Литературная критика. Том 3.

«Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Б. (фамилия была написана вполне, но потом все буквы, кроме первой, зачеркнуты, как видим на facsimile этого отрывка, приложенном к биографии).
Я был счастлив 5 минут!»
* * *
Вот отрывок из «Евгения Онегина» в его первобытном виде:
I
 
 
В те дни, когда в садах Лицея
 
Я безмятежно расцветал,
 
Читал охотно Елисея [6],
 
А Цицерона проклинал:
 
В те дни, как я поэме редкой
 
Не предпочел бы мячик меткой,
 
Считал схоластику за вздор,
 
И прыгал в сад через забор;
 
Когда порой бывал прилежен,
 
Порой ленив, порой упрям,
 
Порой лукав, порою прям,
 
Порой смирен, порой мятежен,
 
Порой печален, молчалив,
 
Порой сердечно говорлив;
 
 
II
 
 
Когда в забвеньи перед классом
 
Порой терял я взор и слух,
 
И говорить старался басом,
 
И стриг над губой первый пух, —
 
В те дни… в те дни, когда впервые
 
Заметил я черты живые
 
Прелестной девы, и любовь
 
Младую взволновала кровь,
 
И я, тоскуя безнадежно,
 
Томясь обманом пылких снов,
 
Везде искал ее следов,
 
О ней задумывался нежно,
 
Весь день минутной встречи ждал,
 
И счастье тайных мук узнал.
 
 
Последняя половина второй строфы относится, быть может, к той самой страсти, о которой говорит отрывок записок, сейчас нами представленный.
По выходе из Лицея, Пушкин, как известно, увлекся удовольствиями молодости, развлечениями света и кружка друзей. Крепкое здоровье его не могло вынесть изнурительного образа жизни, и через восемь месяцев после выпуска он вытерпел сильную горячку (в феврале 1818 года). По выздоровлении он вновь предался «водовороту», его уносившему, как выражается г. Анненков. Как рассеянна была его жизнь в первые два года после того, как он остался распорядителем своих действий, лучше всего свидетельствует обстоятельство, что в это время не вел он записок, которые начинаются только с приезда его в Крым (в 1820 г.). В Кишиневе и в Одессе Пушкин также вел жизнь рассеянную и даже позволял себе множество шалостей. Обо всем этом писано было довольно много, потому здесь мы опять можем удовольствоваться немногими чертами. Свой эксцентрический костюм в Кишиневе сам Пушкин описывает на Онегине (в одной из неизданных строф):
 
 
Носил он русскую рубашку,
 
Платок шелковый кушаком,
 
Армяк татарский нараспашку,
 
И шапку с белым козырьком.
 
Но только сим убором чудным.
 
Безнравственным и безрассудным.
 
Была весьма огорчена
 
Его соседка Дурина,
 
А с ней Мизинчиков, Евгений,
 
Быть может, толки презирал,
 
Быть может, и про них не знал:
 
Но всех своих обыкновений
 
Не изменял в угоду им:
 
За то был ближним нестерпим.
 
 
Из его приключений сообщим только одно: в 1822 году Пушкин пропал из Кишинева на несколько времени; он пристал к цыганскому табору, кочевал с ним, доходил до границ империи. Об этом свидетельствует отрывок из «Цыган», не попавший в поэму при ее издании:
 
 
За их ленивыми толпами
 
В пустыне, праздный, я бродил,
 
Простую пищу их делил
 
И засыпал пред их огнями…
 
В походах медленных любил
 
Их песней радостные гулы,
 
И долго милой Мариулы
 
Я имя нежное твердил.
 
 
Пламенные поклонники поэта, тогда уже признанного великим, с ужасом смотря на такую растрату времени и сил, по их мнению пагубную для таланта, с укоризнами или горестью умоляли его покинуть шалости и развлечения, его недостойные, и все силы души обратить на славную деятельность, которой ждут от него все образованные русские. Одно из таких писем (на французском языке) уцелело в бумагах Пушкина, и г. Анненков сообщает его в переводе:
Когда видишь того, кто должен покорять сердца людей, раболепствующего перед обычаями и привычками толпы, человек останавливается посреди пути и спрашивает самого себя: почему преграждает мне дорогу тот, который впереди меня и которому следовало бы сделаться моим вожатым? Подобная мысль приходит мне в голову, когда я думаю о вас; а я думаю о вас много, даже до усталости. Позвольте же мне итти, сделайте милость. Если некогда вам узнавать требования наши, углубитесь в самого себя и в собственной груди почерпните огонь, который несомненно присутствует в каждой такой душе, как ваша.
Такие заботливые напоминовения (прибавляет г. Анненков) Пушкин получал со всех сторон, до самого 1830 года, с которого, как увидим, образ его жизни совершенно изменяется. Нельзя не сочувствовать столь благородным и так прекрасно высказанным сожалениям и требованиям, какие видим в этом письме; но теперь мы знаем, что увлечения молодости, пагубные для натур слабых и односторонних, не повредили мощной и всесторонней натуре Пушкина — его гений развивался и мужал среди волнений юности, благодаря самым увлечениям жизни, и мы к нему более, чем ко всякому другому, можем отнести его же собственное восклицание:
 
 
Блажен, кто смолоду был молод!
 
 
Пушкин уехал из Петербурга автором «Руслана и Людмилы», возвратился в Петербург автором «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова». Известно, что по возвращении на родину он до самой своей женитьбы увлекался, почти по-прежнему, удовольствиями света и наслаждениями молодости всякий раз, как приезжал в Москву или Петербург, и неутомимо предавался труду всякий раз, когда уезжал в деревню. Потому переходим прямо к подробностям, какие сообщает биография о перемене характера, обнаружившейся во время двух последних (1829 г.) его пребываний в Москве до женитьбы. Большею частью останавливался он в доме П.В. Н-на.
Из слов П.В. Н-на можно видеть, как изменились привычки Пушкина, как страсть к светским развлечениям, к разноречивому говору многолюдства смягчилась в нем потребностями своего угла и семейной жизни. Пушкин казался домоседом. Целые дни проводил он в кругу домашних своего друга, на диване, с трубкой во рту и прислушиваясь к простому разговору, в котором дела хозяйственного быта стояли часто на первом плане. Надобны были даже усилия со стороны заботливого друга его, чтоб заставить Пушкина не прерывать своих знакомств, не скрываться от общества и выезжать. Пушкин следовал советам П.В. Н-на нехотя: так уже нужда отдохновения начинала превозмогать все другие склонности.
Однако прежняя беспокойная жажда внешнего разнообразия, прежняя тоска, производившая «охоту к перемене мест — весьма мучительное свойство», не совершенно еще исчезла в это время: начало 1830 года было занято планами путешествий: Пушкин задумывал съездить за границу, а когда этот проект не исполнился, просил позволения провожать в Китай нашу миссию. Об этом осталось даже воспоминание в его стихах: