Волк в капкане (СИ)

— Любимая, ты куда?
— Ты же просил кофе. Я сварю сейчас.
Она что — совсем ни хрена не понимает?! Он страстно привлек ее к себе:
— Девочка, кофе потом. Я с ума по тебе схожу. Пойдем в спальню.
Паника в ее глазах застала его врасплох. Она смотрела на него с ужасом:
— Но… Так быстро… Я не готова…
Секунду назад он помирал от желания, теперь же к похоти прибавилась ярость — взрывоопасная смесь. Да она же готова! Почему говорит, что нет? Проклятая динамщица! Все они, суки, такие, доведут мужика до неистовства, так что сперма из ушей лезет, и в кусты, им это что — такой кайф доставляет? Он не показал свою ярость, тихо сказал:
— О нет, ты готова, я так тебя люблю. Мы же поженимся! Ты будешь моей?
— Не сегодня, — пролепетала она, испуганно глядя на него. В его голове будто прогремел взрыв. Бруно впал в полное бешенство. Она стояла перед ним, яркая лампочка так хорошо освещала ее, через эту прозрачную блузочку вся ее красота была видна как на ладони и сводила его с ума. Она специально сделала все это. Напялила прозрачную кофтенку, выставляя напоказ торчащие соски, глазки строила, улыбалась, прижималась к нему, целовала… Завела его по полной программе, а потом обломала. Он понимал, что может ее уговорить, даст как миленькая, но Боже, как же он ненавидел динамисток!!! Он не собирался с ней нянчиться. Его приятные манеры как ветром сдуло. Он схватил ее за руку выше локтя и прошипел:
— Ты, значит, в игры играть вознамерилась?
Она попыталась освободить руку:
— Бруно, не надо, пожалуйста!
Падишах уже не собирался ее слушать. Раньше он хотел, чтобы у них было все хорошо. Чтобы ей понравилось. Но она начала играться с ним в игрушки, и он не будет больше хорошим мальчиком, не примет ее детсадовские правила. Он, по-прежнему с силой сжимая ее локоть, пальцем зацепил ее декольте и рванул вниз вместе с лифчиком, разорвал ее топ до низа. Она зарыдала, опять попыталась вырваться, закрывая голую грудь руками. Тогда он сшиб ее с ног сильным ударом в скулу и начал расстегивать ремень. Рене поднялась на локоть, глядя на него дикими глазами… И вдруг вскочила и кинулась на него с кулаками. Черт, с него хватит! Он ударил ее в лицо, при этом точно рассчитав силу, разбил ей нос и губы. Тут же полилась кровь, и это, как он и рассчитывал, на некоторое время сломило ее сопротивление. Рене лежала на полу в коридоре, плакала и уже не пыталась вырваться. Айнхольм содрал с нее оставшуюся одежду и окинул жадным взглядом ее обнаженное тело. Она стоила всего того, что произошло. За такую ничего не жалко. Тем не менее, ему хватило ума натянуть презерватив — чем меньше следов он оставит, тем лучше, на случай, если сучка попрется стучать легавым. Готово. Скорее! Он грубо раскрыл ее бедра и быстро сунул руку внутрь. Тесно и совершенно сухо. Целка на месте. Да, вот она, сладенькая. Почувствовав его руку, она снова начала вырываться, но он уже плевал на все. Он прижал ее к полу и с силой толкнулся в нее. Ее пронзила невыносимая, острая боль. Девушка забилась под ним и отчаянно закричала, и он тоже закричал, с торжеством и наслаждением, когда разорвал ее. Он брал ее гораздо более грубо, чем намеревался сначала, но она сама все испортила. Он кусал и мял ее груди, причинял ей боль, и сам ловил от этого нереально острый кайф. Наверное, куда острее, чем если бы он, как и планировал, овладел ей при всяких там свечечках и кружавчиках, поцелуях и слюнях. К черту всю эту хрень. Он ее получил, и этим все сказано. Она плакала, а он тискал ее и продолжал, продолжал… Потом вдруг его тело сжалось, и он опять закричал. И обмяк. Все было кончено через минуту, но ей казалось, он истязал ее как минимум час. Рене хотела столкнуть его, но не могла, потому что он все еще грубо прижимал ее к полу. Больно, как больно… Она не хотела всего этого испытывать. Она хотела умереть, только бы все это кончилось. Бруно отпустил ее и встал, застегивая брюки. Он смотрел на нее и думал, что вовсе не хотел делать это вот так. Если бы она не начала выделываться, он был бы с ней нежен и терпелив. Но что было — то было, теперь надо обезопасить себя. Она лежала на полу, как сломанная кукла, спутанные волосы на песочного цвета ковре, кровь на лице и на ногах. Измученные глаза, слезы. Он смотрел на нее уже безо всяких там восхищений, холодно и безразлично.
— А теперь послушай меня хорошенько, детка. Меня здесь не было. Если ты пойдешь в полицию, ты ничего не докажешь, а я тогда наведаюсь к тебе на днях, да не один, а с парой приятелей, которые любят красивых девочек, и мы все повторим. Поняла?
Она молчала, с ненавистью глядя на него. Он повысил голос, толкнул ее в бок ногой:
— Поняла или нет, сучка?
— Поняла, — процедила она сквозь зубы.
— Что ты поняла? Ну?
— Я не пойду в полицию. Убирайся.
Он вдруг сладко улыбнулся и снова стал похож на красавчика, который так ловко подцепил ее в баре. Ее это ужаснуло куда больше, чем когда он скинул с себя эту милую маску и накинулся на нее.
— Прощай, дорогая. Мы могли бы стать счастливы вместе, но ты для меня слишком хороша.
Дверь хлопнула. Рене с ненавистью процедила:
— Это уж как пить дать, подонок, — со злостью ударила кулаком по полу и разрыдалась от бессильной ярости, боли и унижения. Слезы жгли разбитое лицо, внутри боль была невыносимой, нереальной. Она села, посмотрела вниз и тупо удивилась, что девственной крови может быть так много. Раньше она читала где-то, что это несколько капель, а тут — не меньше, чем из разбитого носа. Она с трудом встала, морщась от боли, и поплелась в душ. На светлом ковре осталось несколько пятен крови.
Рене подошла к зеркалу в ванной. Всего несколько часов назад она смотрелась в него, проверяя, как ее макияж выглядит в искусственном освещении. Как будто целая жизнь прошла с тех пор. Сейчас лицо, отражающееся в зеркале, так же отличалось от того, как лицо старухи от юной девушки, которой она была лет 60 назад. Кровь течет по лицу и капает на грудь, ссадины на губах и под носом, опухшая левая щека, дикие глаза. Глаза человека, который пережил кошмар. И еще это были глаза человека, которому некого винить во всем, кроме себя.
Она достала из кокетливой коробочки ватный тампон для снятия макияжа, намочила его теплой водой и провела по разбитому лицу, зашипев от боли. Тампон стал буро-красным. Она взяла следующий и, всхлипывая от боли, начала стирать кровь. Сама во всем виновата, во всем полностью. Она подставилась, позволила незнакомому человеку войти в ее дом, кокетничала с ним, и в итоге получила то, что заслужила. Она всхлипнула. Никто не заслуживает такого. Она же ничего плохого не хотела! Оставалось жалеть себя, чем она и занималась так рьяно в последнее время. И о том, чтобы расплатиться с этим подонком — тоже не могло быть и речи. В полицию она не пойдет. И не только потому, что боится его угроз, но и потому, что представить себе невозможно, как она сидит в участке и рассказывает какому-то полицейскому, которому нет до нее никакого дела, о том, как ее изнасиловали. А он потом спросит — где это было? В вашем доме? Он туда ворвался силой? Может быть, взломал дверь? Ах, вы сами его впустили? Так о чем тогда речь? Вы сами виноваты. А еще спросит — а как его фамилия? А ей известно только его имя, да и то еще вопрос, не вымышленное ли оно. И он опять скажет — вольно же вам было идти с типом, которого вы совсем не знаете, постель — не повод для знакомства? А может, вы сами девушка легкого поведения? Ей что — мало того унижения, которое она уже перенесла? Никакой полиции. К черту. Она встала под душ, включила очень горячую воду и мылась долго, смывая с себя кровь и грязь, которой, как ей казалась, она вся измазана. Нет, она не пойдет в полицию… Но она же может как-то рассчитаться с ним? Может его найти в баре, подкараулить? На кухне есть острый нож. Хватит, чтобы проделать хорошую дыру в этом ублюдке. Или отрезать ему яйца. Но ее поймают. Уж конечно, поймают. Куча народу видела ее в баре, и наверняка кто-то обратил внимание, что она ушла с Падишахом. И она готова пойти из-за того, в чем, по большому счету, сама виновата, в тюрьму? Не даст она всему этому сломать свою жизнь. Ни за что не даст. Она возьмет себя в руки, будет жить как ни в чем ни бывало, только больше не будет такой идиоткой.