Мое поколение

Эта заметка стояла непосредственно и нарочно под старой, 1919 года:
«Первые строчки Васина нового стишка:
В эту лунную ночь и жить веселей,
Умирать веселей и рубать веселей».
Рябинин перечел эти записи — старую и новую — и вдруг подумал:
«А что я знаю о Луне? Спутник Земли. Так. Еще что? Бывают затмения. Еще что? Луна справа — к счастью. Все? Да, все. Алеша, вероятно, больше знает».
Рябинин теперь еще чаще бывал в школе. Он ходил иногда на уроки, на заседания школьного совета, прислушивался к ребятам, педагогам и чувствовал себя спокойно, хотя и временно, бивуачно.
Сейчас он затеял перевыборы старостата. Он хотел провести это по всем правилам: с объявлениями, со столом, покрытым красной скатертью, с торжественно нахмурившимся президиумом, с ораторами, которых хотя и не видно из-за трибуны, но которые тем не менее нарушают регламент. Несколько дней он возился, организовывал это собрание, и вот оно наконец бурлит в зале, шумно рассаживаясь на скамьях.
«Детвора!» — улыбнулся Рябинин, и эта улыбка относилась к нему самому, к большому, взрослому парню в кавалерийской шинели, путающемуся с детворой.
Он позвонил в большой звонок, которым предварительно обзавелся.
— Товарищи! — начал он с невыразимой серьезностью. — Вы собрались здесь, молодые хозяева молодой школы, затем, чтобы избрать свое самоуправление. Я учился в церковноприходской школе. К сожалению, у нас не избирали самоуправление. А то бы я заявил отвод нашему попу. Он меня пребольно драл за ухо.
Собрание ответило звонким детским смехом.
— К сожалению, ваш старостат, — продолжал Рябинин, — работал плохо.
— Да вовсе он не работал! — закричали из зала.
— Ну, я с этим спорить не буду, — ответил Рябинин и опять весело засмеялся.
«А мне бы педагогом быть!» — мелькнуло у Рябинина. Он вспомнил приходскую школу, пьяненького рыжеватого попика, обучавшего их премудростям науки.
— Век живи, — говорил попик, ласково, но больно дергая Степку Рябинина за ухо, — век учись, а все помрешь ты дураком, скот.
«Неужели дураком и помру?» — подумал Рябинин и вслух сказал собранию:
— Итак, приступим! Давайте изберем президиум для ведения собрания. Намечайте кандидатов, ребята!
Что случилось? Рябинин даже сообразить сразу не может. Взвился над залом такой шум, что у него в ушах зазвенело. Все сорвались со своих мест и начали выкрикивать кандидатов. Каждый боялся, что его не услышат, и, надувшись, раскрасневшись, приложив ладони рупором ко рту, повышая голос до визга, старался изо всех сил. Некоторые быстро объединились в группы и хором кричали имена своих кандидатов.
«Надо было со списком прийти», — упрекнул себя Рябинин. Но он не ожидал от детворы таких страстей.
Шум оборвался сразу: выкричались. Все с любопытством ждали, что же родилось из шума, что поймал на карандаш Рябинин.
— Гайдаш, Ковалев, Дроздович, — стал читать фамилии, которые успел услышать, Рябинин. — Лукьянов, Пышный, Бакинский, Сиверцева, Воробейчик.
Он неумышленно поставил фамилии Гайдаша и Ковалева на первые места, — так, просто все время думал о них. Ведь не будет же тут особой борьбы? Какая детям разница — Гайдаш или Ковалев?
— Нужно избрать пять человек, а здесь восемь. Будем голосовать каждого в отдельности, так?
— Да, да! — страстно закричал зал.
— Итак, голосуем, товарищи! — объявил Рябинин. — Его забавляла эта игра с детворой в парламент. — Итак, голосуем. — И тогда он услышал тишину, такую затаенную, такую звонкую, такую тонкую, что даже испугался.
«Вот они ка-ак!» — подумал он.
— Голосую Гайдаша. Все его знают? Кто «за», прошу поднять руки!
Шум побежал по залу. У Алеши замерло сердце, и он, боясь посмотреть на голосующих ребят, опустил голову.
— Гайдаш под судом! — закричал вдруг чей-то голос, Алеша не узнал чей: — Нельзя его избирать!
Рябинин увидел: нерешительно опустились кое-где руки.
— А кто его под суд отдал? — закричал яростно Лукьянов. — И за что?
— Верно, верно! — И теперь дружнее, еще гуще взметнулись руки.
— Прошел Гайдаш, — услышал Алеша и поднял голову.
— Голосую Ковалева, — торжественно произнес Рябинин.
— Не надо его! Не надо! — закричали из той части зала, где была ячейка.
— Голосовать! Голосовать! — дружно раздалось из другого конца, и Рябинин впервые с любопытством посмотрел туда: там мелькнули бекешка Ковалева и рыжий вихорок Воробейчика.
«А-а! Вот они где!»
Он чувствовал: это начинает увлекать его.
«Впрочем, вот проголосуем Ковалева — и игре конец».
— Кто за товарища Ковалева? — подчеркнуто бесстрастно, председательски произнес он. — Ну?
Движение. Там и сям поднялись руки.
— Мало! Мало! — закричали в зале.
— Надо считать! Считать!
— Да что считать! Мало!
— Считать! Считать!
Опытным взглядом увидел Рябинин — расползалась кучка, за которой он наблюдал, одна бекешка с сизыми смушками осталась.
«Чего же они хотят?» — недоуменно подумал он.
Со всех концов зала неслось:
— Считать! Считать!
— Неверные выборы!
— Что ты нам очки втираешь!
— Счита-ать! Счита-ать!
— Будем считать! — закричал Рябинин. — Ты и ты, — ткнул он пальцами в первый ряд, — считайте!
Счетчики встали, но шум не утих.
— Не верим этим счетчикам,
— Других дава-ай!
— Что в самом деле!
Шум опять рванулся над залом, и Рябинин уже утратил власть над ним.
И тогда ему стала ясна тактика бекешки с сизыми смушками: «На срыв дело ведет! На срыв! Ну, ладно же!»
— Ти-ише! — закричал он что есть силы и стукнул кулаком по столу. — Ти-ише!
Но голос его упал в море, шумящее в зале, и утонул. Рябинин был бессилен. Он побледнел, ноздри его раздулись, как у кавалерийской лошади, чующей бой; кулаки сжались.
Рябинин решил переждать: выкричатся.
Шум стал ослабевать. Рябинин успокоился: выкричались. И тогда что-то новое заметил он в зале: зал двинулся влево. Да, влево! Еще, еще влево! Только теперь Рябинин сообразил: двинулся зал к дверям. Широко распахнулись двери, и зал полз к выходу.
— Товарищи! — закричал тогда Рябинин изо всех сил, но его даже передние не услышали.
Около выходных дверей уже бурлил водоворот, Правая часть зала обмелела, собрание было сорвано. Враг, которому было шестнадцать лет, оказался сильнее боевого конника Рябинина.
Рябинин бросил на стол бесполезный звонок, и тот покатился по красной скатерти, жалобно позвякивая. Какая тишина наступила в зале! Тишина провала.
Рябинин натянул шинель и стал торопливо застегивать крючки. Он нервничал, крючки дрожали в его руках, не приходились к петелькам, костыли выскальзывали.
«Вот они как! — думал он. — А-а!.. Ишь ты!»
Ему почему-то казалось, что за всем этим прячется взрослый враг, настоящий враг. Может быть, прав Кружан: школьный фронт? А?
«Что же! — криво усмехнулся он, застегнув наконец шинель на все крючки. — Что же! Давай, давай! Кто кого?»
Сконфуженная, собралась на сцене ячейка. Рябинин окинул ее взглядом: горсточка — шесть человек.
— Что же это? — невольно спросил он. — Что же это так мало в ячейке народа?
— Да ведь не всякого возьмешь, — пробурчал Лукьянов. — Нужно вполне сознательных.
Детвора обступила Рябинина. Маленькая их кучка затерялась в большом и гулком актовом зале.
— Побили нас, а? — произнес Рябинин и посмотрел на молчаливых ребят. — Побили. Ну-ну! Эх, ребята!
Ему захотелось вдруг ласково обнять их за плечи. С детства он привык: тот, кто дерется рядом, — друг. Друзья познаются в драке. Враги тоже. Битые крепче бьют.
Принюхиваясь, он чуял за спиной Никиты Ковалева умного врага. Кто? Какие цели? Никита Ковалев сам не дурак. Чего он хочет? Какие цели?
— Почему Гайдаша нет здесь? — вдруг спросил он у Лукьянова.
— Да ведь он не в ячейке.
Рябинин охватил взглядом всю ячейку, покачал головой и сказал: