Шоколадная медаль
– Поехали!
Олегов торопливо вскочил на подножку и, еще не успев толком сесть на свое место, захлопнул дверку. Водитель же, глянув на дорогу – никто их пока не догонял, боевая машина замыкания отстала еще больше, – неторопливо направился к машине, но, пнув ногой лежавший на дороге мешок с мукой, заметил торчащий из него сверток, поднял его, и только после этого залез в кабину.
Измельчав, горы плавно перешли в холмы, изрезанные оврагами, а те – в пустыню, до приграничного Хайратона оставалось несколько часов пути.
«Урал» взревел и тронулся с места, быстро набирая скорость.
Поглядывая на дорогу и придерживая руль левой рукой, солдат развернул сверток. На жирной пергаментной бумаге блеснул никелем маленький изящный пистолетик.
– Дамский? – взвесив на ладони, как бы оценивая, пистолет, спросил солдат.
– Испанский «Стар». Зачем тебе? – буркнул Олегов. Он чувствовал себя гадко, разговаривать не хотелось. Солдат ухмыльнулся:
– Возьмите себе, бакшиш.
Увидев, что Олегов заколебался, он добавил:
– Не бойтесь, не заложу. Мы ведь теперь повязаны.
– Да, повязаны… – Олегов горестно вздохнул и задумался, вспоминая вчерашние события…
Глава 2
…Тишину расколол грохот крупнокалиберного пулемета. Олегов невольно пригнулся. Стреляли рядом, за бугром, где размещалась застава артиллеристов. Олегову стало интересно, в кого стреляют. Пройдя мимо равнодушно глядевшего солдата у шлагбаума, он подошел к огневой позиции – сложенному из камней брустверу, затянутому сверху маскировочной сетью.
Пулемет снова сотряс воздух. Стреляли не прицельно, трассы веером шли над долиной в ущелье, оставляя слабый дымчатый след.
– Если не секрет, по кому палите? – дружелюбно улыбаясь, спросил Олегов.
По пояс голый мужчина обернулся, внимательно оглядел Олегова и молча продолжил поправлять ленту с патронами. Второй стрелявший, тоже в одних брюках и кроссовках на босую ногу, словоохотливо ответил:
– А пусть не ездят после восемнадцати часов. Видишь, «Тойота» внизу пылит? Если не свернет, размолотим вдребезги.
На плече у парня Олегов заметил татуировку: девичье лицо и кольцом вокруг него надпись на английском языке «Make love, not war».
Усатый поправил ленту, вытер грязные от пороховой гари и ружейного масла руки несвежим полотенцем, услужливо поданным ему татуированным, затем повернулся к Олегову, нахмурился и холодно спросил:
– А ты кто, если не секрет?
– Я из колонны, – ответил Олегов, беспечно махнув рукой в ту сторону, где на окруженной кустарником площадке стояли «Уралы» автоколонны N 142, с которой он и ехал по маршруту Кабул – Хайратон.
Усатый пристально посмотрел в глаза Олегову, недоверчиво покачал головой и, сначала медленно, нараспев, а под конец все более жестко, произнес:
– Нет. Ты не из колонны. Ты из Пакистана, шпион. Ты пришел по этому ущелью. Но тебе не повезло, ты вышел на нас. Руки вверх! Выше!
В руках у усатого оказался автомат. Олегова от неожиданного поворота событий прошиб пот. Растерявшись, он не нашел, что ответить.
– Кругом! Иди вперед, в блиндаж!
– Мужики, да вы что…
– Заткнись! Сколько рупий тебе платят за каждую взорванную школу? Шире шаг, сейчас мы тебя допросим.
Пригнув голову, совершенно удрученный, Олегов шагнул в сумрачную духоту блиндажа, сложенного, как и все инженерные сооружения на заставе, из плоских камней, и услышал, как усатый за его спиной кому-то крикнул:
– Эй, любезнейший! Позвони коменданту зоны, скажи, что я велел ему разобраться с «Тойотой» и дуть сюда!
Олегов осмотрелся по сторонам: две койки, застеленные пыльными одеялами, шкаф у стены, сделанный из ящиков от снарядов, грязный стол, заставленный стаканами и недоеденными консервами.
Усатый широким жестом взмахнул рукой, со стола взлетела туча мух, наполнив жужжанием пропыленный воздух помещения.
– Садись, мы сейчас выясним твою личность…
С этими словами усатый достал полиэтиленовый пакет с не очень прозрачной жидкостью, перехваченный в горловине нитками, осторожно проколол его вилкой и бережно наполнил стакан.
– Пей! Пакистанские наймиты этого не пьют, только наши.
Кишмишовка шибанула в нос, во рту стало гадко. Олегов невольно разжал челюсть, стараясь не дотрагиваться одеревеневшим языком до покрывшихся противным налетом зубов.
– Ну-ка, закуси толстолобиком, свежая баночка, – засуетился тот, что с татуировкой. – Ты, видать, из Кабула, почем там сейчас бутылка?
Олегов отдышался, зажевал противный привкус во рту сочным куском рыбы, вытер проступившие слезы и ответил:
– Четыреста двадцать афганей, курс к чекам – один к девятнадцати.
– Баснословно дешево, – завистливо вздохнул татуированный, – слушай, а не забросишь ли нам следующей колонной ящичек-другой? Тридцать пять чеков за бутылку даю, в Пули-Хумри пятьдесят после получки могут дать, но ведь туда везти… Кстати, давай знакомиться. Я Костя, старшина батареи.
Олегов почувствовал, как замешанный черт знает на чем самогон из кишмиша вступил в реакцию с организмом, изменил его химический состав и тем самым окрасил в другой цвет восприятие окружающего. От желудка во все точки тела хлынула теплая волна. Нелепый арест оказался шуткой.
– Миша. Заместитель командира роты.
– Ну-ка, не отвлекаться, между первой и второй разрыв должен быть минимальный, – отрывисто бросил усатый и, с недовольством глянув на замешкавшегося со стаканом у рта Олегова, добавил: – У нас одного за задержку тары топором зарубили.
Олегов вздрогнул, услышав про «тару». Это присловье было ему знакомо, напоминало Союз, и не просто Союз, а вполне конкретных друзей. Он почувствовал себя уютней.
– Ты, случаем, Колю Рашпиля не знал?
Усатый снисходительно улыбнулся, пожал плечами: нет, не знал.
Потом пили еще и еще, усатый со старшиной рассказывали, как вольготно служить на этой придорожной заставе, на высоте почти три тысячи метров. Подошедший комендант заставы, розовощекий старший лейтенант, рассказывал, что у дуканщиков Хинджана можно купить все, причем не на много дороже, чем в городе, но Олегову казалось, что они с завистью слушают его рассказы об изобилии дуканов Зеленки, Шестой улицы, Мейванда и Спендзара. Комендант принес в полевой сумке еще пакеты с кишмишовкой, появился противень с жареной картошкой, потом организовали баню. Усатый с задором кричал «Пошали!», когда в бане, также сложенной из камней, с жаровней из бронелиста, старшина сек его эвкалиптовым веником, а комендант плескал воду в гильзы от снарядов, вмурованные в печь, и они выстреливали густыми клубами пара, обжигали людей, и те спасались от них в крошечном бассейне с ледяной водой, а дневальный прямо в бассейн подавал поднос с горячим жасминовым чаем. Комендант хвастливо рассказывал, как на его БТР все время охотятся духи, обстреливают из гранатомета, но всегда промахиваются, а потом началась стрельба, и они, стоя в одних трусах, видели, как с вершины горы на другой стороне ущелья одна за другой навесной траекторией взлетают шесть ракет. Усатый сказал, что будет перелет, и через минуту горящий фосфор осветил откос у дороги, площадку с машинами невдалеке, зенитные установки боевого охранения колонны, размещенные в кузовах «Уралов». Ответили огнем, стало больно ушам, комендант кричал что-то в трубку полевого телефона у шлагбаума, потом отправил посыльного в колонну, чтобы прекратили огонь: мешают артиллерии и танкам корректировать стрельбу. Вершина горы вспыхнула от разрывов, а потом оттуда снова полетела серия реактивных снарядов, и они удивлялись живучести духов… Опять била артиллерия, но не все еще было выпито, и старшина все выспрашивал, что за груз везет колонна, есть ли стройматериалы и где стоит машина с продуктами. Мутило и хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как начинало подташнивать. Олегов плюхнулся на чью-то кровать. На полке, сделанной из крышки от ящика для боеприпасов, лежала книга. Олегов сдул с нее густую пыль, и, чтоб не тошнило, попытался сосредоточиться на содержании. Это был Есенин. Полистав, он вырвал лист, стал читать. Это оказался стих, который, положив на «блатные аккорды», весело распевал Колька Рашпиль, топтавший эти дороги три года назад, и школьный учитель Витька Мороз, которому отец, начальник разведки парашютно-десантного полка, пригрозил, что выгонит из дома, если тот пойдет в десантное училище. Особенно хорошо у них получался припев: «Ковыряй, ковыряй, мой милый, суй туда пальчик весь, только вот с этой силой в душу мою не лезь…»
