Маленький стрелок из лука
А березовая роща встречает их соловьиным пением. Не сговариваясь, друзья останавливаются у первой березы и замирают, забыв про время и про то, куда они идут. Соловьи услаждают слух своих подруг, пока те сидят в гнездах на яйцах. И хотя они поют почти все разом, это не просто какафония разных звуков, а единый хор, в котором каждый певец - солист. И весь этот звонкоголосый слаженный хор исполняет жизнерадостный гимн наступающему дню, солнцу, природе.
Дорога вела сквозь рощи, перемежаемые тронутыми зеленью колхозными и совхозными полями, через чистые сосновые боры с корабельными соснами и елями, выводила к неширокой речке, спрятавшейся в камышах и осоке. Будто рябина испещрили светлое лицо речки зеленые кувшинки. Если долго смотреть на речку, то можно увидеть, как нежные белые лилии поворачивают свои круглые головки к солнцу и одна за другой раскрывают коричневые просвечивающиеся лепестки. Ранними утрами над речками колыхался сиреневый туман, неуклюже летали над самой водой еще не обсохшие от росы стрекозы. Несколько лет уродливые личинки, которых рыбаки прозвали "буканами", ползали по илистому дну, а теперь вот, сбросив с себя драконий наряд, воспарили в небо. Еще не привыкнув к столь разительной перемене в своей судьбе, они часто падали в воду, будто обжитое дно реки снова манило их к себе. Но если раньше в воде они были беспощадными хищниками, пожиравшими всякую мелочь, то теперь сами становились жертвами в некогда родной стихии, их тут же с негромким чмоканьем хватали крупные язи. Иногда позолоченные солнцем литые рыбины с всплеском выворачивались из тихой воды и, глотнув воздуха, снова исчезали. А по воде разбегались большие сверкающие круги.
В полдень, когда тень становилась совсем короткой, друзья ложились на лужайку и смотрели в ярко-синее небо, по которому беззаботно проплывали большие и маленькие облака. С веселым тирликаньем над самыми головами пролетали ласточки. Они не прекращали свой замысловатый полет, даже когда над лужайкой, казалось, застыл впаянный в ослепительное небо золотистый коршун. Знали, что ни один стервятник не догонит их в воздухе, где они себя чувствовали, как рыба в воде.
В такие минуты друзья не разговаривали. Они слушали не только птиц, а и ровное жужжание пчел, перелетающих с цветка на цветок, разноголосое стрекотание кузнечиков, неожиданно возникающее и тут же пропадающее басистое гудение больших коричневых стрекоз, совершающих в погоне за мошкарой немыслимые па в голубом воздухе, тоненький писк землероек, тихое зловещее шуршание извивающегося змеиного тела в траве, трагический шум короткой схватки юркой ласки с каким-то нерасторопным грызуном, попавшимся к ней в зубы на обед.
Вот так, глядя на облака, можно было до бесконечности слушать песни ветра, то проносящегося высоко над вершинами высоких деревьев, то зарывающегося в траву, которая сразу же отзывалась тихими шорохами и мелодичными звонами, то пролетающего совсем низко над водой, отчего глянцевые листья кувшинок начинали становиться на ребро и, стукаясь друг о дружку, издавать шлепающие звуки, а высокий камыш с тихим вздохом пригибался к воде и макал в зеркальную гладь еще зеленые метлы, которые позже превратятся в пушистые коричневые шишки.
А букет запахов? Незнакомые и волнующие запахи обступали со всех сторон. Это и смолистый запах бора, и сладковатый запах благоухающего клевера, и полевых трав, и нагревшейся речной воды, и цветущего орешника. Ветер вдруг принес удивительный пьянящий запах какого-то растения или цветка, который сразу вытеснил все остальные запахи и вызвал у Кирилла воспоминания о далеком детстве, давным-давно умершей бабушке, с которой он пятилетним мальчуганом ходил на болото собирать клюкву... Но этот запах недолго продержался в воздухе. Новый порыв ветра унес его с собой дальше, и сразу же развеялись воспоминания о детстве...
В деревне со смешным названием Кисели Кирилл спас от разрушения древнюю часовню конца XVII века, стоящую на черном ручье. Сработанная искусными мастерами без единого гвоздя, она простояла более чем два с половиной века. Пока в деревне было многолюдно, ухаживали за часовней, а нынче народу поубавилось, и председатель колхоза решил бесхозную постройку снести, тем более что по соседству начали строительство силосной башни.
Кирилл два дня убеждал председателя, что часовенка - это историческая ценность и ее даже пальцем трогать нельзя. Правда, внутри часовни не сохранилось старинных икон, но сама постройка представляла большой интерес. Он и председателю заявил, что, как только вернется в Ленинград, сразу сообщит об этой находке ученым из Общества охраны памятников старины и в деревню приедут светила науки, возможно, они перевезут эту реликвию в Кижи... Это он уже так сказал, для красного словца, но на председателя упоминание о Кижах подействовало самым неожиданным образом: он тут же заявил, что часовня останется на месте в целости и сохранности, а в Кижи ее везти не обязательно, пусть туристы и ученые сами приезжают в Кисели и любуются памятником старины...
Вечером Кирилл увидел председателя возле часовни. Он смотрел на нее, качал седоватой головой, а над ним с возбужденными криками летали ласточки, свившие себе гнезда под круглой крышей.
Работу они нашли без особых хлопот. Председатель небольшого колхоза Опочецкого района принял их, как говорится, с распростертыми объятиями, определил на постой к бабке Аграфене. Переговоры с ним вел Василий Иванов, а остальные скромно помалкивали, совсем не разделяя оптимизм своего бригадира. Впрочем, председатель не поручил им строить дом или какое-нибудь другое солидное помещение - он привел их к полуразвалившейся риге, куда осенью сваливают снопы льна-долгунца, и сказал, что ее надо отремонтировать. Бревна и плохо отесанные доски уже были подготовлены. Эту работу они выполнили за неделю. Честно говоря, можно было отремонтировать ригу и быстрее, но плотникам приходилось прямо на ходу осваивать новую специальность. И, надо сказать, никто в грязь лицом не ударил. Если первые дни председатель, наведываясь к ним на замызганном "Иже" с коляской, и поглядывал с некоторым недоверием на новоиспеченных работничков, то позже перестал хмуриться и даже попросил их построить новое зернохранилище.
И хотя всем понравилась небольшая тихая деревушка на берегу реки Великой с несколько необычным названием Сковорода, пришлось отказаться, потому что надо было двигаться дальше, в Псковщине много красивых поэтических мест. Чего стоят одни Пушгоры или Печеры?..
Вставали они в шесть утра, бежали на речку помыться, а заодно и выкупаться, если вода была не очень холодной, потом завтракали. Бабка Аграфена выставляла на стол трехлитровый жбан парного молока, чугун вкусной рассыпчатой картошки, куриные яйца. Завтракали втроем, так как Коля Балясный чуть свет уже был на реке. С вечера он накапывал на бабкином огороде червей, впотьмах ползал по заливному лугу с электрическим фонариком в руках и ловил юрких выползков для донок. Рыба клевала, и Коля был счастлив. На обед чаще всего они хлебали прямо из чугуна деревянными ложками окуневую уху, ели жареного леща и щуку.
Как-то председатель пожаловался, что за последний месяц с колхозной фермы пропал третий поросенок, вызвал участкового милиционера, тот походил-походил но избам, поспрашивал да с тем и уехал, а через три дня исчез еще один поросенок...
Вадим ничего не сказал, но в этот же день после обеда отпросился у Иванова, мол, у него есть кое-какие дела... На эти слова его никто не обратил внимания, а буквально через два дня он чуть ли не за руку привел в правление колхоза мрачноватого парня с круглыми, как у совы, глазами и бычьей шеей. Парень работал на мелиоративной станции бульдозеристом, хотя колхоз выучил его на тракториста - и по совместительству вот занимался хищением колхозных поросят. Причем в присутствии председателя и Вадима самолично сознался в краже трех молочных поросят... Какие там меры принял председатель, они так и не узнали, потому что вскорости убрали свой инструмент в рюкзаки и, тепло попрощавшись с председателем и бабкой Аграфеной, двинулись дальше в путь, на Алоль, но Вадима долго не оставляли в покое, допытываясь, каким же образом он ухитрился раскрыть столь "сложное" преступление.