Красный день календаря
VI
Валентина Пантелеймоновна просыпается только под утро, когда за окнами уже виднеется серое, беспросветное небо, на стёклах заметны следы дождя, а из деревни доносятся первые звуки, напоминающие о том, что новый день начался.
Валентина Пантелеймоновна просыпается от холода – только сейчас она замёрзла. Проснувшись, она некоторое время лежит без движения, пытаясь припомнить, где она и как сюда попала. Наконец, сообразив, что к чему, она собирается встать и одеться, но останавливается в замешательстве. То, что она видит в комнате, не поддаётся объяснению. Дверцы шкафа распахнуты, а рядом на полу валяются какие-то вещи. Крышка сундука откинута, и через край свешивается чёрное пальто с каракулевым воротником и драным рукавом, с торчащим из дыры ватином.
В целом, впечатление такое, будто бы ночью в комнате производили обыск.
Но самое интересное представляют собой спальные места. Алевтина Пантелеймоновна и Неонилла Пантелеймоновна погребены под грудой тряпья: мужские кальсоны и рубашки, носки, какие-то цветастые тряпки, куски марли, предметы женского туалета, рваные брюки – словно скифские курганы, возвышаются над телами сестёр.
Лукерья Пантелеймоновна, как старый боевой генерал, спит, укрывшись серой красноармейской шинелью. Самой настоящей суконной шинелью со складкой и хлястиком на спине и с широкими красными нашивками на груди.
Дом окончательно настыл, и в комнате нестерпимо холодно. Но Валентина Пантелеймоновна забывает о холоде – так сильны впечатления нового дня.
– Бат-тюшки! – и это всё, что приходит ей на язык. – Бат-тюшки!
В ответ тряпьё на раскладушках шевелится, из-под него появляются головы Алевтины Пантелеймоновны и Неониллы Пантелеймоновны. Под красноармейской шинелью тоже происходит какое-то движение, и в следующую секунду из-под неё выглядывает Лукерья Пантелеймоновна.
Уже за завтраком Валентина Пантелеймоновна узнаёт подробности прошедшей ночи. Ей радостно, что она не мёрзла во сне и смешно, оттого что сёстры, раздевшиеся до исподнего с тем, чтобы «тело дышало», среди ночи принуждены были не просто надеть на себя всё, что только можно было надеть, но и укрыться вонючим хламом.
А после завтрака сёстры, не сговариваясь, начинают собираться в обратный путь. Никто и не вспоминает, что намеревались провести на даче выходные. Все грезят только о том, чтобы, как можно скорее, оказаться каждая в своей тесной квартирке. Там, где не нужно думать о тепле и о воде. Где можно безмятежно спать всю ночь под тёплым мохнатым одеялом, а вовсе не под шинелью и не под ворохом старых тряпок. Где можно запросто готовить пищу, мыть посуду и хоть всю ночь сидеть при ярком свете электричества.
Серое небо, сырость и стынь больше не кажутся сёстрам чем-то незначительным и легкопреодолимым. Напротив, им, городским жительницам, оказалось не под силу бороться с деревенским ненастьем. Что и говорить! В городе не замечаешь ни дождя, ни холода, которые, как оказалось, способны совершенно обессилить человека, не приспособленного к деревенской жизни, да к тому же нагнать хандру.
Насколько хорошо в русской деревне летом, настолько уныло и безрадостно, когда приходит осень. Нет! Не молодая осень в жёлтом платье. Но неопрятная старуха. Одежда её – грязные лохмотья. Злится она и срывает костлявой рукой яркие платья с деревьев. Топчет босыми ногами пахучие травы, сминает цветы. Завистница! Не поёт, не шумит она, не смеётся. Только хмурится тучами, шепчет о чём-то дождём или чавкает грязью.
И вот обнажились деревья. На перепаханных полях торчат тут и там колючие злые соломины. Красно-золотой ковёр из листьев смешался с мокрой землёй и, прогнив, стал бурой грязью. Давно не слышно ни щебета, ни стрекотанья, ни даже тоскливой журавлиной песни. Безрадостно в деревне. И только неунывающая ёлка порадует глаз своим тёмно-зелёным кафтаном. Да рябина тряхнёт карминной серьгой, укрывшейся от завистливых глаз старухи-осени...
VII
Сёстры, поджидающие Лукерью Пантелеймоновну, которая возится с ключами, натянули поглубже капюшоны и нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, как застоявшиеся в конюшне кони.
Когда, наконец, Лукерья Пантелеймоновна управляется с дверью и присоединяется к остальным сёстрам, все вместе они направляются по деревне в ту сторону, где начинается дорога, ведущая в Шабурново, к автобусной остановке.
У крайнего дома стоит дед с цигаркой в разноцветных – жёлтых, стальных, золотых – зубах; одет он в потёртый ватник и высокие кирзовые сапоги. На голове у него выцветший картуз. Лицо у деда красное, сморщенное и, точно слезами, покрыто дождевыми каплями; щеки сплошь заросли серебристой щетиной.
Деревенские жители обычно с любопытством и настороженностью относятся к приезжим. Вот и теперь старик не сводит своих прищуренных глаз с сестёр. А когда сёстры ровняются с ним, говорит:
– Здравствуйте...
А тон, с которым он произносит своё приветствие, значит: «Кто такие? Откуда будете? Зачем приезжали, к кому?»
– Здравствуйте... Здравствуйте... – бормочут сёстры, стараясь отчего-то не смотреть на старика.
Только Алевтина Пантелеймоновна встречается с дедом глазами и даже робко улыбается.
– С праздничком... – уже более примирительно добавляет старик, точно хочет сказать: «Кто бы вы ни были, а уж зла-то я вам не желаю...»
– И вас также... И вас также... – кивают в ответ сёстры.
А Алевтина Пантелеймоновна даже останавливается, и они со стариком молча смотрят друг на друга. Старик с хитрой ухмылкой в прищуренных глазах, а Алевтина Пантелеймоновна с виноватой улыбкой. Но длится это недолго, Алевтина Пантелеймоновна спешит за сёстрами.
И вскоре они уже выходят из деревни, и перед ними предстаёт всё то, что вчера было сокрыто осенним сумраком.
Вот раскинулось чёрное изрытое поле. Вот выбежали навстречу промокшие сосенки. А в дали, подёрнутой серым туманом, показалась неровная полоска леса, точно кто-то провёл по горизонту широкой кистью. Заурчала под ногами бурая грязь, а в сосновых ветках громко зашуршал дождь, доселе не прекращавшийся, но едва слышимый в поле.
– Уж осени холодною рукою главы берёз и лип обнажены... [2] – с умилением вздыхает Неонилла Пантелеймоновна. И тут же оживляется, точно вспомнив о чём-то приятном, и громко спрашивает:
– Кто написал?.. Так! Кто продолжит, тому дам сто долларов!
Но никто ей не отвечает. Тогда Неонилла Пантелеймоновна снова вздыхает, но уже с сожалением, и произносит:
– Как странно!.. Вот уж ноябрь, а снега всё нет... А раньше, я это прекрасно помню, к демонстрации обязательно лежал снег. И даже в конце октября, к маменькину дню рождения, случалось выпадать снегу... Я это прекрасно помню!
Сказав, она пожимает плечами, потом с печальной улыбкой обводит глазами поле, рощицу, смотрит на небо и несколько раз уныло кивает, точно хочет сказать: «Всё изменилось!.. И ничего уж тут не попишешь...»
– А вы знаете, что через несколько лет зимы вообще не будет? – насмешливо спрашивает Валентина Пантелеймоновна.
– Почему? – ужасается Алевтина Пантелеймоновна.
– Ну, а что ты хочешь? – притворно удивляется Валентина Пантелеймоновна. – Глобальное потепление, за несколько лет становится теплее на десять градусов. Вот и посчитай, сколько лет осталось... – и она смеётся неприятным и невесёлым смехом, от которого всем делается не по себе. – Раньше-то зима была – сорок градусов, не меньше. А снегу-то навалит! Такие сугробы, что не приведи Господи! В два человеческих роста, во какие сугробы! А сейчас что? Если по колено насыпет снегу, то и слава Богу. И морозы не те. Тут как-то к Новому году дождь шёл! Где это видано, чтобы к Новому Году дождь шёл? А?.. А всё почему?
– Почему? – опять ужасается Алевтина Пантелеймоновна.
– Да потому что продукты сгорания создают в атмосфере дополнительный слой, который не даёт Земле охладиться, потому что образуется парниковый эффект. Этот слой, как плёнка, обволакивает Землю, и она не успевает остынуть. А человечество тем временем ещё Землю подогревает, ведь какой огромный выброс тепла в атмосферу происходит ежедневно! Так что скоро мы будем в тропиках жить. И не видать нам больше русской зимы! – и она снова смеётся своим зловещим смехом.