Бортовой журнал 3
Вот и недавно прилетел один орех. Наивкуснейший.
Надо, видите ли, всем сдать назад водку в бутылках и вино, чтоб их отвезли на «КАМАЗах» и по железной дороге через все часовые пояса на заводы, там разгрузили и поставили на них новые акцизные марки, а потом опять погрузили и отвезли все это обратно и на те же прилавки выставили. О как!
Во всей стране, между прочим.
Эта процедура, а лучше сказать, операция, я думаю, вполне потянет на книгу рекордов Гиннеса. Это ж все равно что на бегу коня подковать – или с подковой в руках останешься, или с копытом.
Или вот еще вам пример, чтоб вы лучше все это ощутили. Представьте себе цветение кораллов где-нибудь у берегов далекой Океании. Каждый коралл испускает яйцо и оно, смешавшись с остальными яйцами, окрашивает воды в молочный цвет. А теперь надо выловить все эти яйца и вернуть все эти яйца кораллам, чтоб они их перемаркировали.
М-да! Тут уж без коллективного разума никак не обойтись.
А еще у нас есть один орган, который хочет проникнуть в каждую кружку со спиртом.
Он и лицензии будет раздавать.
Установленного свойства.
И чтоб, значит, все-все через него проходили.
Все-все.
Есть у тебя хоть капелька спирта – в лекарствах там или в креме для лица – бегом сюда, регистрироваться.
О сколько сразу!
И ведь самое удивительное, сбой получился. Затор. На прилавках– ни вина, ни водки.
Да и регистрироваться со спиртом парфюмеры что-то не торопятся.
Уже, считай, месяц. А скоро будет два.
И я тут сразу поинтересовался: как у нас идет дело с вызреванием гражданского общества? Частенько у меня возникает желание на это мероприятие посмотреть. Мне даже сон приснился: прихожу в комнату, а там мужик.
– Как, – говорю, – у тебя с созреванием гражданского общества?
– Щас поглядим! – отвечает он мне важно и наклоняется куда-то под стол и достает оттуда какой-то зародыш извивающийся.
А у него, у зародыша этого, уже и руки, и ноги имеются.
Вот только вместо головы шишка.
– Видать, еще не дозрел! – говорит мне этот тип, внимательно осматривая несчастного. – Надо назад сажать!
– Куда сажать? – спрашиваю я в совершеннейшем ужасе.
– В матку, конечно, куда ж еще-то? Пущай дозревает! – и хлобысь его под стол, где зародыш сам от удара об пол оправляется, а потом сам же и матку находит, к которой и присасывается.
Так что вызревание-то идет.
Скоро и возмущение начнется.
Вот некоторые, там, наверху, уже начали возмущаться – народ-то безмолвствует, а у них поток прекратился.
Поток-то не только же водяной бывает.
Он бывает иного, могучего свойства.
И он тоже может прекратиться, когда вот так отпиливается не только сук, но и полноги с яйцами.
* * *Старпом утром перед строем говорит кому-то: – Вы, как это принято у русских, сперва пернете, а потом обернетесь!
И сейчас же все – и русские и нерусские – принимают такое выражение лица, по которому видно, что они вспоминают что-то, вроде сравнивают – так или не так, а потом у всех на лицах появляется одна и та же улыбка: так.
* * *У меня два брата. Зовут их Серега и Валерка. Мне пять лет, Серега младше меня на один год, а Валерка – на три. Живем мы с мамой, папой и бабушкой очень дружно, если только, конечно, Сережка со мной не дерется.
А дружим мы с Толиком. Толик – это наш сосед. Он очень добрый и очень большой. Ему почти пятнадцать лет.
А добрый он потому, что никогда нас не задирает и не дает нам подзатыльники, даже когда взрослых рядом нет.
А Славик злой. Он тоже наш сосед, и ему тоже пятнадцать. Он мне как-то так врезал, что у меня в глазах потемнело. Я тогда ему ничего не сказал, потому что совсем от него этого не ожидал. Просто я шел мимо, и никого на лестнице не было. Тут он мне и дал по затылку, а потом улыбнулся гадко и говорит:
– Давай вали отсюда, а то еще получишь!
Я тогда очень сильно плакал. Только я плакал так, чтоб никто не видел. С тех пор я решил, что когда я вырасту, то первым делом убью Славку. Сильно я его ненавидел.
А Толика мы все любили. Он приходил к нам домой, и мы устраивали там-тарарам, как говорила наша бабушка, потому что мы на него набрасывались все втроем, хватались за его шею и висли на нем, а он нас таскал по комнате и смеялся.
За это мы его и любили. Он с нами играл. Вот только про Славку я ему не рассказывал. Он бы меня защитил, конечно, если б я ему все рассказал, но я решил, что я сам должен за себя постоять.
Как-то на лестнице я шел с Серегой, а Славка стоял у окна, и на этот раз от него досталось Сереге. Серега сразу заплакал, а потом бросился на Славку с кулаками.
И я тоже бросился, потому что Серега же мой младший брат, и я должен ему пример подавать, хоть мне и было тогда очень страшно.
Вернее, я не помню точно, было ли мне тогда страшно, потому что не успел сообразить. Как только Серега заревел от обиды, так во мне что-то внутри случилось, и я даже не вспомнил, что я Славку боюсь.
Я просто на него набросился.
Ну и досталось нам обоим.
Зато я потом Сережке сказал:
– Никому не рассказывай, ладно?
– Ладно!
– Не бойся его. Я когда вырасту, то все равно его убью, потому что он злой.
А Серега мне сказал тогда:
– Я тоже хочу с ним драться, когда вырасту. Вместе мы его убьем гораздо быстрее.
Много времени прошло с тех пор. Мы выросли и разъехались кто куда.
Как-то я встретил Славку на улице. Он меня, конечно же, не узнал, а вот я его узнал сразу.
Вот только был он уже гораздо меня слабее, поэтому я и не сказал ему ничего.
Просто посмотрел ему вслед.
* * *Говорим о телевидении.
Коля говорит, что там сама шутка перестала быть шуткой ситуации.
Она стала сальностью.
Расшатывается территория доступного. Шутка стала зоной шокирования.
Я сказал, что им хочется играть на всей клавиатуре. Им нужны то басы, то высокие ноты. А потом неизвестно откуда врывается дискант. Кто-то вопит.
Это перестало быть вкусностью, языковым деликатесом. Это не из области языка.
* * *У нас же скоро что? У нас же скоро не один праздник, а целых два.
То есть сперва морячки свое отпразднуют, а потом десантники.
Общим в этих двух славных датах будет то, что все напьются, а различие в том, что морячки обычно пьют тихо и редко кого по дороге задевают, вот только ходят везде и на радостях обнимаются.
А с десантниками все обстоит немножко не так. Эти могут рынки погромить в борьбе за чистоту русской нации или в самом крайнем случае все скамейки в парках попереломать.
Долго я думал: ну в чем тут разница?
Сначала я грешил на прыжки с парашютом.
Мол, пока летишь до земли, в организме все меняется.
Потом я решил, что это все от ломки кирпичей с помощью головы.
Как только голова с кирпичом встретится – так, считай, пропало.
Сильно на нее кирпич влияет, думал я.
Но потом я, кажется, понял, в чем тут дело.
Дело в восприятии жизни. Моряк эту жизнь воспринимает как большой подарок. Поэтому его в нетрезвом состоянии на этой планете радует все– русские, нерусские, черные, зеленые. А также его радуют: солнце, небо, вода (если с берега), птички, фонтаны, женщины, девушки, бабушки, дети.
Просто пережил он в море очень много. Пережил и понял, что природа все равно старше и сильнее, и спорить с нею не стоит. Надо просто выстоять и не переть на рожон. Так что для него встреча с землей – это счастье. И в нетрезвом состоянии во время праздника он опять переживает то самое счастье, что он когда-то на службе испытал.
Ему не надо доказывать ни себе, ни людям, кто тут круче всех.
А десантникам надо.
Они все время сомневаются, вот потому каждый праздник для них все начинается с самого начала.
* * *Да, это история катастроф. История флота – история катастроф.