Военные очерки и фронтовые корреспонденции

Самое странное было в том, что хлопчики притащили с собой ящики боеприпасов. 
- Мы вам помогаем, дяденька, - робко объяснил старший из них, словно боялся, что лейтенант их тотчас прогонит. 
Но лейтенант так обрадовался боеприпасам, что ни поблагодарить, ни выругать не успел. 
Хлопчики скрылись. 
Они появились на батарее через полчаса и опять притащили боеприпасы. Кое-кто видел, как ползли они под огнем по лощине, верткие и бесстрашные, точно воробьи на баррикаде. 
Их встретили теперь как старых знакомых. Лейтенант обрадованно закричал: 
- А! Подносчики пришли! 
- Мы помогаем, дяденька, - начал оправдываться старший, но по веселым лицам минометчиков понял, что ругать их не будут, а еще поблагодарят. 
- Мы еще носить будем! - захлебываясь от счастья, закричали все три хлопчика и опрометью бросились назад, к роте боепитания. 
Бой закончился блистательным разгромом немцев. Батарея лейтенанта Пугача ушла дальше. 
Грустными, завистливыми взглядами провожали дяденек-минометчиков три хлопчика с хутора Мовчаны, современники Великой Отечественной войны. 
1941 г., июль 
О СМЕЛОСТИ, О ДЕРЗОСТИ, О РИСКЕ 
1. РАЗВЕДКА ЖИЗНЬЮ 
Для врачей этот окровавленный человек был только раненым. Санитары подобрали его где-то у леса и принесли на медпункт. Врачи определили характер ранений: тяжелые, рваные, стреляные раны. Боец нуждается в немедленной помощи и эвакуации в тыл. 
Но странным был этот раненый: он не желал покоя. Он не хотел перевязок, операций, эвакуации в тыл. Он не хотел сдирать с себя забрызганную кровью и грязью военную форму и облачаться в больничный халат. Он не считал себя жителем госпиталя. Он еще был бойцом. Он еще не кончил боя. 
Он только требовал одного: 
- Позовите командира или комиссара. 
Врачи успокаивали: 
- Нельзя! Вам нельзя волноваться. 
- Если вы будете горячиться, вы умрете! - прикрикнул на него старший врач. 
- Пусть! - крикнул он в ответ. 
Какой смысл в его жизни, если он не увидит командира и не расскажет то, что должен сказать об этой ночи! Только она одна важна, эта ночь разведки, все остальное не имеет сейчас цены. 
- Понимаешь? - хрипел он врачу. - Командира позови. Или комиссара. Скажи, политрук эскадрона Алиев просит, сам прийти не может. Понимаешь? 
Но ничего не понимали эти врачи. Он чуть не заплакал от злости. 
- Надо, - сказал ему вчера полковник, - понимаете, кровь из носа, надо пробраться глубоко в расположение противника и раскрыть его систему огня. 
И конники пошли. Они пошли ночью, потому что немцы боятся ночи. Они пошли смело, потому что только смелым дается удача. 
Они забрались в самое логово зверя, и на них обрушились все его клыки. Но странное дело - чем больше огня выплескивал на них враг, тем больше радовались разведчики: 
- А, теперь минометы! Хорошо! Сколько их? Батарея? Так! Еще б артиллерия затявкала. А-а! Вот и артиллерия. Хорошо! 
Они собирали сведения об огне противника, как бабы собирают в лукошко грибы - спокойно и деловито; это подосинники, а это рыжики, - это минометы, а это огонь бронемашин. Они радовались этим снарядам и минам, хотя те рвались над их головами. Разведка боем - так называется это в уставе. Разведка жизнью. 
И политрук Алиев радовался больше всех, хотя проклятый кусок стали уже сидел в его теле. Но что тело! Раненый, он говорил своим бойцам: 
- Вперед, вперед! Мы еще не все узнали. 
И немцы, обманутые темнотой, растерявшиеся перед чертовским напором горсточки храбрецов, гремели изо всех своих пулеметов, орудий, бронемашин. Им казалось, что полки наступают на них. Они озарили свой лагерь таким пламенем вспышек, что Алиев легко засек всю систему огня. 
И тогда он сказал бойцам: 
- Все! Теперь - назад. 
Но его снова и снова ранили. Он пополз, обливаясь кровью и стиснув зубы, чтобы не стонать. Теперь нельзя попасться в лапы врага! Теперь нельзя умереть! Теперь нельзя потерять сознание! Доползти! Доползти! Доложить! И вот он дополз. Вот он лежит, и голова его ясна. Он все помнит, всю систему огня немца, он разведал ее своей кожей, его окровавленное тело - точно стрелковая карточка: оно испещрено следами всех видов оружия врага. Теперь доложить командиру, и враг будет раздавлен. Но эти врачи! 
Он рванулся с койки, на которую его уложили, и яростно закричал: 
- Эй, врач! Слышишь? Умру - отвечать будешь! Командира позови, пока жив. 
И вот пришли к политруку эскадрона Алиеву полковник и комиссар. Он увидел их и обрадованно улыбнулся бледной улыбкой бескровных губ. Он едва дышал и говорил тихо. Но память его была ясна. Он доложил все, что надо. 
А когда все рассказал, вздохнул с облегчением, обернулся к врачу и сказал умиротворенно, снисходительно: 
- Теперь лечи! 
2. КОГДА СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ РАССЕРДИЛСЯ... 
Мало сказать рассердился - пришел в ярость командир противотанкового дивизиона старший лейтенант Барамидзе, когда выслушал доклад командира взвода. 
Командир оправдывался: 
- Я прицелы и затворы снял, товарищ старший лейтенант. Учтите: грязь! Завязли пушки. - И он беспомощно развел руками. 
Но Барамидзе рассвирепел еще больше: 
- Бросил? Да? Две пушки бросил? Кому? Немцу? Да? Эх, командир! 
Он яростно огляделся вокруг и увидел трактор. На нем прикорнул, отдыхая, водитель Картошников, которого в дивизионе все звали просто Колей. 
- Картошников! - закричал старший лейтенант так, что Картошников вздрогнул. - Заводи! 
Он вскочил на трактор рядом с водителем, и сердце его стучало сердито, как Колин мотор. 
- Лейтенант Бабаев, со мной! 
Трактор подпрыгнул, дернулся и заскакал по ухабам. 
Подле села навстречу трактору выбежали мальчишки, непременные наши разведчики и осведомители. 
- Дяденька! - испуганно закричали они. - Куда вы? В селе немцы! 
- Ходу! - взревел Барамидзе. Он вдруг представил себе, как подле его пушек возятся немцы. - Ходу! 
Гремя, как танк, фыркая, как паровоз, извергая хвосты дыма, влетел трактор на главную улицу села, занятого немцами. Барамидзе увидел свои пушки. Они стояли в рыжей грязи, а вокруг были немцы, немцы... Их бычьи каски виднелись всюду, и злость еще сильнее застучала в сердце Барамидзе. 
Он соскочил и бросился к пушкам. Бабаев за ним. Коля быстро развернул трактор. В мгновение обе пушки были прицеплены. Коля рванул машину. Барамидзе уже сидел рядом. Ярость еще клокотала в нем, но он увидел разинутые рты гитлеровцев и расхохотался. 
Раздались запоздалые, бестолковые, недоуменные выстрелы. Кто-то крикнул: "Хальт! Держи!" Но трактор с пушками уже был далеко. 
Я встретил старшего лейтенанта на дороге, как раз после этого эпизода. Ярость утихла в нем, но был он еще возбужден. На его лице догорало пламя великолепной дерзости. Барамидзе показался мне самым красивым человеком, какого я встречал на земле. Смелость, боевой азарт делают людей прекрасными. 
3. ПРЫЖОК 
В этот день тяжелый танк старшего лейтенанта Луцько поработал много. Всему экипажу нашлось дело - и башенному стрелку Батурину, и мехводителю Костюкову, и пулеметчику-радисту Орешко. 
Но больше всего поработали гусеницы. Они давили минометы и пулеметы немцев так, что только хруст стоял. Они валили деревья, на которых, привязанные, сидели фашистские "кукушки", - и от деревьев оставалась зеленая труха, а от кукушек и следа не оставалось. 
Наконец, вышел танк Луцько из лесу и очутился над обрывом. 
Обрыв был крутой и высокий. Танк Луцько остановился. Боевой курс, боевой путь танка лежал вперед, но не было пути. А из-за обрыва уже глядели на Луцько три ствола семидесятимиллиметровых пушек. Стволы жадно протянулись к танку. Они разворачивались, нацеливались. Точно железные удавы, раскрыли они пасти, чуя добычу. 
- Ишь ты! - усмехнулся Луцько. - Да только я не кролик. 
Он вздыбил над обрывом танк - тонны брони и железа. 
Над стволами немецких пушек, над артиллеристами, хлопотавшими у орудий, над всей огневой позицией поднялась и нависла грозная боевая машина Луцько.