Война 2017. Мы не Рабы!

– Знаю, про вас по новостям только и говорят, как будто ничего другого в стране не происходит. Многие страны уже осудили гибель америкосов. А в США планируют даже объявить траур. Вот так. Сами-то как?
– Отсидеться у тебя хотим несколько дней. Примешь? – Я пытливо посмотрел на него.
– Да о чем вы! Здесь все – казенное. Хоть до конца войны сидите. Ни одна собака не найдет.
– Гараж есть, чтобы машину загнать?
– Есть. Он пустой, я там дрова храню, загоняйте.
Миненко вышел и загнал автомобиль.
– Если не ошибаюсь, старший прапорщик Захаров? – обратился он к хозяину дома.
– Так точно, товарищ полковник!
– А вот что конкретно с вами было, я уже толком-то и не помню. Что-то с Туркменией?
– Точно так. Я служил в Туркмении, в нашей, российской части ПВО. А потом мой дом приглянулся кому-то из местных баев. На меня возбудили уголовное дело за подготовку покушения на их президента. Я ходу оттуда. Вот добрался сюда. Брать не хотели, мол, в розыске. И вы были против. Спасибо Николаю Владимировичу, заступился за меня, под свою личную ответственность принял на службу. Отслужил свое, на пенсию пошел, из общежития казенного меня попросили съехать, я снова к Николаю Владимировичу. Он и определил меня сюда. – Захаров обвел руками дом.
– А супруга где?
– Так у меня второй внук родился, вот она и уехала в Москву, помогать по первости, будет только месяца через два, не раньше.
– Антон Петрович! – обратился я к Захарову. – Не суетитесь.
– Ничего, ничего. – Петрович быстро накрывал на стол, вытаскивая из холодильника нехитрую снедь. Потом нырнул в подпол и вытащил слегка запыленную бутылку.
– Самогон, что ли? – с отвращением в голосе спросил Миненко.
– Медовуха! Сам делал. У меня пасека в лесу. А эта выстаивалась год. Предупреждаю – пьется как сок березовый, а вот по ногам бьет!
– Знаешь что, Петрович, ты бы пока убрал. Вечером посидим за стаканом, старое вспомним. А сейчас надо о деле поговорить.
– А, хорошо, хорошо! – Он засобирался уходить.
– Посиди. Ты человек был надежный, проверенный жизнью и службой, что мыслишь сейчас делать-то?
– Делать? Давить тех, кто на нашу землю с оружием пришел, и их пособников. Просто давить на танке, чтобы патронов не тратить на них! И их пособников. Вон, в деревне развелось.
– Много их в деревне?
– Да человек с десяток найдется. Кричат, что они демократы. И скоро России конец, и они будут областью править. В жизни были первыми голодранцами и горлопанами. В армии не служили ни дня, теперь американский камуфляж нацепили, винтовки взяли в руки, ходят, мол, они отряд самообороны! Сами как нажрутся, так девок щупают. Им парни местные морды-то разбили, винтовки поотбирали да к нашему участковому Митричу отвели. Мол, ты власть – ты и разбирайся. Митрич их и запер в колхозный холодный склад. В город позвонил, чтобы они конвой оттуда прислали. А тут начальство понаехало, да военная полиция приехала американская. Митрич не хотел дураков отдавать американцам. Но ему начальники сказали, чтобы он Христа ради не связывался с идиотами. Он отпустил их. Американцы еще хотели, чтобы им выдали и тех, кто морды набил и разоружил этих пионеров. На что милиция им сказала, мол, забирайте своих Аника-воинов и езжайте.
– И что?
– Вернулись они дня через три. Вроде присмирели. Но как нажрутся, так салют из винтовок устраивают. Каждое утро поднимают американский флаг и наш, а на ночь спускают. Магнитофон врубают на полную катушку. Сначала американский гимн играют, а потом наш. И подпевают. Американскому гимну – по-английски, а нашему – по-русски. И руку у сердца держат на зарубежный манер. Поначалу вся деревня сбегалась смотреть на этот ритуал. Без слез и смеха смотреть нельзя. А сейчас ничего, пообвыкли. Опасаются их и презирают. Как они в кафешку заходят, так все встают, расплачиваются и выходят, а хозяин говорит, мол, заведение закрыто по техническим причинам. Им в магазине ничего не отпускают. Как только они заходят, так все выходят и магазин закрывают. И в глаза говорят, что фашистам ничего продавать не будут. Они поначалу ерепенились, мол, не имеете права, у нас свободная страна.
– А им что в ответ? – История меня изрядно позабавила.
– И отвечают в тон. Каков вопрос – таков и ответ. У нас свободная страна. Кому хочу – тому и продаю, а предателям не продаем. Вот они в город и ездят за харчами или родителей просят, чтобы те купили. А родителям – позор. Старики у всех уже. У одного отец в Афганистане воевал. Когда только заходили. Отец-то у него и помер. А перед смертью проклял своего сына. Тот и вообще опустился. Каждый день ходит к отцу на могилу и пьет горькую. Один. Что-то кричит над могилой, руками машет, сидит, плачет. Потом к матери идет. Все-таки кровь одна, она и принимает его. А, – Петрович махнул рукой, – бестолковый он. Дурак, одним словом. Тут они говорят, скоро поедут охранять дорогу. Колонна пойдет с фашистами на Солнечнегорск. По мне, они как полицаи, что были во время Великой Отечественной войны. Те, небось, тоже орали, что они строят новый порядок. Один черт потом либо с немцами драпанули, или к стенке поставили.
– А можешь поподробнее узнать про колонну?
– Узнаю. – Петрович был спокоен. – Вы на эту колонну наметили? Меня с собой возьмете?
– Нет, старший прапорщик Захаров, не возьмем. Ты нам здесь нужен. Дом сторожить, людям помогать. Раненые будут.
– Понимаю. – Захаров тяжело, разочарованно вздохнул. – В обоз, значит, меня. Там, внизу, десять человек вольготно, двадцать – почти в обнимку поместятся. А больше вряд ли.
– Ты в лесу давно был?
– Сегодня с утра. На пчел своих посмотрел. А что?
– Полянка-то цела?
– А что за полянка такая? – Миненко.
– На пригорке она, вроде как в лесу, но оттуда все видно, а сверху и с боков не видать. Там ели уж больно разлапистые. Там наблюдатели раньше стояли: когда здесь район привязки был, то отслеживали визуально, какой полк вышел. И по телефонной связи докладывали. Радиомолчание сохраняли. Розеточка-то на месте, только вот работает ли связь – не знаю, я так думаю, что и ни к чему вам связь эта. В розыске же.
– Правильно. Связь мне с дивизией сейчас ни к чему. Может, позже, но не сейчас.
Затем мы осмотрели бункер, что под домом. Надо отдать должное, но Захаров сумел сохранить все в исправном состоянии. Сухо, чисто подметено, аппаратура закрыта защитными панелями и укрыта чехлами.
Я похлопал по кожуху передатчика.
– Давно проверял? Работает?
– В прошлом месяце. Приемник включал. Передатчик не включал, энергии много жрет, да и не дай бог засекут. Радиоконтроль что у наших есть, что у фашистов. Генератор работает. Только соляры мало, да и освежить ее надо.
– Если надо – то освежим. Вентиляция, вода как?
– Нормально и вентиляция работает, и вода нормальная. Проверял я все.
– Спасибо, Петрович, что сберег, да и нас принял.
– Понимаю, народ измельчал, думает, как пристроиться, как кусок послаще да пожирнее урвать, а не понимает одного, что если России придет каюк, то и от них мокрого места не останется, дальше своего носа не видят. Да, все это для войны готовили. А вот она, война, и пришла. Только без бомб и ракет, а вот так, тихо, и вроде все по закону. Мол, не дергайтесь, граждане, мы вас оккупировали ради вашего большого счастья. А те, кто не доволен этим счастьем, – добро пожаловать к стенке. Я давно думал, какую пакость нашим полицаям устроить, может, по-тихому вилами пропороть. Так руки чешутся. А тут вы сами пришли. Услышал Бог мои молитвы. Сам каждый вечер молюсь за Россию да чтобы меня вразумил, как стране помочь. Да не помереть вот так… Под фашистами… А чтобы… – Он задумался. – Чтобы в бою.
– Петрович, ты же вроде как не особо верующий-то был? А сейчас чего так?
– Да, все в жизни через задницу покатилось. Тот, кто соседом добрым был, стал сволочью доброй. Вот опора только на Бога да на Родину. В церковь стал ходить. Там много народу. Все не понимают, как дальше-то жить.