Бортовой журнал 3
Вот почему мы начали разговор с Эммы Гер-штейн? Потому что там вкусный язык. А почему там вкусный язык? Потому что он необычайно точен. Слово не выбросишь. А почему он точен? А потому что она таким образом бежала растления.
В языке существуют области, которые делают его конкретным – это вкусный должен быть язык. Для этого писатель находит слово и ставит его рядом с другим словом – и все, родилось, не разорвать. И это словосочетание воспринимается, как открытие.
«Клепаный Кулибин!» – это уже не изменить. Он теперь всегда будет клепаным, этот несчастный Кулибин. Вот она неизменность. Вот она борьба с растлением – сделайте язык вкусным. Эмма Григорьевна Герштейн боролась с растлением по-своему. Она делала язык вкусным. И НИЧТО никогда не станет НЕЧТО.
Это начало отсчета.
Да, растление внутри языка – это верно, как верно и то, что сам язык борется с растлением.
* * *Зимой я одевал моего маленького Сашку в кучу одежек. Одна на другую, одна на другую – сверху комбинезон.
Сашка сопит, ему неудобно и жарко. Он торопится на улицу. Там нас ждут санки и горки. Мы идем кататься.
В комбинезоне кататься легко – если санки перевернутся, то дальше Сашка катится уже без них на попе. Это очень удобно. Вот только писать неудобно.
– Хочу пи-пи! – говорит мне Сашка строго. Он уверен, что я существую на этом свете только для того, чтоб ходить с ним гулять, а потом расстегивать ему комбинезон на морозе, если он захочет «пи-пи».
Ну что тут поделать? Мы отходим от горки в сторону, и там я ему все расстегиваю, а потом копаюсь, копаюсь, копаюсь в том, что на нем надето, нахожу наконец то, с помощью чего мы будем делать «пи-пи», достаю это все и держу.
А он не писает.
– Ну что же ты? – говорю я Сашке.
– А ты, что ли, не знаешь, что надо подождать? – говорит он мне.
Так что мы еще какое-то время ждем, и только потом писаем.
Сложное это дело. Особенно зимой.
* * *На севере человек сразу виден. Сразу становится понятно, что с этим можно куда-то пойти, а с этим лучше никуда не ходить, а вот с этим лучше завязывать отношения.
На севере все крайнее: метель может превратиться в пургу– причем за пять минут, а цветы там вырастают невероятных размеров.
Там обычный одуванчик может превратиться в огромный куст. А все потому, что у одуванчика очень мало времени.
Там у всех очень мало времени. И за это время все должны прожить жизнь.
Там все на полную катушку живет. И одуванчик, и люди.
* * *Только без жертв! Я вас всех просто умоляю, только без жертв. Я понимаю, что праздник, я понимаю, что День ВМФ, но если это только возможно, чтоб все были здоровы.
Чтоб все были здоровы, веселы.
И чтоб ничего не гакнулось, вжикнулось, кикнулось, гикнулось. Чтоб, значит, не у пирса.
И в открытом море, если, не приведи Господи, кто-то все еще там находится, чтоб у него все тоже было хорошо и здорово.
А то я уже устал, ребята! Вас как только выпустишь в пучину, так и жди. Вы на министра обороны своего посмотрите. Вы посмотрите в его измученные очи. Это же надо сострадание иметь. Он же когда говорит о том, что мы все технику новую «уже вот здеся вот» получили, он же верит во всю эту ерунду. Мужика-то пожалейте. Все же тело испещрено морщинами. Зачеркнуто все (оно) вдоль и поперек. Он же радости ждет. И счастья. Он его неймет. Он же его жаждет, алчет, ищет. От каждого дня. Особенно от дня праздничного. Такого, как День ВМФ. А когда-то?
Вспомните, как было когда-то!
Все гуляют, все в белом, выглаженном, новом или сильно стиранном, но с любовью.
А на Неве корабли. Выстроились.
Испытание для них это, конечно. Это ж надо было в Неву войти, ничего не погнув ни себе, ни людям, а потом надо было на бочки встать при стремительном течении окружающей воды.
Но вставали! Но проходили! Же!
Конечно, считалось, что у всех праздник, а мы опять, как последние кочегары, но вот эта общая атмосфера, когда народ за тебя и с тобой – это, братцы, дорогого стоит.
А воздух-то какой был тогда над Невой? Воздух-то, воздух! Полной грудью его, полной грудью, и чтоб задохнуться, чтоб много его было, через край и с избытком.
Боже! Боже-ж-ты-мой!!! Так бы дышал и дышал. Тысячу раз.
Над Невой многое чего тогда было, но запомнился только воздух, пахнущий свежестью, ветром, морем. Хотя морем, конечно, оно всегда вроде пахнет, но в эти мгновения он был по-особому свеж.
Много воды утекло с тех пор, и флот на реке Неве уменьшился с крейсера до эсминца, и так он поступил не только на этой реке.
Можно даже сказать, что не сам он так поступил, а поступили с ним.
Но не будем о сегодняшнем, не будем о грустном!
С праздником вас всех и. чтоб все были здоровы!
* * *– Надо трудиться! – говорит мне бабушка. Мне пять лет, и мы с ней беседуем о труде.
– А что такое «трудиться»? – спрашиваю я.
– Трудиться – это значит выполнять какой-то труд, – говорит мне бабушка.
– А что такое труд? – не унимаюсь я.
– Труд – это когда ты что-то делаешь полезное.
– А если я ем мороженое – это будет труд? Бабушка видит меня насквозь.
– Нет. Это же не полезное. Мороженое тебе нравится. А труд – это то, что может и не нравиться.
– Зачем же тогда делать то, что не нравится? Бабушка думает, потом говорит:
– Труд—это то, что надо делать каждый день: надо пол подметать, надо обед готовить, надо стирать, выносить мусор, мыть посуду. Вот папа и мама работают, зарабатывают деньги, приносят их домой, а мы с тобой ходим в магазин, покупаем продукты, убираем и готовим обед. Все трудятся.
– И даже Сережа с Валерой?
Сережа с Валерой – это мои младшие братья. Сереге четыре года, а Валере два, и он все рвет и портит.
– Нет, – говорит бабушка, – они еще маленькие, но они будут смотреть на тебя и со временем тоже будут трудиться.
– А когда это «со временем»?
– Через год начнет трудиться Сережа, а Валера – через два года.
– А год – это скоро?
– Нет. Вот недавно был Новый год, а потом пройдет зима, потом настанет весна, потом будет лето, затем – осень и снова зима и настанет еще один Новый год. Когда все это происходит, говорят: «Прошел год!»
– Так долго?
– Да. А пока все должны трудиться.
– И я должен?
– И ты.
– А если я не хочу?
– А если ты не хочешь, то тогда папа и мама будут делать то, что должен делать ты, и у них меньше времени останется на то, чтобы зарабатывать деньги, а значит, они меньше их получат, и потом они купят тебе одно мороженое, а не два. Понятно?
– Понятно. А если я захочу три мороженых, то я должен буду еще больше трудиться?
– Правильно. Ты должен мыть посуду, смотреть за младшими братьями, убирать свою кроватку и подметать. Чем больше хочешь получить, тем больше надо трудиться.
– Знаешь, бабушка, – сказал я, – я так тут подумал, что мне и одного мороженого хватит.
* * *В связи со скандалом в Эрмитаже спешу заявить следующее: нашего самого главного хранителя всех искусств тоже подменили!!! Это печальнейший клон, а подлинник давно уже томится в изгнании.
* * *Тут Зурабов ребенка усыновил. По телевизору как-то вскользь об этом упомянули. Мой любимый персонаж Мамед в таких случаях говорит: «Пусть меня-да тожи усыновит-ээээ!»
Я считаю, что это почин. Что это начало. Что вот оно, большое, как глоток.
А Дима Муратов считает, что это все операция по поправлению имиджа.
– Он его усыновил, – сказал Дима, потом подумал и добавил: – а потом съест!
* * *Умер Андрей Краско. Тот самый, что играл
Янычара в «72 метрах». Мне звонили и говорили, что соболезнуют. А я говорил, что я же не родственник, а мне говорили: «Ты отец Янычара, а Янычар умер».
* * *