о чем не думал, кроме охоты и рыбалки. И жили на земле и в душе мир и покой. Во всяком случае, так ему казалось, так думалось.
Уходило лето, приходила осень. Уходила зима, приходила весна. Все шло своим чередом — промышляй зверя и лови рыбу. Но вот появились на нижнем севере, на реке Ватьеган, новые люди, делающие железную дорогу, по которой станет бегать железная машина с вереницей железных нарт-домиков. Строители переворачивают песчаные боры, засыпают болота, делают мосты на больших и малых реках. А на востоке — стороне дождей-ветров — тоже обосновались люди. На Долгом Бору, на угодьях рода Казамкиных зарывают в землю толстую черную трубу. По ней будет ходить горячий черный жир этой тайги. Сколько лет тут жил, жил и был уверен, что, кроме зверя и птицы, ничего нет на этой земле. А теперь, как сказывают знающие люди, большое и очень нужное богатство открыли — нефть и газ. И все это на его земле… И, что ни говори, приятно слышать такое о своей земле. Приятно, но одновременно и… тревожно. Сейчас надо думать не только о зверях и птицах, о соснах и ягельниках, о реках и озерах, но и о железных нартах и черной трубе. Нужно все это осмыслить и понять. И, осмыслив и поняв, найти всему свое место в жизни охотничьего рода-сира, в жизни тайги, в жизни земли. Все новое всегда ищет свое место в жизни. И если ты не осмыслишь и не поймешь это новое, то какой же ты хозяин своей земли?!
И шли думы — и светлые, и тревожные, и печальные. И симфония, что ехала вместе с ним, — тоже менялась. То звучала широко и светло, то тревожно, то печально. И оборвалась она неожиданно. Оборвалась, когда выехал на Родниковое озеро.
«Хе, люди!» — удивился Демьян.
На середине этого небольшого озера стояли черные пузатые бочки. Возле них двое в черных одеждах грузили на тракторные сани какие-то ящики и мешки.
Свежая, еще не остывшая борозда стрелой уходила в сторону зимовья. След самолета, понял Демьян. Он невольно повернул голову — куда же воткнулось острие стрелы?! Но самолета не было — уже взмыл в хмурое зимнее небо.
Олени навострили уши и, пока хозяин рассматривал озеро и людей, перешли на шаг, а потом и вовсе остановились в нерешительности, затоптались на месте.
— Эс-сс!.. [12] Людей, что ли, не видели? — бодрым голосом сказал Демьян, дернув поводок и взмахнув хореем. — Чего испугались? Никак, люди пришли. Гости пришли…
Вожак Вондыр недоверчиво косился на людей, что мельтешили впереди, на обочине нартовой дороги. Пеструха же оглянулась на хозяина, словно спрашивала, стоит ли ехать дальше. Но Демьян еще раз свистнул, и упряжка неохотно взяла бег.
Он остановил оленей недалеко от трактора, который простужено чихал на все озеро.
Подошли те двое чернобородых, что занимались погрузкой ящиков и мешков.
— Пэча-пэча! — поздоровался Демьян.
Сначала он пожал теплую ладонь румяного от мороза бородача средних лет. Про него Анисья бы сказала, что «лицо круглое, как сковородка». Затем взял костлявую холодную руку кучерявого темноликого парня, взгляд которого пока не мог поймать… Тот смотрел куда-то в сторону — на оленей, что ли.
Не побоялись мороза, сняли рукавицы, отметил Демьян. И ему от этого как-то теплее стало в душе. Улыбнулся он гостям. И бородачи улыбнулись.
— Здорово, дед! Куда путь держишь?
Демьян откинул капюшон кумыша, [13] чтобы лучше слышать.
— В поселок, в магазин, — ответил неторопливо. — Продукты надо. Муку, сахар… — Ответив, устремил вопросительный взгляд на старшего, с круглым лицом.
— А мы — вон туда! — и круглолицый махнул в сторону Демьянова зимовья. — Разведчики мы, сейсмики. Нефть и газ ищем!
— Искатели, значит, — кивнул Демьян. — Слыхал, слыхал.
— Искатели…
Бородачи-искатели с любопытством поглядывали на нарту и оленей охотника. А Демьян, всматриваясь в уменьшенные бородами светлые пятна лиц, подумал, что таких гостей на его земле еще не бывало. Но какие бы гости ни пришли, по древним обычаям народа, надо встречать их с добром и теплом, иначе все предки до десятого колена перевернутся в гробу и проклянут на веки вечные. Гостя-то лучше в доме встречать. Ну, да повременить можно, в зимовье все равно придут…
— Олень хорош? — спрашивали между тем искатели, посмеиваясь. — Быстро бегает?
— Хорошо бегает.
— Рога красивы, а?
— Смотреть можно…
— А рыба есть? Зверь есть?
— Ловим немного. Бьем немного.
Потом искатели поинтересовались семьей Демьяна, доволен ли он своим житьем-бытьем. Спрашивали, словно старого знакомого встретили. Демьяну это тоже понравилось, и он охотно отвечал. Затем в паузу, переведя взгляд с кучерявого на круглолицего бородача, он спросил:
— Родственники?
Искатели переглянулись меж собой. И старший неуверенно протянул:
— Не-е… Друзья, приятели мы…
— Друзья тоже хорошо, — сказал Демьян. — Тоже родственники.
На этот раз искатели согласно кивнули: пусть будет так, если это важно охотнику.
— Медвежьего рода кто есть? — поставил Демьян второй вопрос.
Искатели удивленно, почти в голос переспросили:
— Какого рода?! Медвежьего?!
— А-а, медвежьего, — пояснил Демьян. — У каждого человека род есть. Мой род идет от медведя. Есть люди рода Бобра, рода Лося. Это на нашей реке…
— Может, начальник нашего отряда из твоего рода? — предположил кучерявый. — Фамилия у него подходящая — Медведев! Григорий Медведев.