Орельен

Что касается прогрессивной литературы, то она видела свою задачу в том, чтобы правдиво, во всей полноте, отобразить социальные конфликты, человеческие драмы, порожденные войной. Как известно, первым на Западе это сделал Анри Барбюс в «Огне» и «Ясности». Раскрытие «тайны» империалистической войны в книгах Барбюса, революционность его выводов были столь неопровержимы и радикальны, что сделали невозможной межеумочную трактовку действительности в стиле «потерянного поколения». Не секрет, что все недостатки, идейная неполноценность книг, где рассматривались трагедии «потерянного поколения», связаны были с недопониманием природы империалистической войны и проблем послевоенного времени.
Французские прогрессивные писатели прошли совсем иную жизненную школу, воспитаны иной литературной традицией. Говоря фигурально, если во Франции не появились, например, Олдингтон или Ремарк, то произошло это потому, что там появился Барбюс — еще один пример традиционного для Франции заострения социальных противоречий, кризисных явлений.
Книги Барбюса возникли не на пустом месте. Рождение героев «Огня» и «Ясности» было подготовлено крупными достижениями французских реалистических писателей, создавших не один образ человека, который ищет свой жизненный путь и, вопреки всем трудностям, одерживает победы. Классическая тема «воспитания чувств» пережила после Флобера немалую эволюцию. Сказался революционный опыт французского народа, опыт активной борьбы французской демократии против реакции и против войны. В этой борьбе участвовали и Эмиль Золя, и Анатоль Франс, и Ромен Роллан, и в свое время Мартен дю Гар. Эти художники обогатили прогрессивную литературу, изобразив перевоспитание человека с той силой выразительности, которая достигается в эпохи крупных общественных катаклизмов, бурь, революционных переворотов. Влияние Великой Октябрьской социалистической революции, героизм «русских титанов» (Барбюс) помогли противопоставить реакционным демагогам, проповедовавшим человеконенавистничество и нравственную «всеядность», тему становления положительного героя в грозе и буре войн и революций.
«Не сговариваясь», такие выдающиеся и такие разные писатели, как Роллан и Вайян-Кутюрье, подчеркивают, что передовой литературе дорог герой, начинающий свой путь на очень большом расстоянии от цели и все же способный этой цели достигнуть. Такими качествами должен обладать и сам писатель.
«Издалека шел путник», — пишет о себе Ромен Роллан, начавший свое творчество на позициях буржуазного гуманизма и в расцвете сил принявший ленинские принципы понимания литературы.
Приятно, рассказывает Роллан, сознавать величие цели, крутизну преодоленного подъема в гору, сознавать, что ради открывающихся с вершины новых горизонтов «стоило кровянить себе ноги».
«Приходишь издалека», — писал французский писатель-коммунист Вайян-Кутюрье. Характерно, что Арагон особо отмечает эти слова. И ему, создателю эпопей «Реальный мир» и «Коммунисты», начавшему свою деятельность в среде бунтарской артистической молодежи, важна эта формула.
Ленинская характеристика героя Барбюса и самого Барбюса как писателя позволяет понять существенно важную черту, свойственную почти всем героям, которыми французская передовая литература откликнулась на войну. Ленин писал о том, что герой Барбюса превращается из «массовика» обывателя в революционера. В этом сказывалось не просто воздействие войны, — в этом сказывалось, писал Ленин, воздействие масс, разбуженных войной. В самом деле, воздействие войны может быть и негативным и обезоруживающим, оно может вырабатывать героев «потерянного поколения». Воспитание чувств положительного героя требует положительных социальных факторов, таких, как пробуждение, революционизирование масс. К какому из героев передовой литературы, прошедшему через войну, ни обратиться, мы обнаруживаем описанные выше черты. Уж, кажется, что общего между Симоном Полен из «Ясности» Барбюса и Антуаном Тибо — героем Мартена дю Гара? А ведь с Антуаном происходит такого же типа метаморфоза, то же «превращение», как и с Симоном. Давая психологический рисунок этой метаморфозы, — от обывателя к гражданину, — реалисты века значительно углубили раскрытие конфликтов героя с окружающим обществом, его взаимоотношений с людьми. Человеческие драмы, которыми исчерпывались образы и тематика «потерянного поколения», для дю Гара и Роллана — только эпизоды, «частички» глубоких духовных переворотов, восходящих к великой трагедии народа, терпящего бедствия войны. Конечно, и в книгах Хемингуэя есть настоящий трагизм. Но некоторые его герои, оторванные от живой жизни, проваливаются в такие глубины «внутреннего монолога», что их подлинно человеческие жалобы неотличимы от их капризов, их стоны — от жалобных интонаций мещанина: так, в глубоком колодце любой звук преувеличен, оглушает. Иными словами, образы героев «потерянного поколения» представляют собой его идеализацию, признание правоты выпавших из жизни «коптителей неба» в ущерб правам истории, которая вынуждена заботиться о грядущих поколениях, о будущем. Любопытно признание Хемингуэя как знатока психологии «потерянного поколения», что он и художники его круга надеялись на немедленную и легкую победу идеалов и что социальный застой на Западе после войны лишал их веры в будущее.
Хемингуэй прошел большой путь, объективно противопоставив себя тем сторонникам модернизма, для которых современность — это сегодняшний день и час, не связанный с прошлым и не предвещающий будущего. Они «убирают» с подмостков своих психологических и интеллектуальных драм какой бы то ни было исторический фон, всякие приметы связи с прошлым. И это понятно: ведь малейшее соприкосновение с историзмом вырывает почву из-под ног модернистских авторов.
2
Роман Арагона по своему замыслу противопоставлен модернистскому толкованию «человеческого удела». Уже то обстоятельство, что «Орельен» входит в цикл «Реальный мир», являясь как бы звеном между первыми его книгами и эпопеей «Коммунисты», предполагает наличие основательно продуманного исторического фона. Известно, что сцены, изображающие героя в дни лета 1940 года, первоначально предназначались для эпопеи «Коммунисты», а роман, о котором мы рассказываем, закономерно завершался в двадцатые годы, когда Орельен от поры своих блужданий переходит к «регулярному» буржуазному существованию, начинает работать на фабрике, принадлежащей его родне.
Портрет героя был дорисован. Но затем автор решил проецировать линию его судьбы в будущее, показать Орельена в момент национальной трагедии, за которую он при всей своей «малости» ответственен как француз и гражданин. В 1940 году, двадцать лет спустя, Орельен вновь надевает военную форму. Часть, где он служит, уносится потоком отступающей французской армии и докатывается до городка, где прозябает Береника — предмет несчастной любви молодого Орельена. События страшного лета 1940 года, пылающего «пожарами и розами», бросают свет и на человеческие драмы, даже на такие камерные, как драма Орельена и Береники.
Перед нами «роман итогов», роман о Франции не просто 20-х годов, но и всего двадцатилетия, так называемой «эпохи между двух войн». Наплывом, как на экране, обрисовывается это двадцатилетие, но от этого не тускнеет тот колорит, который окрашивал жизнь французского общества в годы первых кризисов, порожденных мировой империалистической войной.
В «Орельене», в отличие от других, композиционно более сложных романов серии «Реальный мир», автор, — как он это сам отмечает, — в соответствии с традицией, концентрирует действие вокруг одного, точнее двух главных действующих лиц. Но, конечно, основное, что противопоставляет этот роман произведениям о «потерянном поколении», — это трактовка судьбы главного героя.
«Двойное подданство» романа, — ибо он участвует в обоих прозаических циклах Арагона, — позволяет нам объяснить этот образ, исходя из главного замысла «Реального мира». Арагон, как известно, стремился показать в этом цикле людей, которым освобождение от лжи и заблуждений буржуазного мира помогает овладеть «реальным миром», понять истинный свой удел в реальной действительности, сделать из этого соответствующие выводы. У лучших героев выводы эти — революционного порядка.