Когда поют и танцуют

Она открыла парадное, прислушалась. Совершенно тихо, совершенно спокойно. Раньше сверху всегда раздавалось: "Эсма?" Каждый раз она еле удерживалась, чтоб не ответить: "Кто же еще?" - и отвечала: "Привет. Это я". 
И сейчас она тоже сказала: 
- Привет, это я! 
И с темной лестницы нежно откликнулось эхо, и она вся сжалась господи, да куда ж это годится, разговаривать с самой собой, пугаться пустого дома? Что это с нею? 
Она поскорей прошла в гостиную, задернула штору и налила себе стаканчик шерри; мама такое любила. Да, ясно, это реакция, вот до нее дошло, ей все говорили, и зять, и дядя Сесил, и кузен Джордж Голайтли, все, когда заглянули после похорон выпить чаю и съесть по бутерброду с ветчиной. 
- До тебя еще дойдет. Доходит всегда не сразу. 
И правда, она вела себя так спокойно, выдержанно, так хорошо все устроила, все просто удивлялись. 
- Если тебе захочется побыть с людьми, Эсма, это же естественно, ты сразу иди к нам, без всяких. Только позвони, предупреди и все. Учти, тебе будет не по себе. 
Не по себе. Еще бы. Она села к электрическому камину. В общем-то, она ужасно продрогла, таскаясь по пляжу в такую погоду. Сама виновата. 
Скоро тишина начала ее угнетать, и поэтому она снова налила себе стаканчик шерри, приготовила яйцо в мешочек, поджарила хлеба, включила телевизор и стала смотреть эстраду, потому что от этого веселей на душе и ей хотелось отвлечься. Успеется, она еще насмотрится серьезных передач, а пока надо привыкнуть к новой жизни. Но в голове мелькала, мелькала мысль, как телеграфная лента с назойливым текстом: 
- Она наверху, она у себя. Пойди наверх - и ты ее увидишь. Ты увидишь маму. - Слова плясали по экрану, путались в ногах у танцовщиц, пеной бились на губах у клоунов и шансонье, вторили барабанам и контрабасам. 
- Наверху. У себя. Наверху. У себя. 
Твоя мама. Твоя мама. Мама. 
Наверху... 
Она толкнула рычажок, изображенье сжалось и погасло, наступила тишина, и она услыхала, как у нее колотится сердце, как она прерывисто дышит. Она отругала себя - ужас, какая стала дерганая, до чего истрепались нервы. Ладно, хватит, лучше пойти наверх, взглянуть, убедиться. 
Спокойно, обдуманно она вышла из гостиной, и поднялась по лестнице, и вошла в мамину спальню. Уличный фонарь под самым окном забрасывал в комнату бледный конус света и выбеливал дорожку на туалетном столике, испод занавесок и мягкое покрывало. От мамы тут ничего не осталось. Ее здесь будто и не бывало. Эсма постаралась о том, чтоб ничто не бередило воспоминаний, и сразу же после похорон она уложила и вынесла одежду, белье, лекарства, бумаги, очки - она твердой рукой очистила комнату. 
Она стояла в дверях и нюхала пыль, лавандовую полироль, и ее мучила совесть. Как будто постаралась вычеркнуть маму из памяти, как будто хотела, чтоб та умерла. "А что, - сказала она,- я ведь и правда хотела, я хотела избавиться от вечной зависимости, слава богу, мне уже пятьдесят лет". 
И она выпалила вслух, в пустую спальню: 
- Да, я хотела, чтоб ты умерла! 
И у нее затряслись руки, она сжала их, она подумала - я дрянь, но уже подействовало шерри, сердце у нее стало биться ровней, и она заставила себя войти в комнату и задернуть занавески, даром что уже не было оснований ругать себя за истеричность. 
В гостиной она села у камина и до одиннадцати читала чью-то биографию при маме она всегда ложилась в десять, - и страхи ее отпустили, она совершенно успокоилась. Она думала - естественно, наступила реакция, до меня дошло - еще бы. Она отлично выспалась в ту ночь. 
Когда наутро, в четверть двенадцатого, она открыла на звонок и увидела на крыльце мистера Эмоса Кэрри, со шляпой в руке, справляющегося насчет комнаты, ей сразу вспомнилось, как дядя Сесил сказал в день похорон: 
- Учти, тебе будет тоскливо одной в таком большом доме, Эсма. Пусти жильца. 
Мистер Эмос Кэрри нервно тер пальцем левую бровь - привычка, свидетельствующая о природной застенчивости. 
- Мне нужна комната, - сказал он, и она отметила, что запонки у него золотые и тщательно начищены ботинки. - Мне объяснили в бюро... здесь... сдается комната с завтраком. 
- Не знаю ни про какое бюро. Вы, видимо, ошиблись адресом. 
Он вытащил затрепанную записную книжку. 
- Садовая улица, 23. 
- А... Нет, у нас... - она поправилась, - у меня - Садовая Аллея, 23. 
Лицо и шею ему красным чернильным пятном стала заливать краска, он ослабил пальцем ворот, и ей сделалось его даже жалко, она даже расстроилась. 
- Это легко спутать, вполне простительная ошибка, мистер... Ничего, вы... 
- ...Кэрри. Эмос Кэрри. 
- ...не смущайтесь, пожалуйста. 
- Я ищу тихую комнату, с завтраком. Я уж рассчитывал. Садовая улица. Такой приятный адрес. 
Она подумала - он аккуратный, чистый, элегантный, на переднем зубе золотая коронка, и он в перчатках. Мама всегда любила, когда мужчина в перчатках. "Их теперь почти никто не носит. Зато по перчаткам и шляпе сразу отличишь приличного человека". 
Шляпа у мистера Кэрри тоже была. 
- Прошу прощенья, мадам, мне так... я бы не стал беспокоить... 
- Нет... ну, что вы... 
- Пойду поищу Садовую улицу, 23... 
- Это сразу за углом, налево, тут совсем рядом. Там очень тихо. 
- Как здесь. Здесь тоже тихо. Я уж думал, какой подходящий дом, я бы... По-моему, это сразу видно... дом такой... Вы уж извините. 
Он опустил шляпу на аккуратные седые волосы, затем снова вежливо приподнял и пошел прочь. 
Она быстро глотнула воздуху. И сказала: 
- А что именно... То есть если вам нужна комната с завтраком, так, может быть... 
Мистер Эмос Кэрри вернулся. 
Он изящно поддел вилкой маринованную луковку. 
- Есть еще один вопрос, - сказал он, - как мне быть с вещами. 
До Эсмы Фэншоу его голос доходил, как из радиоприемника - какое-то искажение, гулкость какая-то. Она затрясла головой. Она подумала - он ненастоящий... Да нет, вот он, тут как тут - мистер Эмос Кэрри, в темно-синем в елочку костюме и у самого ворота рубашки - малюсенькая штопочка. Он сидел за столом у нее на кухне, в столовую пригласить его она не решилась, столовой вообще пользовались редко, и она сочла, что кухня сойдет. И вот он на кухне - тут как тут. Она сварила кофе, а потом, через час, подала холодное мясо, маринованные овощи, хлеб и масло, и от волненья у нее даже вспотели ладони. Она все думала, до чего же опрометчиво поступила, он же совершенно незнакомый человек, с улицы, первый встречный, я ничего про него не знаю. Но это уж мамин голос, не иначе. Она взяла себя в руки. Да и неправда это все, ведь мистер Кэрри много чего ей порассказал. И вообще так и надо, надо быть смелей, думала она, и пусть жизнь вечно готовит мне сюрпризы. Каждый день может принести новое знакомство, так и сохраняют молодость. Ей очень хотелось сохранить молодость.