Бегемот (сборник)

– Коля, Коля, где схема? Коля, где схема?
Комендант, старший лейтенант, бубнит в трубку. В помещении набилось – не продохнуть.
– Товарищи, невозможно работать.
Тетку, сидящую рядом с комендантом, никто не слушает.
– Коля, где схема? Что? В двадцать два ноль-ноль?
Это точно? У меня же люди, Коля.
Люди. Вагонов не было ни в 22, ни в 24, ни в 2 ночи. Стоим в болоте. Чавкает под ногами. По кочкам – иней.
– Внимание! Можно принять форму шесть. Опустите уши. Уши шапок опустить!
Кто-то разжег костры. В огонь летят заборы. Их ребра долго не распадаются. Ветер крутит золу. Тупое желание согреться. Ноги промокли и одеревенели.
– Коля, где схема? Что? Уже вышла?
В дежурке шевеление.
– Нет? А когда? Коля, они скоро замерзнут. Коля, скажи там. Они заборы разобрали. К трем часам? Это точно?
Комендант звонил каждые двадцать минут. Схемы нет – вагоны не готовы.
Вагоны… Так было всегда. Еще в русско-японскую… Верится в наши Вооруженные Силы по большой крови. Стоим в дежурке уже пять часов.
В дежурке – битком. Закутанные офицеры. Счастливцы сидят. Кто-то долго кашляет.
– Коля, Коля, где схема?
– Ползет твоя схема, ползет, как вошь. Скажи ему спасибо, этому Коле. Пусть он ее засунет себе в.
Фуражка полетела на стол. Тетка оскорбилась:
– А можно повежливее?
– Можно. У вас дети есть? Вот когда они попадут в армию, то начнут свою службу с такого же скотства. «Повежливей». Где вагоны? Пять часов на морозе, в болоте. Где вагоны, я спрашиваю?
– Я за них не отвечаю.
– А за что вы отвечаете? Для чего вы здесь сидите? Кто у вас за что отвечает? Кричите в телефоны, обрывайте трубки, поднимайте с коек, вытряхивайте. Был бы у меня спирт. Ведро спирта. Я добыл бы вагоны. Или автомат. Перестрелял бы вас всех на железной дороге к едрене матери. И привез бы сюда вашу схему. Лучшие вагоны бы прицепили. Тысяча людей замерзает на болоте.
– Но офицеры-то здесь..
– А вы не расстраивайтесь, я зашел на вас посмотреть. Моя воля – выгнал бы вас на мороз. Проветрились бы.
Люди жались друг к другу и к кострам. Офицеров уже не замечали. Впервые увидел, как у человека замерзают глаза – они становятся неподвижными.
– Товарищ капитан третьего ранга, а поедем скоро?
– Скоро, ребята, скоро, потерпите.
Проклятое пальто. Шинель бы. Уже четыре утра. Когда же это кончится?..
– Ва! – го! – ны!!!
Из темноты быстро надвигалось что-то огромное. Состав. Вагоны. Наконец-то.
– Стой!!!
Вагоны останавливаются с лязгом. Люди бросаются, карабкаются, толкают, лезут, давят, сейчас передавят друг друга.
– Смир-на!!! На-зад!!! Я ска-зал, назад!!! Построиться! Я кому сказал – становись! Равняйсь! Смир-на!!! Вот так. Вольно! Спокойно, ребята. Справа. в колонну по одному. к вагону. марш!
Вагоны не годны к перевозке. Они списаны – без света, без тепла, без воды, без электричества, без унитазов – вместо унитазов дыры в полу. Матрасы, подушки, полки.
– Разбирать матрасы и подушки!
Дернуло. Кто-то упал с подушкой на пол, как подрубленный. Хорошо, что головой не задел об полку.
– Осторожно в проходах. Раскладываться. В каждом купе – по восемь человек. Верхние полки тоже занимать… Я же сказал, по восемь, а не по шесть. Что непонятно? Чем слушаете – неизвестно. Ложиться и спать.
Падали и засыпали в шинелях. Поехали… Утро. Где я? Затылок ломит. Стекло треснуло, вот и надуло через него. Питьевой воды нет. Где-то нацедили с ведро. Пахла она отвратительно. Носили ее всему составу – кто хотел – пил. Паек ели всухомятку. Потом разжились водой на станции. Через сутки появилось тепло – умудрились растопить печку..
На Север приехали через двое суток. В товарном закутке сгружались в грязь. В одном вагоне не хватило подушки. Проводник канючил. Сам наверняка и украл.
– Да пошли ты его. Что, не знаешь, куда?
– Да пошел ты, кура вареная.
Встречал нас какой-то капраз. Он уставился в мою двухдневную щетину.
– А у вас, товарищ капитан третьего ранга, что, времени не хватило побриться?
Я сдержался.
– Вагоны, товарищ капитан первого ранга, не оборудованы ни электричеством, ни водой.
– Вот когда я командовал противолодочным кораблем.
Я не дослушал, что же тогда стряслось во Вселенной, когда он командовал кораблем, повернулся и ушел.
– Это кто? – беспомощно оглянулся он на старпома.
– Да это… – долетело до меня.
– Равняйсь! Смр-но! Прямо, шагом марш!
Огромная черная гусеница по зачавканной дороге поползла на Флот. Тысяча человек. Слава богу, довезли живьем. Теперь сдать бы их побыстрей.
НАЙДА
Щенята родились ночью, а утром счастливая мать разлеглась на верхней палубе, позволяя всем вдоволь ими налюбоваться.
Их было ровно семь – маленьких серых комочков. Они жадно сосали набухшие материнские соски, упираясь в живот матери игрушечными коготочками.
Глаза Найды светились теплым материнством. Все матери смотрят на своих детенышей одинаково: с гордостью и любовью.
Малыши, наевшись, заснули, тесно прижавшись друг к другу и к теплому маминому боку.
Весеннее солнце высоко стояло над горизонтом. Моряки обступили Найду, улыбки бродили по их лицам.
– Так, ну-ка, – к Найде протиснулся боцман, – ишь ты, спят. Топить надо.
– Зачем?
– А чего ж их, разводить, что ли? – с этими словами боцман, наклонившись, сгреб всех малышей одной пятерней. – Вот та-ак.
Найда вскочила, заметалась, забегала, засуетилась. Она виновато совалась к каждому, заглядывала в руки, скулила. Моряки отворачивались. Найда искала, искала и вдруг остановилась как вкопанная – она поняла. Шерсть на ней вздыбилась, широко открывшиеся глаза остановились, потухли; пасть открылась, из нее медленно выполз язык – она захрипела.
Саша Белов – маленький тщедушный матросик – не выдержал:
– Товарищ мичман! Разрешите достать! Они еще плавают! Я быстро, товарищ мичман, я сейчас, я сейчас… я быстро… я уже… я уже…
Он рванул голландку вместе с тельняшкой и бросился за борт. Достал он двоих. Они уже не дышали. Найда бросилась к ним, лизала, толкала… потом замерла. Крупная дрожь шла по всему ее телу; розовая пена переполняла пасть и капала, капала на теплую, нагретую весенним солнцем палубу. Саша медленно подбирался к боцману.
– Вы не человек! Вы – никто! Никто!
Его схватили за руки.
– Не-на-ви-жу!!! – забился он в руках. – Ненавижу всех! Всех – ненавижу! Всю жизнь! Ненавижу.
Вечером на ют никто не пошел.
Там все еще стояла Найда.
Утром она умерла.
Она лежала головой к морю на покрытой росой верхней палубе, рядом с тем местом, где она родила своих детей.
ЛЮСТРА
Самовольная отлучка для курсанта – всегда волнующее событие; широко распахнутые ноздри самовольщика вдыхают не воздух, они вдыхают огромный объем информации; мозг его работает на пределе, чувства все обострены, пропасть отделяет его от остального некрадущегося человечества, и только эта пропасть позволяет оценить жизнь во всей ее неповторимой сладости…
В темноту чердака снизу ворвался столб света; в открытом люке показалась голова; голова осторожно повертелась.
– Поехали, – куда-то вниз зашипела голова и втащила за собой оставшееся тело; за первым телом скользнуло второе и так же как и первое беззвучно растворилось в чердачной черноте.
Крышка люка с шумом захлопнулась, в наступившей затем тишине кто-то чихнул. Тихонько ругнулся и прошипел:
– А нас не поймают?
– Все бетонно, здесь еще никто не ходил.
– А вдруг нас поймают?
– Не хочешь, не иди – «поймают – не поймают».
– А все-таки интересно, что будет, если поймают?
– Очень.
– Что «<очень».
– Очень интересно.
Голоса двинулись к чердачному окну; в середине чердака что-то стояло, это «что-то» сплошь состояло из блоков и цепей.
– Что это?
– А черт его знает.