Дуновение смерти

— Разве он заслужил тройку? Я видел его заключительную экзаменационную работу, она написана не на «три»! Я сам химик-органик, в этом вы мне, надеюсь, не откажете, так что уж позволь мне судить о качестве экзаменационной работы по органической химии.
— Но ведь дело не в заключительной работе, — возмутился Фостер. — Сюда входят и лабораторные задания, и его поведение на занятиях…
— Очень жаль, что тебе никто не ставит отметки за поведение на занятиях, — прервал его Брейд со злостью, — что терпят твои забавы, когда ты дразнишь студентов, которые не могут тебе ответить. В один прекрасный день кто-нибудь из них встретит тебя в темном переулке и рассчитается за все. Давно пора!
Появилась встревоженная миссис Литлби и объявила подчеркнуто мягким голосом:
— Не пора ли ужинать? Пожалуйста, прошу…
Ранке и Фостер отошли. Входя в столовую, Брейд почувствовал, что двигается словно в вакууме. Тут к нему быстро подошла Дорис.
— Что случилось? — шепотом спросила она, задыхаясь. — С чего все началось?
— Потом, Дорис, — проговорил Брейд сквозь сжатые зубы. — Я рад, что это случилось.
Он действительно был рад. Раз он потерял работу, ему нечего больше терять, и он почувствовал удивительную свободу, удивительное облегчение. Сколько бы он ни пробыл еще в университете, ни фостеры, ни ранке, ни вся эта шайка тщательных карьеристов не смогут больше третировать его — пусть знают, что он тоже способен кусаться.
Желание бросить им всем в лицо вызов не проходило. Во время ужина его избегали. Он был предоставлен самому себе. Тогда он разыскал Литлби.
— Профессор Литлби!
— А, Брейд! — Заученная улыбка главы факультета казалась натянутой.
— Я хотел бы предложить, сэр, чтобы за лекции по безопасности несла ответственность администрация — ведь за безопасность и должен отвечать факультет. Если, как вы предложили, ответственность за лекции буду нести лично я, то мне бы хотелось, чтобы это повлияло на упорядочение моего положения на факультете.
Он коротко кивнул и отошел — не стал дожидаться, что ему ответит Литлби.
Он сразу почувствовал себя лучше. Вот преимущество, когда теряешь все. Больше терять нечего.
Брейд и Дорис уехали, как только позволили приличия. Брейд пробивался сквозь поток автомашин так, словно с каждого встречного автомобиля на него смотрела физиономия Ранке, а каждая машина, угрожавшая сзади, была Фостером, который прокладывает себе путь вперед, тесня уступающих дорогу и напирая на тех, кто не хочет посторониться.
— Ну вот, — сказал он, — больше никогда не пойду на такое сборище, даже если…
Он хотел добавить «если меня оставят», но не добавил. Дорис еще не знала истинного положения вещей.
— С чего это все-таки началось? — спросила она удивительно робко.
— Фостер предупредил меня, что полиция не верит в несчастный случай, — ответил Брейд. — Сам Фостер тоже. Ни один химик не поверит, будто Ральф мог допустить такую ошибку случайно. И кто-то уже, верно, доложил об этом в полицию.
— Но почему? Зачем кому-то поднимать шум?
— Некоторые люди обожают поднимать шум. А некоторые могут посчитать это своим гражданским долгом. Дело в том, что университет склонен принять версию о самоубийстве и поставить на этом точку, особенно, если им удастся взвалить всю вину на меня. Но эти идиоты даже не догадываются, какой пожар они раздувают.
— Но…
— Никаких но. Это убийство. И, наверное, они тоже понимают это, иначе не стали бы так цепляться за версию о самоубийстве.
Мысли его уже переключились на другое. Страх остаться без работы уступил место страху быть обвиненным в убийстве.
Когда Брейд проснулся, было сумеречное утро, навис дождь и в воздухе чувствовалась осенняя сырость.
На душе у него было тоже сумрачно. Прошла ночь, и то, что вечером казалось героической баталией, теперь вспоминалось как перебранка торговок на базаре. Грозившие ему опасности снова придвинулись, окружили его со всех сторон, и он не видел выхода.
Конечно, можно предположить, что ретивее всех за версию о самоубийстве выступают именно те, для кого больше всего опасна версия убийства. Самым ярым противником версии об убийстве должен быть сам убийца. Ну хорошо, значит ли это, что Ральфа убил Ранке или Фостер? К черту! Он отодвинул яичницу с ветчиной и подумал: «А каковы мотивы?»
Мотивы! Все это дело с самого начала вертелось вокруг мотивов.
— Я ухожу в университет, — сказал он Дорис.
— Сегодня? В воскресенье?
— Вот именно, в воскресенье. Хочу посидеть над записями Ральфа.
— Зачем?
— Ты ведь слышала, что вчера сказал Ранке, правда? Он считает, что дела у Ральфа шли не блестяще, но, мол, я этого не мог понять.
— А ты мог? — спросила Дорис спокойно.
Задор Брейда как рукой сняло.
— Не уверен, — ответил он, — но лучше это выяснить. А потом, мне бы хотелось закончить его работу и утереть этим мерзавцам нос.
— Ты знаешь, — сказала Дорис, — я очень боюсь.
Подчиняясь внезапному порыву, Брейд встал, обошел стол и положил руку на ее плечо:
— Это нам не поможет. Надо бороться, пока события только разворачиваются. И мы будем бороться, вот и все.
Она закрыла глаза, и ее голова прижалась к его груди.
— Да, дорогой, — сказала она.
Повернув машину с Пятой улицы на Университетское шоссе, Брейд поехал навстречу двум совершенно одинаковым кирпичным башням административного корпуса, которые, казалось, вырастали прямо из зеленой лужайки университетского двора. Без машин, носившихся обычно вокруг, без громкого шуршания шин и скрежета тормозов, без сильного запаха бензина здание выглядело неестественно.
Университет казался чужим и враждебным. Может быть оттого, что было воскресенье, а может быть, Брейд больше не чувствовал себя здесь своим человеком. Какие-то связи оборвались. В душе он уже примирился с тем, что больше не имеет к университету никакого отношения.
Брейд вошел в автоматический лифт и поднялся на четвертый этаж. Все двери лабораторий и кабинетов были заперты, и в коридоре царила темнота. Он включил свет и направился туда, где в середине коридора была лаборатория Ральфа.
Брейд достал связку ключей и стал быстро перебирать их, чтобы найти каким отпереть дверь. Сначала что-то показалось ему непривычным. Ах да! Ведь одним ключом стало больше.
С чувством неудовольствия он вспомнил, как в пятницу сыщик принес ему ключ Ральфа. Неудовольствие было вызвано мыслью о том, что сыщик вовсе не собирается оставить дело в покое, а подозревает самоубийство или насильственную смерть.
С угрюмым видом он повернул ключ в замке, распахнул дверь, вошел и замер на пороге, словно сраженный параличом. Он никак не ожидал, что в лаборатории кто-то есть.
Повернувшееся к нему лицо тоже исказилось от испуга, в глазах застыл страх, рот полуоткрылся, как будто готовый закричать.
  
13
 
Напряжение понемногу отпускало Брейда. Уже вполне овладев собой (только голос выдал его удивление), он проговорил:
— Здравствуйте, Роберта! Должен признаться, я не ожидал вас здесь увидеть.
Роберта Гудхью опустила руки на колени. Она листала записи Ральфа (ящики его стола были выдвинуты). Страницы тетради медленно захлопнулись.
— Здравствуйте, профессор Брейд, — сказала она.
— Как вам удалось сюда проникнуть?
— Я… Я просто просматриваю его вещи. Вчера его похоронили, и мне… мне хотелось (она с трудом подбирала слова) найти что-нибудь и взять…
Она не окончила фразу, и Брейд готов был договорить за нее: «взять на память». Ему было больно за Роберту. Что можно сохранить на память о романе с аспирантом-химиком? Его старую пробирку с забытым в ней засохшим раствором? Несколько взвешенных им кристалликов, которые можно спрятать между страницами книги? Или хранить в коробке мензурку и вздыхать над ней?
— Мне очень жаль, что я не был на похоронах, — сказал Брейд. — Я не знал, когда его будут хоронить! (И подумал: «Дурацкое оправдание, я же мог узнать».)