Знаменитые красавицы

В мемуарах главного сплетника эпохи определялся тип «светской львицы» именно в связи с ней: «В петербургском обществе, в подражание обществу парижскому, впервые тогда появились львицы, или так называемые дамы высшего круга, отличавшиеся в свете или своей роскошью, или положением, или своим умом, или красотой, или, наконец, всем этим совокупно, а главное, множеством своих поклонников... Из всех этих дам Воронцова-Дашкова более всех заслуживала наименование львицы, если понимать это в том широком смысле, какое придавало ему тогда французское общество. Она не имела соперниц. В танцах на балах, которые она любила, она была особенно очаровательна... ее красота была не классической, потому что черты ее лица, строго говоря, не были правильны, но у нее было нечто такое, не поддающееся описанию, что большинству нравится более классической красоты.
Что подкупало в ней, в особенности всех ее знавших: это ее простота и непринужденность... Если добавить к характеристике графини, что она обладала редким остроумием и находчивостью, то понятно будет, что она по праву занимала первое место между молодыми женщинами петербургского общества, и этого права у нее никто не оспаривал. Я был ей представлен на большом бале у австрийского посла приятелем моим, одним из самых усердных ее поклонников, Столыпиным (почему-то прозванным в обществе Монго) — молодым человеком редкой красоты».
Она обладала чутким сердцем, скрытым за оболочкой «светской бабочки». В день дуэли Пушкина, который часто бывал в их доме и любил приходить к ним на балы, она, катаясь, встретила сначала Пушкина, ехавшего на острова с Данзасом, потом — направлявшихся туда же Дантеса с д'Аршиаком. Сердце почуяло страшное, будто кто подсказал — это неспроста, быть несчастью. Александра Кирилловна бросилась домой. Что делать? Куда послать? Кого предупредить, чтобы не случился поединок? «Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастье». Сердце-вещун. Она бросилась просить мужа что-то сделать. Он резко ответил ей, что она слишком молода, чтобы понимать в вопросах мужской чести.
Судьба будто все время сводила с ней поэтов — сначала Пушкин, потом Лермонтов. Для Пушкина она была совсем девочкой, когда Лермонтов написал стихи к ее портрету — ей исполнилось 22.
Другой писатель, В. Соллогуб, в момент ее светского успеха, написал: «...много случалось встречать мне на моем веку женщин гораздо более красивых, может быть, даже более умных, хотя графиня Воронцова-Дашкова отличалась необыкновенным остроумием, но никогда не встречал я ни в одной из них такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла все ее окружающее... Многие женщины пытались ей подражать, но ни одна из них не могла казаться тем, чем та была в действительности».
Влюблен в нее был А. Столыпин, родственник и верный друг Лермонтова, прозванный им Монго.
Он был образцом благородства и светского рыцарского духа, к тому же необыкновенный красавец, чья привлекательность вошла в поговорку. Все дамы высшего света были от него без ума и называли «прекрасный Столыпин» и «любимчик женщин».
«Красота его, мужественная и, вместе с тем, отличавшаяся какою-то нежностию, была бы названа у французов «proverbiale» (баснословной, вошедшей в поговорку. — Фр. — Авт.). Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать «Монгу-Столыпина» значит для нас, людей того времени, то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом. Его не избаловали блистательнейшие из светских успехов, и он умер уже не молодым, но тем же добрым, всеми любимым «Монго», и никто из львов не возненавидел его, несмотря на опасность его соперничества. Вымолвить о нем худое слово не могло бы никому прийти в голову и принято было бы за нечто чудовищное».
Однако он не был гостиным красавчиком: «Отменная храбрость этого человека была вне всякого подозрения. И так было велико уважение к этой храбрости и безукоризненному благородству Столыпина, что, когда он однажды отказался от дуэли, на которую был вызван, никто в офицерском кругу не посмел сказать укорительного слова, и этот отказ, без всяких пояснительных замечаний, был принят и уважен, что, конечно, не могло бы иметь места по отношению к другому лицу: такова была репутация этого человека. Он несколько раз вступал в военную службу и вновь выходил в отставку (1842 год) и поступил вновь на службу в Крымскую кампанию... храбро дрался под Севастополем, а по окончании войны вышел в отставку и скончался затем в 1856 году во Флоренции».
Алексей Столыпин всегда защищал Лермонтова, был его ангелом-хранителем, два раза сопровождал его на Кавказ, охранял от наветов и злых недоброжелателей, перевел на французский «Героя нашего времени», участвовал как секундант в двух дуэлях поэта, в том числе и трагической, закрыл глаза умершего друга, в общем, был верен и предан ему до конца.
Полагаю, что был он верным и в своем преклонении перед красотой.
Александра и Алексей — светская львица и светский лев. Их отношения были предрешены, но, видимо, Сашеньке льстило обожание Монго и покорность, оттого даже наблюдатель романов князь Вяземский писал с сожалением, что их взаимоотношения со временем превратились «в долгую поработительную и тревожную связь». Впрочем, из нее ничего не вышло...
Воронцова-Дашкова после смерти мужа ко всеобщему изумлению через год стала женой француза-доктора барона де Пуайи. Это была настоящая, всепоглощающая любовь, которая приходит к женщине в сорок лет.
Столь необычно это было для аристократки из высшего света, богатой и гордой, что это породило множество разных слухов и домыслов в обществе. Тем более что она умерла через полгода после этой свадьбы. Дошли какие-то неясные слухи, что, мол, умерла она в нищете, что муж ее обобрал, а она скончалась в больнице для бедных. Эти передававшиеся из уст в уста рассказы были столь яркими, что другой поэт, Николай Некрасов, написал стихотворение, яркую и печальную картину жизни «светской львицы», — «Княгиня».
 
 
Властвует княгиня, цепи налагает.
 
Но цепей не носит, прихоти послушна,
 
Ни за что полюбит, бросит равнодушно:
 
Ей чужое счастье ничего не стоит, —
 
Если и погибнет, торжество удвоит!
 
Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,
 
Иль кругом все было страсти недостойно,
 
Только ни однажды в молодые лета
 
Грудь ее любовью не была согрета.
 
...И одна осталась
 
Память: что с отличным вкусом одевалась!..
 
Да в строфах небрежных русского поэта,
 
Вдохновенных ею чудных два куплета...
 
 
Александр Дюма, напротив, рассказывал о том, что де Пуайи горячо любил свою супругу и был предан ей до конца ее жизни. Известно, что де Пуайи, прочитав французский перевод поэмы Некрасова и прибыв в Петербург по своим делам, желал вызвать поэта на дуэль. Только благодаря вмешательству друзей Некрасова дуэль не состоялась.
Мы не знаем точно как, но знаем, что в Париже окончила свои дни «светская львица» с добрым сердцем и загадочной судьбой, которая словно яркая вспышка света осветила собой нескольких русских поэтов...
  
Марина Валерьевна Ганичева
 
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ЮСУПОВА-ЭЛЬСТОН
 
(1861–1939)
 
 
«Славная княгиня, в ней есть что-то тонкое, хорошее».
 
В. Серов