Малая Глуша

Розка отчаянно затосковала. Красивая, насыщенная жизнь опять отодвинулась куда-то в неопределенную перспективу. Осталась кипа бумажек, на некоторых отчетливо виднелись бурые круги, видно, чашку с чаем ставили.
– «Оil-tanker» – «нефтеналивной танкер», – прикусив кончик языка, переводила Розка. Потом задумалась, занеся ручку над пустой строкой, неохотно встала и заглянула в кабинет.
– Елена Сергеевна, а «DISPLACEMENT» – это что такое? Порт приписки?
– То же, что и «tonnage», – сухо отозвалась Петрищенко, занятая какими-то своими унылыми делами, – водоизмещение. «Порт приписки» – это «registration».
– Спасибо! – громко и вежливо сказала Розка и опять уселась на стул, поджав под себя ногу.
– Crue – это команда, это я знаю, – бормотала про себя Розка. – Дисплейсмент это сволочное так похоже на «порт приписки», это же надо… Ладно, тогда получается, «порт приписки» – «Кувейт». Ну и фиг с ним.
Большей частью поперек штампа «Санитарная инспекция № 2» была приписка шариковой ручкой по-русски: «Посторонних объектов не обнаружено». И подпись. Только к кувейтскому подколота бумажка с надписью «Заражение третьей степени объектом Д-8. Объект обнаружен и уничтожен. Команда отправлена на профилактический осмотр и восстановительные процедуры на МБМ». Наверняка какие-нибудь мухи, подумала Розка, личинки песчаных мух. Они откладывают свои яички в теле человека, и, скажем, палец, а то и вся рука постепенно превращаются в гниющую, шевелящуюся массу. От воображаемого зрелища ее передернуло.
Перемещаясь по морю, люди таскают за собой самые разные вещи. Багаж. Воспоминания. Надежды. Прошлое. Будущее. В том числе и свои болезни. И не только люди.
Кто хотя бы раз бывал в порту, видел плоские диски, нанизанные на швартовочные канаты. Розка тоже видела. Крысы – великолепные канатоходцы, но перебраться через вставший на их пути плоский и гладкий диск они не в состоянии. А значит, ни одна крыса не поднимется на корабль. И ни одна не спустится с корабля на землю – что не менее важно.
Давно уже прошли те времена, когда покачивались на волнах парусники и веселились горожане («Ты гляди!»), наблюдая, как корчится на причале, пляшет, падает кверху лапками, замирает в смертельном оскале крыса с бомбейского клипера… Розка, кстати, недавно прочла «Охотников за микробами» Поля де Крюи и какое-то время даже мыла руки каждые пять минут.
Знающий человек объяснил бы Розке, что чума пришла в Европу, скорее всего, не морем, а по суше – когда из Средней Азии на смену местной и, скажем так, более лояльной черной крысе мигрировали зловредные серые. Впрочем, тот же знающий человек, скорее всего, добавил бы, что в общем и целом Розка права, припомнив в качестве аргумента колумбовских матросов, возивших туда-сюда туберкулез и сифилис.
Сзади хлопнула дверь. На Розку пахнуло сладким липким запахом; Катюша стянула плащик-болонью, повесила на рогатую вешалку. В комнате сразу стало душно.
– А, вот и наша Розочка, приступила наконец, – Катюша раскрыла сумку, усеянную капельками дождя, достала кулечек с карамельками. – Давно пора. На, угощайся. Держи, держи… кушай.
Розка карамельки не любила, но отказаться постеснялась, потому просто зажала конфету в руке, надеясь как-нибудь незаметно положить в ящик стола. Или затолкать под «Ятрань». В карман джинсов, слишком тесно облепивших зад, конфету было не протолкнуть.
– Да ты ешь, – сказала Катюша, причесываясь перед зеркалом, – кушай. Она не ядовитая.
Розка развернула липкую бумажку и послушно положила конфету в рот. Карамель оказалась точно такая, как Розка и думала, – приторная и липкая.
– Вот и хорошо, – доброжелательно сказала Катюша, глядя из зеркала на Розку голубыми бледными глазами, – вот и ладненько.
И когда это дождь успел пойти, а я не заметила? Розка выглянула в окно. Море запестрело рябью, мокрые чайки, нахохлившись, бродили по причалу. Петрищенко появилась из своего кабинета, полезла в хлипкий конторский шкаф и извлекла оттуда электрочайник, спрятанный за стопкой папок.
Розке вдруг остро захотелось спать.
Мимо, обдав липким карамельным запахом, прошла Катюша. Розка слышала, как она шуршит бумажкой, потом звук выдвигаемого ящика.
– Пересядь, – сказала Петрищенко.
– Чего? – пробормотала Розка, встряхнувшись.
Она, оказывается, сидела, бессмысленно уставившись в одну точку.
– Так, чтобы окно было слева, – пояснила Петрищенко. – Положено так. По охране труда.
Катюша продолжала чем-то шуршать. Накатывали волны душного аромата.
– Ага, – сказала Розка.
Петрищенко воткнула чайник в розетку и поставила на подоконник большую щербатую чашку с красным цветком на боку.
Розка передвинула стул. Катюши теперь совсем не было видно, а рябое море теперь дышало в левую щеку. Почему-то сразу стало легче.
– «ЭМ-БЭ-ЭМ» что такое, Елена Сергеевна?
– Межрейсовая база моряков, – рассеянно пояснила Петрищенко.
– Это которая на Шевченко?
– Да. Которая на Шевченко.
– А объект Д-8 – это что?
– Узнаешь еще, – сухо сказала Петрищенко, – ты переписываешь? Вот и переписывай.
– Уже, – гордо сказала Розка.
Розка надеялась, что Петрищенко ее хотя бы как-нибудь одобрит, похвалит – все-таки первый рабочий день… Но Петрищенко только сказала:
– Ну и почерк!
Розка прочла в старой книге «Хиромантия и графология», что по почерку можно определить характер человека. Поэтому она старалась, чтобы хвостики у «д» и «р» резко и остро уходили вниз, в надежде на то, что характер как-нибудь сам собой станет твердым и решительным. Но иногда машинально украшала буквы завитушками, потому что у них в классе было так модно.
Петрищенко тем временем вновь быстро пролистала бумажки, захлопнула папку и вернула ее Розке.
– Отнеси в контору, там спросишь, где первый отдел, отдашь секретарю, он отдаст Лещинскому под расписку. По дороге ни с кем не болтай и папку никому в руки не давай. Ясно?
– Первый отдел, это который?
– Первый – это первый. Потому что второго нет. И скажи секретарю, пусть скажет Лещинскому, бланки кончились.
– Ладно. Контора – это наверху, где якорь?
– Ну да, ну да… якорь… и можешь не возвращаться сегодня. Льву Семеновичу привет передавай. Он тебе кто?
– Дядя. Двоюродный.
– Вот и передай привет дяде. Скажи, Ледка привет передает. Ну, Ледка-Енка, – пояснила она, встретив недоумевающий взгляд Розки.
Только теперь Розка сообразила, что Елена Сергеевна Петрищенко имеет в виду себя.
Лев Семенович тоскливо покосился на беленький телефон, стоявший на полированном журнальном столике. Пять минут, буквально пять минут, и позвоню. Новости вот только досмотрю. Нужно же знать, что в мире делается. Или, может, сначала поужинаю, а потом позвоню. Да, наверное, вот так.
Зазвонил телефон.
Лев Семенович вздрогнул и зачем-то поднес руку к губам.
– Лека, звонят, – сказала жена из кухни.
– Меня нет, солнышко, – крикнул Лев Семенович и опять покосился на телефон. – Вдруг услышит? – Возьми, скажи, меня нет.
– А где ты?
– Ну, мало ли? За хлебом вышел. Или нет. Уехал. Или нет…
Звонил телефон. Звонил, звонил, звонил.
Жена, шаркая шлепанцами, подошла к столику и взяла трубку. Лев Семенович настороженно наблюдал за ней, слегка втянув голову в плечи и не замечая этого.
– Да? – Голос ее чуть изменился, стал кокетливым и звонким. – Да. Лека? Дома. Сейчас, сейчас он подойдет.
И кивнула Льву Семеновичу, протягивая ему трубку.
– Кто? – шепотом спросил Лев Семенович.
Трубка глядела на него черным оком змеи.
– Герега, – шепотом пояснила жена.
Лев Семенович затряс головой и выставил перед собой ладонь, изображая нежелание и даже отвращение, но трубка по-прежнему смотрела ему между глаз, и он, кинув в сторону жены укоризненный взгляд, вытянул руку, взял нагретый пластик и прижал к уху.
Сглотнул и сказал: