Военные очерки и фронтовые корреспонденции
И за всем этим обыкновенным, будничным, мелькающим, как спицы в колесе, все некогда было подумать о большом и главном: о своем месте на земле, о своем месте в борьбе. Так и жил Афанасьев тихой жизнью. Хороший тракторист. Хороший муж. Аккуратный и непьющий человек.
И вот пришла война. Немец напал на нашу Родину. Куда-то вдаль отодвинулись маленькие семейные заботы. Над большой семьей - над Родиной нависла беда. Мир пылает. Решается судьба миллионов Афанасьевых. Быть или не быть власти Советов. Быть или не быть нашему счастью.
И когда в первых боях тяжело ранили Максима Афанасьева и товарищи бережно несли его на руках в медпункт, не о молодой жизни жалел Афанасьев, не о доме, не о милой Марусе.
- Эх, - горько шептал он товарищам. - Эх, так и не успел стать я коммунистом.
Мы нашли Афанасьева на медпункте. Увидев нас, он попросил подойти ближе.
- Товарищи, - прохрипел он, - у людей спросите: я честно выполнял свой долг. Все скажут. Если придется умереть, убедительно вас прошу - считайте меня коммунистом.
Считайте меня коммунистом. Живого или мертвого. Тысячи просьб об этом. Это самое замечательное, самое великолепное, что есть в нашей великой и святой борьбе.
Никогда не приходилось так много работать секретарю партийной комиссии, батальонному комиссару товарищу Устименко, как в эти дни.
- Народ требует принимать в партию до боя, в бою. Люди хотят идти в бой коммунистами.
И Устименко и его комиссия работают прямо в бою. За дни войны разобрано куда больше заявлений о приеме в партию, чем за шесть предвоенных месяцев.
Каждый день рано утром отправляется партийная комиссия на передовые. Чаще всего пешком. Иногда ползком. Под артиллерийским и минометным огнем.
Где-нибудь в рощице, подле огневой позиции, у стога сена или прямо в поле, или за линией окопов открывает свое заседание партийная комиссия. Тут все под рукой - фотограф Люблинский, молодой человек, вздрагивающий при свисте снарядов. Он фотографирует принятого в партию. Нужно срочно изготовить карточку.
Часто бывает, что Люблинский только что установит свой аппарат на треноге, скомандует "спокойно", а вражеский снаряд шлепнется неподалеку и "сорвет съемку", засыплет землей фотографа и его объект. Тогда партийная комиссия быстро меняет свою "огневую позицию". Сейчас Люблинскому стало легче работать. К снарядам он привык, и вместо старого аппарата на треноге у него "ФЭД".
Принимаемые в партию приходят на заседание комиссии прямо с передовой. На их лицах дым боя. Они садятся на траву. Волнуются. Один нервно покусывает травинку, другой ждет в стороне, курит. Свершается великий момент в их жизни. Они становятся коммунистами. Отсюда они уйдут обратно в бой. Но уйдут людьми иного качества - большевиками.
И хотя вокруг гремит музыка боя, заседание партийной комиссии проходит строго и сурово, как принято. Коротко излагается биография вступающего, взвешивается, прощупывается его жизнь. Достоин ли он высокого звания большевика? Придирчиво и внимательно смотрят на него члены партийной комиссии.
И главный, решающий вопрос задают каждому:
- Как дерешься? Как защищаешь Родину?
Семь километров нес на плечах Василий Копачевский своего командира, своего парторга Гурковского. Вокруг были немцы. Немцы наседали. Но не бросил Копачевский раненого парторга, положил к себе на левое плечо и нес. А к правому плечу Копачевский то и дело прикладывал винтовку и отстреливался. Так и нес его семь километров до ближайшего села. Но и в селе уже были немцы. Как нашел здесь повозку Копачевский? Как ушел от немцев и увез Гурковского? Чудом. Но вот они оба здесь, среди своих, и боец и парторг. Только сейчас заметил Копачевский, что и сам он легко ранен.
Вот и принимают в партию Василия Копачевского, разведчика с бронемашины.
- Как дерешься? Как защищаешь Родину? - спрашивают и его.
Он смущается. Ему кажется - еще ничего геройского не сделал он.
- Буду драться лучше.
- Кто рекомендует?
Парторг Гурковский, которого семь километров сквозь вражье кольцо нес Копачевский, может дать ему лучшую рекомендацию: она скреплена кровью.
Вот стоит перед партийной комиссией сапер Павел Вербич. Двадцать лет ему от роду. Украинец. Молодой боец.
Но уже успел отличиться в боях сапер Вербич.
Он минировал участок под огнем противника. С редким хладнокровием делал он свое дело. Враг бил по нему, по его смертоносным минам - он продолжал работать. И, только заложив последнюю мину, ушел.
- Говорят, на ваших минах подорвались четыре немецкие машины и один танк?
- Не знаю, - смущается Вербич, - люди говорят так, а сам я не видел.
Сапер редко видит результаты своего героического труда.
Принимается в партию связист Николай Боев. Только вчера он представлен к награде, сегодня вступает в партию. Боев - морзист. Но эта работа не по нутру ему. Он рвется в огонь, на линию. И часто в горячем бою добровольно идет с катушкой наводить линию. Он знает - только геройский, только смелый боец может стать коммунистом. Он честно заработал право на высокое звание.
И Копачевский, и Вербич, и Боев приняты в ряды ВКП (б). Они поднимаются с травы радостные, возбужденные.
- Ну, - обращается к каждому из них Устименко, - оправдаете доверие партии?
- Оправдаем.
- Жизнь за Родину не пожалеете?
- Нет, не пожалеем.
И это звучит, как клятва. Они уходят отсюда в бой. Нет, не пожалеют они жизни за Родину.
Двадцать девятого августа был принят в ряды партии комсомолец Русинов. Четвертого сентября он пал смертью героя. Такой смертью, о которой песни петь будут.
- Комсомольцы, ко мне, - кричал он.
И с двадцатью комсомольцами бросился в лихую и последнюю атаку. Это было в бою под Каховкой. К старой песне о Каховке поэты прибавят новые строки о коммунисте Русинове, павшем в бою.
В грозные военные дни огромной волной идут в партию бойцы и командиры. Еще крепче связывают они свою судьбу с большевистской партией. Они знают: быть коммунистом сейчас - трудное, ответственное дело. Они рады этой ответственности. Они знают: быть коммунистом сейчас - значит драться впереди всех, смелее всех, бесстрашнее всех. Они готовы к этому. Они не боятся смерти и презирают ее. Они верят в победу и готовы за нее отдать жизнь.
Такой народ невозможно победить. Такую партию победить нельзя.
1941 г., сентябрь
ШАХТЕРЫ
В ясную погоду навалоотбойщик Федорук видит родную шахту из своего блиндажа. Шахта мертва, там враги. Не кучерявится дымок над силовой. Замерзли, покрылись синим снегом вагонетки на терриконе, набок покосился копер. Федорук узнает знакомые контуры эстакад, рудничного двора, поселка. К ним кровью и мясом приросли воспоминания, не отдерешь. И острая нетерпеливая тоска охватывает его. Тогда он находит командира и начинает бередить ему душу: "Скоро ли, товарищ командир, скоро ли?" И командир, сам шахтер, отвечает:
- Скоро, Федорук, погоди.
В боях за родной Донбасс сложилась, закалилась и выросла шахтерская дивизия Героя Советского Союза полковника Провалова. Она родилась на шахтах. Забойщики приходили вместе с бурильщиками, мастера с учениками. Приходили целые отряды, полуополченские, полупартизанские. Вливались в регулярное шахтерское воинство. Приходили шахтерские семьи, и седоусый глава семьи торжественно объявлял:
- Одно у моей фамилии мнение: стоять за Донбасс до последнего.
Забойщики становились бойцами, бурильщики - пулеметчиками, проходчики разведчиками. О боях за Донбасс когда-нибудь сложат песни. Шахты назовут именами героев. О капитане Кипиани, о боевом комиссаре Романове, о младшем политруке Мельникове, о лейтенанте Урбанском, о пулеметчике Калайде, о разведчике Комарове будут петь девчата на откатке, как поют о Пархоменко.
Недешево достались врагу мертвые донецкие шахты. Дорога в Донбасс стала дорогой трупов. Под Елизаветовской горняки капитана Кипиани уничтожили четыре сотни неприятельских кавалеристов. Шахтеры рубили их зло и методически, как рубают уголь. Шесть тысяч фашистов легло от шахтерских пуль на подступах к Сталино, полторы тысячи - под Чистяковом, две тысячи - под Красным Лучом. У каждого шахтера-бойца был свой кровавый счет с врагом: одни расплачивались за шахту, другие - за семью... И хоть на каждого бойца уже приходилось по десятку битых гитлеровцев, никто еще не считал свой счет оплаченным.