Резидент

Москвичей Пацаков не любил, считал выскочками и ничего хорошего от них не ждал... Взять хотя бы того же Венедикта Жигановского. Ведь как сыр в масле катается в родимой столице! Чего, спрашивается, тянуть ручонки к скудному черноземному бюджету?.. Совести нет у людей! Тут, можно сказать, жизнь кладешь на благо области и народа, а эти являются на все готовенькое!..
В психушке сановных гостей ждали с трепетом. Встречать их вышел главный врач в куцем плаще, накинутом поверх белого халата. Освещено крыльцо было столь скудно, что Пацаков едва нос себе не разбил, споткнувшись о полуразвалившуюся ступеньку.
– Можно же было хоть крыльцо подправить! – возмутился Загоруйко.– Больные же люди у вас здесь!
– С финансами туговато... – сразу же закручинился главврач.– Не хватает на ремонт... Вы же сами видите...
Помещение, в которое наконец ввели губернатора, действительно оставляло желать много лучшего. Пацаков посмотрел на потрескавшийся потолок с отвалившейся кое-где штукатуркой, на обшарпанные до полного неприличия стены и зло процедил в сторону Загоруйко:
– Сидорова завтра ко мне на ковер. Черт знает что у нас творится в здравоохранении!
Емельян Иванович с готовностью закивал головой. Пускать сюда столичных телеоператоров накануне выборов было бы большой и непростительной глупостью. А они наверняка припрутся – чтобы потом разнести по всему свету ложь о негуманном обращении с больными людьми в городе Кацапове... Придется, видимо, брать деньги в резервном фонде и срочно наводить косметический марафет.
– Давно Сиротин вернулся? – спросил Пацаков у главврача – нервного интеллигентного мужчины с воспаленными от бессонницы глазами.
– В час ночи санитар услышал в изоляторе шум. Мы там буйного держали после исчезновения Сиротина. Помещений не хватает, вот мы и поместили его туда временно.
– Так кто шумел-то?! – не выдержал нетерпеливый Загоруйко.
– Шумел буйный. Санитар Коля открыл дверь, а тот весь трясется и мычит. Прямо ошалел от ужаса... На кровати обнаружился Сиротин – пьяный в стельку. Одного не могу понять: где он мог так напиться?
– Где сейчас Сиротин?
– Там же, на кровати. Мы его не стали трогать до вашего приезда.
Санитар Коля – рыжий детина под два метра ростом с руками, похожими на грабли, и круглыми от удивления глазами – стоял рядом с главврачом и с готовностью кивал головой. Он поведал, что накануне лично запер буйного на засов, а сам пошел попить чаю.
– Дрых, небось, без задних ног! – подозрительно покосился на детину Загоруйко.– A в ночь, когда исчез Евграф, тоже дежурил Коля?
– Никак нет,– по-военному четко ответил главврач.– В ту ночь дежурил Саша. Пришлось отстранить его от работы – все-таки такой скандал...
Перво-наперво Пацаков сам, никому не доверяя, осмотрел засов и дверь. Надежные... Дверь обита жестью, выкрашенной в салатный цвет, засов тоже не вызвал никаких сомнений. Открыть его можно было только снаружи... По всему выходило, что ни вытащить из изолятора Сиротина, ни вернуть его обратно без участия персонала не представлялось возможным. Это понимали все, в том числе и главврач, и санитар Коля, который басил как заведенный:
– Не спал я, мамой клянусь! Рано ведь еще было – до часу ночи не дошло!..
– Я весь персонал поменял! – вторил ему главврач.– На вахте у нас очень надежный человек. Я запретил ему по ночам входную дверь открывать без моего разрешения!..
A Сиротин все-таки вернулся... Что напрочь опровергало заверения интеллигентного главврача, который, понимая двусмысленность своего положения, покрылся красными пятнами. Если исчезновение Сиротина можно было оправдать каким-то совершенно нелепым стечением обстоятельств, то его возвращение объяснялось только одним – полномасштабным заговором против губернатора Пацакова всего персонала психодиспансера. Комментарии главврачу не требовались.
– Откройте! – распорядился Пацаков.
Дверь отворилась с таким скрипом и грохотом, что разбудила бы даже мертвого. Однако Сиротин был не мертвый, а пьяный. Смеженные веки его не шелохнулись, как не прекратился и безобразный храп, заставлявший мелко подрагивать стекла.
Пацаков добросовестно осмотрел окно. Разбить стекло, конечно, труда не составляет, но проем весьма тщательно забран решеткой. Проскочить сквозь ее впечатлявшие прутья могла только мышь. Евграф мышью не был – довольно упитанный мужчина средних лет, если не весом, то объемами точно превосходящий хорошо откормленного кабанчика...
– Почему он голый? – полюбопытствовал Загоруйко.– У вас что, белья не хватает?
– Он таким пришел... – развел руками главврач.– Мы не рискнули его тревожить. Пережитый стресс наверняка негативно отразился на психике... Где он мог быть – вот в чем вопрос. Ведь всю больницу перерыли! Я лично принимал участие в поисках!..
Тревожить Сиротина было бесполезно. Пацаков сам в этом убедился, тряхнув психа за плечо. Евграф недовольно всхрапнул, обдав Виссариона Дмитриевича перегаром, но проснуться и не подумал. Судя по всему, принял он изрядно и очухается не ранее утра... Было бы глупостью оставлять его в столь ненадежном месте, как психоневродиспансер.
– Грузите! – коротко распорядился Пацаков.
– Виссарион Дмитриевич, он же псих! – забеспокоился главврач.– У него же диагноз!
– Так пошли кого-нибудь с ним. Хоть бы этого Колю...
Секретарь Миша и санитар Коля завернули сладко похрапывавшего Сиротина в одеяло и под присмотром Загоруйко понесли в губернаторский «мерседес». Псих он или не псих – было абсолютно не важно. Куда важнее предъявить его встревоженной общественности и очистить накануне выборов имя губернатора от всякой скверны.
Сиротина поместили на заднем сиденье между Мишей и Колей. Сам Пацаков устроился впереди, рядом с Загоруйко, который был за шофера.
В дороге Евграфа слегка растрясло, и он начал выказывать некоторые признаки активности. В частности, назвал санитара Колю не то Кириллом, не то Кирком и нагло требовал от него вина. Секретаря Мишу он упрямо именовал Найком и обвинял в причастности к ордену черных магов. При этом рыдал, бил себя кулаком в грудь и каялся, что он – враг народа... Словом, вполне обычный пьяный бред сильно где-то покутившего гражданина. Так, во всяком случае, думал Загоруйко.
Пацаков, не склонный к скоропалительным выводам, полагал, что дело здесь не только в вине и, быть может, даже не в болезни. Но вслух он свои мысли высказывать не стал, опасаясь, что и его, чего доброго, подведут под диагноз. А диагноз для серьезного политика – хуже приговора. От тюрьмы еще можно откупиться, а вот из психоневродиспансера дороги в кресло губернатора нет.
Сиротин проспал сном младенца всю ночь, дав передышку и своим нянькам. Во всяком случае, Виссарион Дмитриевич прекрасно отдохнул и с оптимизмом встретил новый, не по-осеннему солнечный день.
– Ну, что там у нас с Евграфом? – спросил Пацаков у сияющего Миши.
– Бредил! – радостно сообщил тот.– В папочке – краткое изложение его ночных высказываний...
Виссарион Дмитриевич запахнул халат и присел в свое любимое кресло. Надо отдать должное секретарю – он проделал за ночь немалую работу. Впрочем, в старательности своего подчиненного Пацаков никогда не сомневался. Лентяя он не стал бы держать при себе. Не считая истории с Сиротиным, Миша шефа ни разу не подвел. Но с Евграфом все настолько запуталось, что Виссарион Дмитриевич пока не спешил с обвинениями в чей бы то ни было адрес, решив прояснить ситуацию до конца.
Чтение сиротинского бреда не только ничего не прояснило, но и окончательно разрушило зыбкую грань реальности. До чего же складно бредит, мерзавец!.. (Пацаков с огорчением и легкой завистью покачал головой.) Если это, конечно, бред, а не тщательно разработанная легенда, имеющая целью запудрить мозги губернатору. В конце концов, от Венедикта Жигановского любой пакости можно ожидать. Этот ради телевизионной картинки душу дьяволу заложит – в прямом и переносном смысле. И работает всегда с размахом – в средствах у него недостатка нет. А Виссариону приходится считать каждую копейку!.. Ну, что тому же Жигановскому Черноземная область? – Да не более чем разменная монета в азартной игре за Кремль!.. Ныне Жигановскому кремлевские палаты не светят ни с какой стороны. Вот он и решил порезвиться в провинции – выставить местную элиту круглыми дураками... Проиграв выборы, он ничего не теряет, а выиграв– ничего не приобретает, разве что моральное удовлетворение... В такой ситуации сам Бог велел дурью маяться!