Эндимион
Часть 4 из 5 Информация о книге
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
О, Муза моего родного края!Ты родилась в горах, когда, играяНад радугою реял дух небесный.В пещере прозябала ты; и теснойНорою волчьей был наш край; и речиЛюдской леса не слышали; далечеДо первого друидов появленьяВ ту пору было. Ты глубин прозреньяВо бденьях одиноких достигала.На глас восточный ты не отвечала.К тебе взывали Музы Аполлона,Но ты и к ним была неблагосклонна:Твой ореол — страна твоя родная.«Приди, приди, Сестрица Островная!» —Промолвила и громче повторилаАвзония. — Но снова обратилаТы к Англии, о Муза, упованьяИ там добилась полного признанья!Но пусто в наших душах: крылья духа,В кости и плоти запертые глухо,Томятся, как в тюрьме. Тоска, уныньеК подушкам нашим припадают ныне.И брызнет светом утро дней грядущихНа жизни наши, на мокриц ползущих,Отметив их насмешкой и презреньем.Сколь счастлив приходящий с откровеньемК тебе, о Муза! Но о бардах милых,От нас ушедших, был, увы, не в силахМолиться я. Продолжу с грустью дале. —«Зачем, зачем ушла в чужие далиЯ от земли родной! Когда прощаласьЯ с Гангом — всюду счастье улыбалось.Но одиноким кажется прохладаРучья — прогорклой; гроздья винограда,Созрев, поят их кислым соком. СноваВсего глоток бы воздуха родногоИ дома умереть хотелось мне бы…»Эндимион, услышав это, небуВознёс неисчислимые обеты.В терновые колючие просветыОн голову просунул осторожно,Прислушиваясь чутко и тревожно,Как самочка, что оленёнка прячет.«…Ужели никого со мною? Значит,Ни помощи, ни слова утешенья?Ни рук весёлых, ни прикосновенья?Ни губ любимых? И ужель вовекиНе прикоснутся трепетные векиК моей груди? Увы, ужель в неволеОчей моих — никто, никто уж болеПощады не попросит? Я — пропала…».Уж лучше б ты погиб на дне провала,Растаял в воздухе, исчез в пучине,Когда ты видел девушку в кручинеИ вынес это! Посмотри на небо:Бесстрастной не осталась даже Феба,А ведь она — прекрасней. КолыханьеЛесной травы от бурного дыханья,И нежность рук, и голос трижды нежный, —Ужель не станет боль твоя безбрежнойИ не поймёшь ты, как она похожаНа горе бедной девушки, что всё жеТепла и наслаждения взыскует,Которая голубкою тоскует,Когда на клетке — плотная завеса? —Однако, чу! —«…Здесь нужен жезл Гермеса,Чтоб Гиацинт в живое превратился,Чтоб он с тюрьмой зелёной распростилсяИ королевой в жизни обновлённойМеня б назвал, коленопреклонённый.Я так любила!.. Юноша несчастный…Я таяла душой, — о, мой прекрасный! —И мягко уступала, посвящаяМечты ему, слезами сокращаяСвой бренный век во дни душевной смуты.Бесчувственные, серые минутыИ старый лес! Поверьте, нет на светеНи рос, ни молний, что длинней, чем эти —В глазах любви; а также нет, поверьте,Таких мелодий, что смешать до смертиТак были б землю с небом в состоянье,Как глас любви; и всякое дыханьеНе восприимет воздух луговинный,Пока в дыханье нету доли львинойСердечной страсти!»Он насупил брови;К стволу прижался. — Он другой любовиЖелать не мог отныне. В удивленьеПрипомнив пережитое волненье,Подумал он: «По суше и по морюПридя, в конце концов, к такому горю,Не умереть? Как странно! Я не стынуК тебе, моя Богиня! Не отринуТебя Юноны ради; постоянна,Как выдохи и вдохи океана,Душа тройная, но… Я чую жадно:И к той, и к той любовь моя громадна.Разбил я сердце — с этою и с тою».И застонал, сражённый красотою.Меж тем была и дева смущена,И грудь её вздымалась, как волна.Он вышел из кустов. В прохладной сениОна, как роза на душистом сене,Была нежна. Волнуясь и дрожа,Латмиец обратился: «Госпожа!Прости за согрешение такое,За нарушенье святости покоя.Прости за то, что полон я печали,Но я в надмирные стремился дали,А ты… А ты… Мои украла крылья,Палач мой милый! Сила и бессилье,А также одобренья и укорыМне станут безразличны — очень скоро, —И всё, что прежде пережил я страстно,Я — очень скоро — вспомню безучастно.Ты вечер дней моих приветь с улыбкой.Когда ж мой разум покачнётся зыбкий,Будь нянькой мне, но зная, что умру я,Мне руку протяни для поцелуя.Ты плачешь обо мне? Что ж, я утешен.Грозите, парки! Пусть Эреб, кромешен,Чернит небесный свод и твердь земнаяКрошится! О забвении мечтаю,Увидев эти слёзы; в том порукойМне будет Зевс». С невыразимой мукойВздохнула незнакомка и сказала:«Зачем ты беды кличешь? Не бывалоИх здесь, в дубраве. Или не по нравуТебе ручьев журчанье? Вон оравуСвоих птенцов дрозды полётам учат.Ужели эти трели слух твой мучат?Замкни уста для жалоб, или жизниНе будет розам: осквернят их слизни.Но если ты, по-прежнему скорбя,Всё слезы льёшь, — преступен, кто тебяНе слушал от рассвета до рассветаИ жалобы оставил без ответа!»И молвил он: «Конец моей невзгоде;Я твой — навек, но век мой — на исходе.Так помоги мне музыкой и пеньемДожить его с покорством и терпеньем,И это станет радостью прощальной.Об Индии пропой, чудесной, дальней.Ведь ты — оттуда?» — И в дубраве дикойРаздался вдруг напев прекрасноликой,И был он полон жалости великой:«Что, Горе,Живёшь в раздореС ланитами? Иль розе белоснежнойИх цвет подаришь красный,Иль ты его, прекрасный,Подаришь, Горе, маргаритке нежной?Что, Горе,Живёшь в раздореС очами соколиными? Их пламеньТы полночью безлунной,Засветишь над лагунойИ высветишь во тьме прибрежный камень?Ах, Горе,Зачем ты в спореС надгробным плачем, с песней безысходной?Затем, чтобы закатуПечальную кантатуСоловушка пропел в росе холодной?Ах, Горе,Зачем ты в спореС душевным счастьем и с началом лета?С зарницы до зарницыТак можно прокружиться,Но не задеть и венчик первоцвета.Пуста твоя беседка:Иной цветок нередкоПризыв твой оставляет без ответа.От Горя,С судьбою споря,Уйти хотела, да не тут-то было:„Лишь ты — моя отрада,Другую мне не надо,Не отпущу“, — мне Горе говорило.Хотелось хоть обманомРасстаться с окаянным.„Не отпущу“, — мне Горе говорило.Я у реки под пальмами рыдала.Сочувствия от ближних не видала,И потому роняла на кувшинкиСвои слезинки.Что были холодны, как беспредельныйМой страх смертельный!Я у реки под пальмами рыдала.Обманута жестоко, небывалоОдним из соблазнителей, живущихВ небесных кущах,Я у реки под пальмами рыдала.Однако вдруг раздался шум пирушкиНа голубом холме; затем речушкиСлились в один поток; то были, рьяны, —Вакх и его буяны!Кимвалы, флейты, трубы, погремушки, —Без песни сделать не могли ни шагаВакх и его ватага!Огонь и смех — во взорах пьяной свиты!Чела венками свежими увиты.И тут свирели резко прозвучалиНазло, назло Печали!И я о ней забыла; так забытыИ падубы короткие бывалиВ густой тени высокого каштана.Ко стану тех, кто весел беспрестанно,Пристала я — и бубны застучали!Там красовался Вакх на колеснице,И видела я, как вино сочится,Бежит ручьём шипучим,Стекает по плечам до поясницы.Куснула б и Венера это тело,Столь тело было бело!Силен тащился рядом на ослице.Он кубок, что держал в своей деснице,Допил глотком могучим.— Ах, девушки, как вы развеселились!Откуда вы, откуда вы явились?Зачем, зачем вы лютни и цевницыОтставили, сестрицы?— А мы за Вакхом следуем безбедно,Грядущим всепобедно!Не ведая, к добру оно иль к худу,В его владеньях в пляс идём повсюду.Приди к нам, о прекрасная, развейсяИ в хор безумный влейся!— Сатиры — ах! — как вы развеселились!Откуда вы, откуда вы явились?Зачем, зачем отставили вы в спешкеВ дупле свои орешки?— С ракитником и вереском простились,Поляны мы оставили грибные,Орешники родные —Вина, вина, вина, вина лишь ради!Участвуй с нами в Вакховом параде!Приди к нам, о прекрасная, развейсяИ в хор бездумный влейся!Мы в горы шли, и вдоль реки, и лесом.Вакх прикрывался плющевым навесом.Слоны трубили; леопарды, тигрыВключались в наши игры.И кони там арабские скакали,И зебры полосатые мелькали,И даже крокодилы там смеялись,И дети к ним на спины забирались,И там они с фантазией поспешнойУстроили галерный флот потешный.Они тянули шелковые снасти,Визжа от счастья!Компания охотников игривых,Они во львиных веселились гривах.Три дня с утра проказничали детиИ травлю затевали на рассвете,Гоняясь в дебрях за единорогомС копьём и звонким рогом.Я видела Египет опьянённыйКоленопреклонённый,И Абиссинию, что ликовалаПод резкий звон кимвала!Вино струёю жаркой, бесконечнойСтекало в Тартар вечный!Индийские владыки, величавы,Склонили разом скипетры и главы,И с неба к пастве снизошел духовныйСам Брахма, бог верховный.И Вакх меня позвал, мигнув лукаво,И, побледнев, за ним пришла сюда я,И, ныне в одиночестве страдая,Брожу в лесу, в котором так уныло.Поведав то, что было,Поверь, я ничего не утаила.Летела я, как птица,Хотела я забыться,Всю землю ради счастья обыскала.Но счастье не нашла я,Как будто сила злаяМеня к нему никак не допускала.Теперь зову я Горе:Приди ко мне — и вскореТебя я, как малютку, укачаю.Вчера я только, Горе,Была с тобой в раздоре,А ныне я в тебе души не чаю;Одна, совсем одна я!Другой родни не зная,Лишь Горю доверяюсь одному я:Его я снова, снова,Как друга дорогого,Как матушку, как брата, обниму я!»Пропев, она вздохнула сокрушённо,На мир земной взглянула отрешённо.Эндимион молчал, и долгим взоромСледил за нею; и печальным хоромВ дубовых кронах ветры распевали,И нежностью своей напоминалиОни о гимне бархатного лета.«Ужели смог я выслушать всё это? —Эндимион воскликнул. — О, сирена!Пленен тобой, — не вырваться из плена!Но остается только восхищённоТебе служить коленопреклонённо,Забыв о том, что свыше мне даноУменье мыслить, — слышишь, мыслить! Но…Лишиться мыслей? Заласкай за гранью,Где, ангел, места нет воспоминанью;Глаза тревоги, налитые кровью,Закрой от бедствий, защити с любовью,И полдуши убей, — но я вдвойнеВосчувствую — оставшейся во мне!Безумен я, желанья в беспорядке.Пусть эти щеки, что нежны и гладки,Меня излечат, муки утиши,А это что, любимая, скажи?Твоя рука? Не может быть! Нет — может…И — грудь твоя. Ах, как она тревожит!Позволь уснуть на ней. Молю я снова:Дай поцелуем слезы снять! Хоть словоШепни в ответ, чтоб я почуял вскоре,Что я — на этом свете!» — «Горе! Горе!Эндимиону — горе! Где он ныне?» —Послышалось, как будто здесь в уныньеЖалел о чём-то некто умиравший.Когда же глас утихнул прозвучавший,Тень двинулась, как туча грозовая.Когда стрела взлетает роковая,В лесу трепещут вяхири; так в дрожиНа голубков разительно похожи,Она и он, прильнувшие друг к дружке,Несчастья ждали. Вдруг из-за верхушкиСосны столетней вылетел МеркурийИ, словно бы преследуемый бурей,Стремительнее града пал на землю,Но, ни на миг покоя не приемля,Он только жезлом к дёрну прикоснулсяИ тут же в небеса к себе вернулся.И вспыхнули весёлые зарницы,И лебеди, две царственные птицы,На озеро явились ниоткудаИ, усугубив истинное чудо,Нырнули въявь, но вынырнули сразуИ поднялись, невидимые глазу,И тут же стали парой вороной,Крылатою, волшебной, неземной.Он на коня подругу посадил,И для себя другого укротил,И к высоте орлиной устремились,И, словно две росинки, испарилисьС румяных уст блистательного Феба.И холодом на них дохнуло небо.Но что им страх и холод небосвода,Когда за ними — песня и свободаЛетят вослед без устали. ВнемлиМне, Муза дорогой моей земли!Скажи, ответь, а есть ли вдохновеньеВ душе моей? О головокруженье!Помогут ли распахнутые крыльяПодняться ввысь? Не рухну ль от бессилья?Я, видя эту скачущую пару,Уверен ли, что мысли хватит жаруРассказ продолжить без твоей подмоги? —От скакунов, летящих без дороги,Их тени источают фимиамы,Они летят, крылаты и упрямы,Но с каждым взмахом — тише, тише, тише:Угас огонь, который дан был свыше.В пурпурной дымке мнилось: тучи, тучи,Как будто ветви ивушки плакучей,Вокруг луны развешаны Зефиром, —А это Сон в подушках плыл над миром.Впервые чуял он, мертворождённыйВо чреве старом ночи, осуждённыйНа горечь одиночества, — впервыеОн чуял утра проблески живыеИ ведал в глубине своей души:Красивейший из юношей, — в тиши, —Еще и мышь летучая не вспрянетОт зимней спячки — и бессмертным станетВ чертогах Зевса, у подножья трона,И дочь Властителя возьмёт он в жены…Сон направлялся ко вратам небесным.Хотел он внять мелодиям чудесным,Исполненным во славу новобрачных,И вновь в пещерах затаиться мрачных.Сверкали аметисты, млели розы,Однако, сквозь пленительные грёзыНе без труда провиделось воочьюРасплывчатой картины средоточье.И, вглядываясь в форму без движенья,Герои наши напрягали зренье,Как мы на речке, наблюдая с ивыУгря сереброзарного извивы,Или когда сквозь муть над косогоромС вершины Скиддоу мы жадным взоромГлядим в долину в трепетной надеждеТот милый дом, где мы бывали прежде,Увидеть в дымке дальней перспективы.А вороные, огненно-ретивы,Сверкнув очами, шеи опустили,Стремительный полет остановили,Потом в тумане крылья распахнули,Вздохнули тяжко, замерли, уснули…Эндимион с возлюбленной своеюНа этих крыльях спали, тихо реяВ пространстве тусклом, — медленны, как льдиныПолярной нескончаемой равнины.И снится дивный сон Эндимиону.Он — в небесах; и боги благосклонны,И гордые павлины здесь покорноС его ладоней склевывают зерна.И Фебов лук подъемлет он впервые,И яблоки он ищет золотые.Паллады щит он трогает — и смелоПытается Юпитеровы стрелыЗаворожить. Но — тщетно. Напевая,Свой кубок, переполненный до края,Протягивает Геба. Он питьёВ блаженстве пьёт, и славит он еёИ светозарные целует руки…Он в рог трубит. — К нему при первом звукеСлетаются Зима, Весна, и Лето,И Осень, и с рассвета до рассветаТанцует славная четвёрка этаС Часами призрачными. — Звуки горнаПросторно разливаются, задорноТанцорам задавая ритм. — В тревоге«Что это?» — вопрошает он. — «О боги! —Звучит ответ. — Не понял ты? Как странно!Ведь это подает сигнал Диана!Да вот она!» — Он поднимает взоры:Она! — Прощайте, небеса и горы!Прощайте, все страдания отныне!Лишь ты, любовь, останься! — И к богинеОн устремляется и вдруг… проснулся,Но кажется, что сон к нему вернулся:С улыбками вокруг него — о небо! —Толпятся боги. Вот смеются ГебаИ Феба. Улыбнувшись им блаженно,Эндимион проснулся совершенно.Он чувствует дыхание любимой…Гордец, стремивший лёт в зенит незримый,Но, опалённый жаркой высотой, —Сражён такою не был немотой,Что пережить пришлось Эндимиону,В котором, как к наследственному трону,Рвалась душа к возлюбленной прелестной. —Ужели наяву сей миг чудесный!И он поцеловал её, и разомКрасоты все забыл влюбленный разум,И в памяти осталась только Феба.И, попросив прощения у неба,Опять Эндимион тепло и нежноВзглянул на прелесть спавшей безмятежноИ за руку во сне его державшей.И он губами вновь коснулся спавшей,И удалилась плачущая тень…«Постой, богиня, яркая, как день! —Вскричал Эндимион. — Скажи, благая:Живу я сердцем, хитрости не зная,За что ж погружено оно во тьму?За что ж столь мало радости ему?»Здесь незнакомка дивная проснулась,Эндимиону мягко улыбнулась,Взглянув с любовью. Сон зевнул туманный.«О, лебедь Ганга! Сумрачный, обманный,Да сгинет призрак! Ты вкушаешь грёзы,Грядущих бед, не чувствуя угрозы.О, милая, тебя моё чуть былоПредательское сердце не убило! —Но ты лишь плачешь и не жаждешь мщенья.Как ты цельна в добре и всепрощенье,Таким и я в любви мечтаю быть.Сумею ли тебя вознаградить,Когда очищусь? — Да. — Какое чудоТвоя душа! Хочу я знать: откудаПришла она? Я — не таков, к несчастью, —Смятен, не одержим единой страстью.Каков конец? Клянусь я Немезидой,Гонимый одинокою планидой,Умрёт мой дух, угаснет мой мятеж.Вперёд, вперёд!» — И взвился их кортеж,Величественный, плавный и отважный,Оставя Сон в его пещере влажной.И диск вечерний под гору катился,И Веспер восходивший серебрился,Меж тем возлюблённые с клятвой вечнойВзлетели и на Путь ступили Млечный.Они клялись друг другу столь безумно,Беспечно, бесконечно и бездумно,Среди ветров несомые к Плеядам,Что их сердца, мятущиеся рядом,И смертные простые замечали.Сердца стучали в радости, в печали,Скорбя, смеясь, и плача, и играя, —И страсть переполняла их до края.На них луна с эбеновой полоски,В упор взглянув, чуть видимый, неброскийИ крохотный, подобный жезлу феи,Алмазный луч метнула в эмпиреи —Сигнал о том, что хочет в дивной далиСеребряные подвязать сандальи.Склонила в тучи голову несмело,И поднялась, и словно улетела,Когда Эндимион взглянул в надеждеЛюбимый взор увидеть, как и прежде.Но — горе! — дева медленно сокрылась:Возлюбленное тело растворилосьВ холодном свете. — Он целует руку,Но чувствует и горький стыд, и муку:То — собственные пальцы! Рядом — пусто.Скакун любимой воспарил в эфиреИ — грянул оземь.Есть в нездешнем миреТакой предел, где души в состояньеСвоё же проследить существованье.Там дух во тьме вздыхает на могилеПечали похороненной, но в силеЕй час он посвятить всего — не доле:Проникновенье каждой новой болиОн чувствует всё боле и острее.Отравленные стрелы, всюду рея,В округе свищут, разнося заразу,И тот, кто здесь не странствовал ни разу,Ещё заглянет в мрачную геенну.Но ведомо немногим, сколь блаженноУснуть, войдя сюда, под эти своды,Где не тревожат счастье и невзгоды.Вовне гроза устраивает войны,Но в глубине — всё тихо, всё спокойно,Как будто здесь, вдали от внешней смуты,Кончаются последние минутыК Аиду отбывающего. РвеньеЗдесь под началом умиротворенья.Когда б страдальцев горе ни сжигало,Они всегда напьются из фиала,Где тает лёд. — И юная СемелаО роскоши такой мечтать не смела,Возжаждав материнства! — Рай затменный,Где властвует лишь слабый и смиренный,Где только тишина и говорлива,Где только тот и может прозорливоВглядеться в мир, кто не выносит бденийИ видит сон без грёз и пробуждений! —Обитель духа! Да, ты терпишь бремяПространства этого, но в то же времяТы в целости хранишь свои глубины. —Эндимион! Закончились кручиныС тех пор, как ты нашёл через тревогуК пещере тишины свою дорогу. —И конь летел, и скорость ужасала,И всё ж не беспокоился нималоЛатмиец оттого, что он не знал,Куда летит: он сердцем ликовал!И он с востока зов услышал горна,И резвый конь понёс его задорно,И пела среди праздничного пираДуша Латмийца; все богатства мираНе видел он — и не заметил милыхСозданий быстрых, лёгких, среброкрылых.И, словно бы приветствуя кантатойТого, кого скакун им нёс крылатый,Они запели, видя в отдаленьеБлистательного гостя появленье.«Кому, кому не нравен пир Дианы?Ужель не все здесь веселы и пьяны?Кто Цинтию покинет, злой и мрачный?Кто презирает праздник новобрачной?Не Геспер, нет: он, пальцами играя,Поёт себе и, крылья простирая,Летит в простор лазурный и прозрачный!Зефир и Флора, свежие, живые,Вы пьёте дождь и росы луговые.Найдя друзей и в розе, и в нарциссе,Несите вверх, в заоблачные выси,Бальзам в своей корзине,Укроп, тимьян в количестве великом,Несите ананасы с базиликом,Да будут здесь и водосбор, и мята —Несите всё, чем мать-земля богата,Что утром росным вы собрали ныне,И — в небо! Ввысь! К вершине!О, Водолей, хвала тебе, хвала!Хрустальный бог! Тебе не два крылаЮпитер даровал, но два фонтана.Ты освещаешь лес, когда ДианаИграет и резвится,Ты реешь, реешь в небе многозвёздном,Ты полумесяц в воздухе морозномЗажги, зажги — и светом брызни в очи,Зажги, зажги в честь первой брачной ночиЗвезды, Звезды-Царицы!Вон Кастор с Полидевком и ручныеМедведица и Лев — миры ночные.А вот и третий — через все границыОн к Близнецам летит быстрее птицы.Кентавр — его названье!Ярится Лев, Медведица ярится,Кентавр же стрелы мечет, он стремитсяСразить врага. Но если лютня грянет,Повержен будет он, и не восстанет,И примет наказаньеЗа то, что зверством куплена победа.А что тебя смущает, Андромеда?Что медлишь между звёзд? А ну, пожалуйК компании проказливой и шалой,Пойдём, пойдём за нами!Данаи сын, к Юпитеру взывая,Тебя уже оплакал, дорогая.Свободна ты! — И нет былой угрозы.Любовь искупит все былые слёзы,Что ты лила ручьями!А вот и Феб, клянемся Дафны страхом!» —Эндимиона конь единым махомПринёс на холм, туманом окружённый.Но, думой неотвязной поражённый,Латмиец вымолвил: «Дружил я с бурейИ не боялся даже адских фурий,Чего бояться? Ужас был мне друг,И он питал тревогу и испуг:Живущим за пределами земногоЛюбое зло — нестрашно, и неново,И призраку подобно… Вижу ясноТраву, и почву твёрдую прекрасноЯ чувствую… Чу! Голос твой! Откуда?Кто там тебя в росе оставил? ЧудоКак хороша земля! — Давай друг другаЛюбить и брать от леса и от лугаПлоды их — и не посещать отнынеЖилища поселившихся в низине,И ложь фантомов отвергать. Я душуВожу по лабиринту; я разрушуЕго твоею прелестью. Но где ты?Растаяла, исчезла… Место этоЯ нашим домом сделать возмечтал.Ягнёнка здесь я мысленно заклал.Пан говорит, что здесь, в его дубраве,Должны в любви и мире жить мы. ДавеЛюбя ничто, я ничего не видел —Лишь разве только Сон! — и тем обиделЛюбовь, и небо, и первоначалаСамой природы; не ценил нималоЯ связей меж людьми; я жил, не знаяКрасы цветов и рек, не замечаяМогил геройских! Даже против славыДуша сплетала заговор. (Что, право,Поведал бы я детям с сожаленьем.)Нет, чуждым удовлетворять стремленьямВне своего естественного кругаНе может смертный. Милая подруга,Меня едва от гибели спасла ты:И — рухнули воздушные палаты!Прощайте же, пустынные пещеры,И вы, валы, огромные сверх меры,Морей воображаемых! ОбмануСирен я не поддамся; я не стануСпешить на брег, дрожа от возбужденья.Прощай, мечта, хотя и по сей день яЛюблю тебя; в Элизии благом,Быть может, мы и встретимся потом,Но на земле тебя не полюблю я,И потому-то жертвую, тоскуя,Двух голубков. Свети же мощью всеюНад нами, над возлюбленной моею!Индийское моё очарованье,О, лилия! — Одно твоё лобзанье,Одно лобзанье, тёплое, как воздух,Как летний воздух в голубиных гнёздах, —Ты, теплая, что кровь моя живая, —Растаяла, исчезла… Я мечтаюПоговорить с тобой… Но прочь мечты!Я вижу холм, где рядом — я и ты,И вижу я подножье мшистой кручи,И плющ густой, и тисы — лес могучий,Который осыпает всякий разРосою, точно ягодами, нас.Уходим в тень, покорные друг другу,Иль по зелёному гуляем лугу.Шагни вперёд — и свод небес открылся,Шагни ещё — и ключ засеребрился.Внизу, в долине, ясно виден он,Повсюду слышен громкий плеск и звон.Возьму я мёд у пчёлок золотистых,Добуду яблок сладких и душистых,Нарву салата, забредая в дали,Что смертные доселе не видали,Сберу щавель, нетронутый оленем,И песню просвирелю с вдохновеньем,Чтоб знала ты, куда я направляюсь.Дай выговорюсь! В радость погружаюсь,Что так искал… Позволь душе излиться:Живу доныне в прошлом, как в темнице!Пущу я рыбок стайкою волшебнойВ твой ручеёк любимый и целебный.Дам корму им из беличьей кладовки,И дно ручья я изукрашу ловкоЯнтарными ракушками витыми,И гальками украшу голубыми;По берегам шиповник посажуИ жимолость; ручей заворожу —И побежит по лугу, повторяя„Любовь! Любовь!“ — от края и до края.Я Весте помолюсь, огня взыскуя,У Аполлона лиру попрошу я,И попрошу о дротике Диану,И Веспера молить о свете стану,Чтоб ты и ночью мне видна была,И Флору — чтоб на пальчик принеслаСоловушку тебе; речных боговЯ призову с высоких береговТебе, как дар, принесть власы наяды.Стать небеса щитом твоей отрадыЯ умолю! И, как в придел алтарный,В твой лес войду с молитвой благодарной,И губы, как дельфийские пророки,Преподадут мне важные уроки,И подчинюсь всецело их наказам,И этот свет, глаза, все страсти разом,Ключи жемчужные, — мне станут горемИль, может, радость разольётся морем.Любимая, вне всякого сравненьяОбъятья наши — в этом нет сомненья!»Он говорил поспешно, в лихорадке,Чтоб чувства, что метались в беспорядке,Вернулись в состояние покоя.И девушка, улыбкой удостояЕго горячность, — залилась слезамиИ молвила, едва под небесамиИзлили свет восточные долины:«Любовь ли обратилась тут в руины,Иль сердце успокоилось навечно —Блистательный тиран, сколь быстротечноТы тело обречёшь земле! Бывало,Едва родившись, я уж повторялаЭндимиона имя. Милый мой,С тобою в мыслях утренней поройБлагословляла звёзды я. ЗатеяБыла пустой, когда о доброте яТвоей пыталась думать, о жестокий!Твоя любовь, свершая путь далёкий,Придёт ко мне, услышала я в детстве,В ответ на поцелуи. ЦеловалаЯ воздух, но, поняв, как значат малоФантазии, капризы, и гордыня,И всякая земная благостыняЛишь с поцелуем искренним в сравненье,С его дрожаньем тёплым — от волненьяЯ вдруг ослабла, подкосились ноги.Три дня в траве я пролежала… Боги,Как я была обманута! РазвесьФантазии гирляндами — и здесьНе превзошла б твоё воображенье.Нет, я твоей не буду: отверженьеИ гнев, присущий разве что Горгоне,И смертный страх — всегда за мной в погоне.Куда иду, сказаться не хочу:Смолчала дважды — и еще смолчу.Нет, я твоей не буду — или местиМы захотим с тобой предаться вместе,Или любви — любви! О смерть от счастья! —О сколько в этой думе сладострастья!Не разжигай мой голод — иль пропасть яМогу в силках порока… Не желаю!Не будет этого! БлагословляюИ с тем — прощай…».В ответ ЭндимионИ слова не промолвил ей, смущён.Они пошли в долину, и под кроной,Которой бук шумел уединённый,