Знаменитые красавицы

Только актрисе, вероятно, можно было простить такую вопиющую фривольность...
В 1842 году после трогательного прощания Тальони оставила гостеприимную страну, навсегда завоевав сердца благодарных русских зрителей. А через пять лет она закончила выступать на сцене и поселилась в своем палаццо на озере Комо. Вторая половина ее жизни была менее блестящей, чем первая. А если учесть ее прошлую небывалую популярность и избалованность славой, то можно предположить, как тяжко Марии было переносить забвение. Во время войны 1870 года она получила сообщение, что убит ее сын. Растерзанная горем мать вскоре узнала, правда, что, к счастью, он всего лишь тяжело ранен, но ложное сообщение стало лишь началом новых бед. В 1871 году умер Филиппо Тальони, с ним вместе для Марии ушла и вся ее жизнь, ее гений, она потеряла опору в этом мире. Свой долгий век великая балерина окончила в ужасающей бедности, зарабатывая на существование уроками танцев, а умерла она в день своего рождения — 23 апреля.
  
Марина Валерьевна Ганичева
 
АМАЛИЯ КРЮДЕНЕР
 
(1808–1881) или (1810–1887)
 
 
И то же в вас очарованье,
 
И та ж в душе моей любовь!..
 
Ф. Тютчев
 
Юный Теодор влюбился в пятнадцатилетнюю «младую фею» Амалию, происходившую из старинного и очень богатого рода.
«Младая фея» была к тому же и пленительно красива.
Ее отец — граф Максимилиан Лерхенфельд, будущий посланник в Петербурге, а мать — принцесса Турн-унд-Таксис, сестра прусской королевы Луизы, матери будущей русской императрицы Александры Федоровны, жены Николая I.
Теодор, милый смешной «русский», и как смешно он улыбается, как смущенно теребит перчатки... Говорят, он поэт.
Именно Амалии, по свидетельству исследователей, посвятил Феденька Тютчев свое первое стихотворение о любви.
Амалия, юная и беззаботная, уже вполне познала свою власть над мужчинами, ей было легко с этим юношей. Он был любезен, предупредителен и пылок, он смущался при встрече с нею, и его бледные щеки окрашивались таким забавным свежим румянцем.
Добрейший дядька поэта, Николай Афанасьевич Хлопов, ходивший за дитятей с четырехлетнего возраста и приехавший за ним в «неметчину» для присмотру, отписывал маменьке Екатерине Львовне, что ее Феденька изволил обменяться со своей подругой часовыми шейными цепочками и «вместо своей золотой получил в обмен только шелковую»... Экая немецкая бережливость!
Они много гуляли по Мюнхену и окрестностям, древние предместья романтически настраивали и без того излишне пылкого «юного Вертера» и «младую фею». Ездили они и в дальние путешествия к прекрасному голубому Дунаю, сказочному и окутанному легендами, несущему свои воды через таинственный и древний Шварцвальд.
 
 
Я помню время золотое,
 
Я помню сердцу милый край.
 
День вечерел; мы были двое;
 
Внизу, в тени, шумел Дунай.
 
 
 
И на холму, там, где, белея,
 
Руина замка вдаль глядит,
 
Стояла ты, младая фея,
 
На мшистый опершись гранит,
 
 
 
Ногой младенческой касаясь
 
Обломков груды вековой;
 
И солнце медлило, прощаясь
 
С холмом, и замком, и тобой.
 
 
 
И ветер тихий мимолетом
 
Твоей одеждою играл
 
И с диких яблонь цвет за цветом
 
На плечи юные свевал.
 
 
 
Ты беззаботно вдаль глядела...
 
Край неба дымно гас в лучах;
 
День догорал; звучнее пела
 
Река в померкших берегах.
 
 
 
И ты с веселостью беспечной
 
Счастливый провожала день;
 
И сладко жизни быстротечной
 
Над нами пролетала тень.
 
 
Но «счастье быстротечно», и тень легла на душевную безмятежность юных влюбленных.
Поздней осенью 1824 года Теодор просил руки Амалии у ее родителей. Судя по всему, Амалия была согласна. Но Теодор, нетитулованный молодой дипломат, не записанный даже в штат посольства, к тому же небогатый и еще слишком молодой, вряд ли мог называться удачной партией. И они дали согласие на брак дочери с секретарем русской дипломатической миссии бароном Александром Сергеевичем Крюденером, который был старше Федора Тютчева на несколько лет.
Тютчев был в отчаянии. По семейному преданию, он даже вызывал кого-то из родственников Амалии на дуэль чести, но в конце концов все как-то уладилось.
 
 
Твой милый взор, невинной страсти полный,
 
Златой рассвет небесных чувств твоих
 
Не мог — увы! — умилостивить их —
 
Он служит им укорою безмолвной.
 
 
 
Сии сердца, в которых правды нет,
 
Они, о друг, бегут, как приговора,
 
Твоей любви младенческого взора,
 
Он страшен им, как память детских лет.
 
 
 
Но для меня сей взор благодеянье;
 
Как жизни ключ, в душевной глубине
 
Твой взор живет и будет жить во мне:
 
Он нужен ей, как небо и дыханье.
 
 
 
Таков горе духов блаженных свет,
 
Лишь в небесах сияет он, небесный;
 
В ночи греха, на дне ужасной бездны,
 
Сей чистый огнь, как пламень адский жжет.
 
 
Что-то совсем юношеское и чистое было в его сватовстве, что она не смогла забыть.
В Петербурге она сразу же по приезде вошла в пантеон красавиц. Здесь все завсегдатаи салонов и балов были в восхищении от нее. Известный ценитель женской красоты и бонвиван князь Петр Андреевич Вяземский, любивший делиться своими наблюдениями с женой, писал ей 25 июля 1833 года: «Вчера был вечер у Фикельмонов <...> было довольно вяло. Один Пушкин palpitoit de l'interet du moment (трепетал от мгновенно вспыхнувшего интереса. — Фр.), краснея взглядывал на Крюднершу и увивался вокруг нее».
На самом деле и Вяземский был готов увиваться вокруг 25-летней красавицы. Еще в июне при появлении ее на вечере у графини Бобринской он сообщал о светской новости: «Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, стыдлива...» И потом все свои встречи с баронессой отмечал в письмах... «Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вильегорским немецкие штучки. Голос ее очень хорош».
Так что Амалия сумела покорить своей красотой, молочной белизной плеч и прекрасным голосом не только светское общество, но и поэтические сердца Петербурга.
В 1838 году Смирнова-Россети, любительница наблюдать жизнь великосветского общества, описала госпожу Крюденер на балу в Аничковом дворце: «Она была в белом платье, зеленые листья обвивали ее белокурые локоны; она была блистательно хороша». Царь открыто ухаживал за нею и всегда сидел рядом. «После Бенкендорф заступил место гр. В. Ф. Адлерберга, а потом — и место Государя при Крюднерше. Государь нынешнюю зиму мне сказал: «Я уступил после свое место другому» — и говорил о ней с неудовольствием, — пишет Россети, — жаловался на ее неблагодарность и ненавистное чувство к России. Она точно скверная немка, у ней жадность к деньгам непомерная».
Трудно сказать, были ли это обида государя на холодность Крюднерши и злословие Смирновой-Россети, или уж действительно за красотой скрывалась расчетливость и скверность мыслей.