Литературная критика. Том 3.

Удивлением и благоговением к Пушкину проникнуты и следующие за тем отзывы «Телеграфа» — до появления VII главы «Евгения Онегина», разбор которой помещен в последней части «Телеграфа» за 1830 год. Здесь уже с грустью говорится о том, что блестящий талант Пушкина запутался среди отношений, не благоприятствующих его развитию, и рецензент ищет объяснений того факта, что вновь вышедшая глава романа принята публикою не с таким восторгом, как прежние. Тон статьи умерен и деликатен, но тверд и независим; в нем слышится уважение, но нет и тени прежнего энтузиазма. Еще холоднее, нежели о VII главе «Евгения», отзыв о «Борисе Годунове», помещенный в той же части журнала. Наконец — все в той же 32-й части «Телеграфа», находим пародию известной эпиграммы Пушкина «Собрание насекомых»:
Эпиграмма
 
 
На ниве бедной и бесплодной
 
Российской прозы и стихов
 
Я, сын поэзии Голодной,
 
Вам набрал травок и цветов;
 
В тиски хохочущей сатиры
 
Я их когтями положил
 
И резким звуком смелой лиры
 
Их описал и иссушил.
 
Вот Чайльд Гарольдия [18] смешная.
 
Вот Дон-Жуания моя;
 
Вот Дидеротия блажная,
 
Вот русской белены семья;
 
Пырей Ливонии удалой
 
И финский наш чертополох,
 
И мак Германии удалой
 
И древних эллинов горох [19]
 
Все, все рядком в моих листочках
 
Разложено, уложено
 
И эпиграммы в легких строчках
 
На смех другим обречено.
 
 
Обезьянин («Московский телеграф». 1830 г., ч. 32, стр. 135).
Через два года была помещена другая пародия — знаменитого стихотворения Пушкина «Чернь»:
Трудолюбивый муравей
Историческо-политическо-литературная Газета, издаваемая в городе NN Яковом Ротозеевым и Фомою Низкопоклониным [20]
Поэт
 
(Посвящено Ф. Ф. Мотылькову)
 
 
 
Самовластительный губитель
 
Забав и доблестей своих,
 
То добрый гений, то мучитель,
 
Мертвец средь радостей земных
 
И гость веселый на кладбище.
 
Поэт! скажи мне: где жилище,
 
Где дом твой, дивный чародей?
 
Небрежной лирою своей
 
Ты нас то мучишь, то терзаешь
 
То радуешь, то веселишь;
 
К ногам порока упадаешь,
 
Добро презрением даришь;
 
То над неопытною девой,
 
Как старый грешник, шутишь ты…
 
Скажи, зачем твои сомненья,
 
Твои безумные волненья,
 
Зачем в тебе порок и зло
 
Блестящим даром облекло
 
Судьбы счастливой заблужденье?
 
Зачем к тебе — сует дитя,
 
Всползли, взгнездилися пороки:
 
Лжи, лести, низости уроки
 
Ты проповедуешь шутя?
 
С твоим божественным искусством,
 
Зачем, презренной славы льстец,
 
Зачем предательским ты чувством
 
Мрачишь лавровый свой венец?
 
Так говорила чернь слепая,
 
Поэту дивному внимая;
 
Он горделиво посмотрел
 
На вопль и клики черни дикой,
 
Не дорожа ее уликой,
 
Как юный, бодрственный орел,
 
Ударил в струны золотые,
 
С земли далеко улетел,
 
В передней у вельможи сел
 
И песни дивные, живые
 
В восторге радости запел.
 
 
Бессмыслов, С.-Петербург, 1832.
 
Здесь, ясно, дело идет о «Литературной газете», которую издавал Дельвиг (его, очевидно, должно разуметь под именем Якова Ротозеева), литературный клиент Пушкина (которого хочет пародия означить именем Фомы Низкопоклонина). Прозвища «Мотыльков» и «Бессмыслов», очевидно, относит она также к нему.
Форма последней пародии очень жестка, но таковы были тогда литературные обычаи в эпиграммах и пародиях: сам Пушкин часто бывал не менее резок, — довольно припомнить знаменитые статьи Феофилакта Косичкина в «Телескопе», не менее знаменитую статью о Видоке и многие из его эпиграмм — из них приведем только одну, подписанную его именем и напечатанную в «Телеграфе» 1829 года (часть 26, стр. 408).
Эпиграмма
 
 
Там, где древний Кочерговский
 
Над Ролленем опочил.
 
Дней новейших Тредьяковский
 
Колдовал и ворожил:
 
Дурень, к солнцу став спиною,
 
Под холодный Вестник свой
 
Прыскал мертвою водою,
 
Прыскал ижицу живой.
 
 
А. Пушкин
 
Под «Кочерговским» еще яснее виден «Каченовский» (поместивший незадолго перед тем в своем журнале одну из статей экс-студента Надоумко), нежели под «Мотыльковым» Пушкин. Потому, если нам теперь предосудительною кажется неделикатность формы, то осуждать можно только вообще литературные обычаи всего общества той эпохи, а не в частности того или другого из людей, поступавших в этом случае точно так же, как и все прочие. Если же непременно захотим обвинять кого-нибудь в частности, то скорее надобно искать виновников такого обычая между приверженцами Пушкина, нежели между его литературными противниками. Положительные указания на то легко найти в тогдашних журналах. Мы, чтобы не увеличивать число цитат, ограничимся одною ссылкою на «Московский телеграф» (1830 года), часть 31, стр. 79.
Итак, около конца 1830 года отзывы «Телеграфа» о Пушкине изменились; вместо прежнего энтузиазма водворилась сначала холодность, потом явный раздор. В чем же надобно искать причин этой перемены, и кого считать первым виновником той жесткости, до которой часто доходила распря? Обыкновенно во всем обвиняют издателя «Телеграфа», совершенно оправдывая приверженцев Пушкина, тем более самого Пушкина. Факты не подтверждают такого приговора, составленного исключительно на основании авторитета самого Пушкина.
Что касается изменения в сущности суждений о произведениях Пушкина, начиная с 1830 года, журналы (и в том числе «Московский телеграф») были только отголоском общего мнения огромного большинства публики.
Но справедлива или несправедлива была публика, становясь равнодушнее к новым произведениям Пушкина, нельзя обвинять журналы за то, что они не прошли молчанием этот факт и старались объяснить его; нельзя было бы строго осуждать их и за то, если бы они безотчетно увлеклись общим мнением. Но о «Телеграфе», отношения которого к Пушкину теперь занимают нас, должно сказать, что он старался, пока доставало у него сил внутреннего убеждения, бороться с изменившимся мнением публики; что потом, начав отчасти разделять это мнение, он делал это не по слепому увлечению из одной крайности в другую, а по сознательному и твердому убеждению, которое совершенно гармонировало с общим направлением этого журнала. Он остался верен себе, когда изменившиеся отношения Пушкина к публике заставили его не признавать в последующих творениях поэта того значения для русской литературы, какое имели его первые произведения. Выписки, которые мы приведем сейчас, неоспоримо это доказывают.