Момент бури (сборник)
— Да ведь это трудно толком объяснить, сэр. Просто-напросто… словом, чернокожий и белый как-то особенно удачно друг к другу притираются, входят в зацепление, словно хорошие шестерни. Между чернокожим и белым какая-то особая слаженность.
— А знаешь, — мягко проговорил Свен, — ведь когда-то, давным-давно, твои предки считали чернокожих неполноценным народом. Издавали всякие законы, по которым чернокожему категорически воспрещалось общаться с белым. И продолжали в таком же духе еще долго после того, как во всем остальном мире с этим предрассудком было покончено. Вплоть до Злосчастного Испытания.
— Это ложь, сэр! — вспыхнул Форбс. — Простите, я не обвиняю во лжи вас лично, сэр, но ведь это неправда. У нас в Джорджии всегда…
— Могу доказать: так утверждают книги по истории и антропологии. В библиотеке у нас тоже найдутся кое-какие, если только тебе не лень покопаться!
— Уж янки понапишут!
— Там есть и книги, написанные южанами. Все это правда, Форбс, но стыдиться здесь нечего. Просвещение приходит к людям долгими и мучительными путями. Твои предки обладали многими достоинствами, ты вправе ими гордиться!
— Но если все было так, как вы объясняете, — нерешительно произнес Форбс, — отчего же все переменилось?
— Вот об этом как раз можно прочитать в одном исследовании по антропологии. Ты ведь знаешь, что после Злосчастного Испытания ядерного оружия над Джорджией выпали обильные радиоактивные осадки?
— Так точно, сэр.
— Но ты едва ли знаешь, что в ту пору лучевая болезнь стала с особой беспощадностью косить население так называемого Черного Пояса. Да, жертвами болезни становились и многие белые. Но вот чернокожие в той части штата вымерли почти начисто.
— Этого я не знал, — покаянно прошептал Форбс.
— Уж поверь мне на слово, до Испытания случалось всякое — и расовые бунты, и линчевания, и взаимная неприязнь между белыми и чернокожими. Но вдруг чернокожих не стало: их истребила лучевая болезнь. В результате у белых, особенно в малых населенных пунктах, появилось нестерпимое чувство вины.
А самые суеверные из белых терзались мучительными угрызениями совести из-за массового вымирания чернокожих. Для таких белых вся цепь событий явилась тяжелым ударом, ведь люди-то они были религиозные.
— Какая им разница, если они ненавидели чернокожих?
— В том-то и дело, что вовсе не ненавидели! Опасались смешанных браков, экономической конкуренции, изменений в общественной иерархии. Однако о ненависти и речи не было. Напротив. В ту пору твои земляки утверждали (и при этом нисколько не кривили душой), будто куда лучше иметь дело с негром, чем с «либералом»-северянином. Отсюда вытекало множество конфликтов.
Форбс кивнул в напряженной задумчивости.
— В изоляте — в сообществе вроде того, где ты родился, — тогда же возник обычай трудиться вдали от дома, с представителями любой расы, кроме земляков. Здесь всему подоплекой комплекс вины.
По веснушчатым щекам Форбса градом катился пот.
— Прямо не верится, — пробормотал радист.
— Форбс, разве я тебе хоть раз в жизни солгал?
— Никак нет, сэр.
— Значит, поверишь, если я поклянусь, что все рассказанное мною — правда?
— По… постараюсь, капитан Свен.
— Теперь ты знаешь, откуда пошел обычай. Будешь служить с Блейком?
— Вряд ли у меня получится.
— А ты попробуй.
Прикусив губу, Форбс беспокойно заерзал.
— Попробую, капитан. Не знаю, выйдет ли, но попробую. И сделаю это ради вас и ради своих товарищей, а не из-за того, что вы мне тут наговорили.
— Постарайся, — сказал Свен. — Больше от тебя ничего не требуется.
Форбс кивнул и поспешно спустился с мостика. Тотчас же Свен сообщил диспетчеру, что готов стартовать.
Внизу, в кубрике, Форбса познакомили с новичком по фамилии Блейк. Долговязому черноволосому новичку было там явно не по себе.
— Здорово, — сказал Блейк.
— Здорово, — откликнулся Форбс.
Каждый робко шевельнул ладонью, словно намереваясь обменяться рукопожатием, но ни тот, ни другой не довершили жеста.
— Я из-под Помпей, — заявил Форбс.
— А я из Альмиры.
— Почти что соседи, — убито сказал Форбс.
— Это уж точно, — согласился Блейк.
Наступило молчание. После долгих раздумий Форбс простонал:
— Не могу я, ну никак не могу. — И двинулся было прочь из кубрика. Но вдруг остановился и, обернувшись, выпалил: — А ты чистокровный белый?
— Да нет, не так чтоб уж очень чистокровный, — степенно ответил Блейк. — По матери я на одну восьмую индеец племени чероки.
— Ты чероки, это точно?
— Он самый, не сомневайся.
— Так бы сразу и говорил! Знал я одного чероки из Альтахачи, его звали Том Сидящий Медвежонок. Ты ему случайно не родня?
— Едва ли, — признался Блейк. — У меня-то в жизни не бывало знакомых чероки.
— Да мне что, мне без разницы. Надо было сразу объяснить людям, что ты чероки. Идем, покажу тебе твою койку.
Когда часов через семь после старта о случившемся доложили капитану Свену, тот был совершенно ошеломлен.
Как же так, ломал он голову. Почему восьмушка крови индейцев чероки превращает американца в чероки? Неужели остальные семь восьмых не пересиливают?
И пришел к выводу, что американцы, особенно из южных штатов, — народ непостижимый.
Роберт Шекли
Руками не трогать!
Масс-детектор замигал розовым, затем красным. Дремавший у пульта Эйджи встрепенулся.
— Приближаемся к планете! — крикнул он, стараясь перекричать пронзительный свист воздуха, вырывавшегося сквозь пробитую осколком дыру в корпусе корабля.
Капитан Барнетт кивнул и приварил очередную заплату к изношенной обшивке «Индевера». Свист заметно утих, но не прекратился. Он не прекращался никогда.
Планета показалась из-за небольшого багрового солнца. Ее тусклый зеленоватый отблеск на фоне черного пространства вызвал у обоих астронавтов одну и ту же мысль.
— Интересно, найдется на ней что-нибудь стоящее? — задумчиво проговорил Барнетт.
Эйджи с надеждой приподнял седую бровь.
Им вряд ли удалось бы разыскать новую планету, если б «Индевер» летел по Южногалактической трассе. Но там патрулировало слишком много кораблей федеральной полиции, а у Барнетта были серьезные основания держаться от нее подальше.
Хотя «Индевер» считался торговым кораблем, весь его груз состоял из нескольких бутылей чрезвычайно сильной кислоты, предназначавшейся для вскрытия сейфов, и трех небольших атомных бомб. Власти относились к подобным товарам неодобрительно и упорно пытались привлечь экипаж к ответственности за всякие старые грехи — убийство на Луне, ограбление на Омеге, кражу со взломом на Самии.
В довершение всех бед новые полицейские корабли обладали большей скоростью и лучшей маневренностью, и «Индеверу» пришлось перейти на обходные маршруты. Сейчас корабль направлялся к Новым Афинам, где были открыты богатейшие урановые залежи.
— Да, не густо, — прокомментировал Эйджи, с отвращением глядя на приборы.
— Можно даже не садиться, — кивнул Барнетт.
Показания датчиков разочаровывали. Незарегистрированная планета оказалась меньше Земли и, за исключением кислородной атмосферы, не имела коммерческой ценности.
Вдруг заработал детектор тяжелых металлов.
— Там что-то есть, — взволнованно заговорил Эйджи, быстро расшифровывая показания приборов. — Очень чистый металл, притом прямо на поверхности!
Барнетт кивнул, и корабль пошел на посадку.
Из заднего отсека вышел Виктор в шерстяной шапчонке на бритой голове и глянул в иллюминатор через плечо Барнетта. Когда «Индевер» завис в полумиле над поверхностью планеты, они увидели то, что приняли за месторождение тяжелого металла.
На лесной прогалине стоял космический корабль.
— Вот это уже интересно, — протянул Барнетт и кивнул Эйджи.
Эйджи искусно произвел посадку. По возрасту ему давно полагалось выйти на пенсию, но годы никак не отразились на профессиональных навыках пилота. Когда Эйджи остался без работы и без гроша в кармане, его разыскал Барнетт и великодушно предложил контракт. Капитан охотно становился альтруистом, когда это сулило выгоду.