Лунная пыль. Я, робот. Стальные пещеры

В “Стальных пещерах” дан образ гигантского, задыхающегося в стальной броне капиталистического города-спрута, и мы легко распознаем в этом образе логическое завершение самых реакционных современных идей фашиствующего империализма, проповедники которого озабочены только одним: остановить историю, остановить духовное развитие своих народов, остановить прогресс во всех его проявлениях. Вожди “Стальных пещер” не в состоянии увидеть надвигающуюся катастрофу — вырождение, голод, гибель своих нищих духом подданных. Кто может спасти население подземных городов, запуганное и морально угнетенное, стиснутое в страшной тесноте, забывшее или ненавидящее солнечный свет и зеленые просторы? Идеологии “Стальных пещер” Азимов противопоставляет “космонитов”, землян, которые поколения назад создали на других планетах прогрессивные революционные общества и теперь вернулись на Землю, чтобы заставить ее снова воспрянуть для прогресса, для дерзких устремлений в бесконечность, для борьбы за жизнь против прозябания. Образ современного Нью-Йорка во многом совпадает с образом Нью-Йорка в “Стальных пещерах”, и это заставляет читателя вдуматься в смысл того, что происходит у него на глазах, — вдуматься и сделать выводы.
Мировую известность доставила Айзеку Азимову серия фантастических рассказов, объединенных под общим названием “Я, робот”. Они представляют собой нечто вроде псевдоистории вымышленной науки роботехники, проиллюстрированной последовательными эпизодами, в которых действуют одни и те же герои. Читатель опять может спросить нас: почему у Азимова все роботы, независимо от их назначения, сделаны по образу и подобию человеческому? Разве не ясно, что роботам следует придавать такую форму, которая наиболее выгодна в инженерном отношении для той функции, которую они предназначены выполнять? Скажем, электронно-счетной машине лучше всего иметь, как и теперь, форму ряда ящиков, а “мозг” робота-землекопа мог бы успешно разместиться в устройстве, похожем на экскаватор. Но все дело в том, что в своих роботах автор создал образы именно людей, самых настоящих людей с разными характерами, мнениями, мыслями. От настоящих людей азимовских роботов отличает только запрограммированные при их создании “три закона роботехники”. И, надо сказать, отличает очень выгодно. Роботы способны заблуждаться, совершать ошибки, переживать и сочувствовать, но в ходе их совершенствования “первый закон” постепенно из правила чисто технической необходимости превращается в необычайно важный социальный фактор, и в последнем рассказе о Сьюзен Келвин мы уже видим робота-мэра, который стоит на голову выше интригана и мерзавца, с которым он соперничает. И Азимов словно спрашивает читателя, каким бы было общество, если бы каждому человеку было внушено при рождении: “Человек не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы другому человеку был причинен вред”. Впрочем, даже Азимов вряд ли понимал, когда писал “Я, робот”, что он высказывает фундаментальное кредо воспитания человека в коммунистическом обществе будущего.
Этот маленький очерк о двух выдающихся представителях западной фантастики уместно закончить высказыванием Азимова о роли научно-фантастической литературы. В своем послании к японским читателям Азимов как-то сказал:
“История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать. Люди на Земле должны дружить. Я всегда старался подчеркнуть это в своих произведениях. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества… Не устаю надеяться, что в великом деле покорения Луны сотрудничество (между американскими и русскими учеными) будет продолжаться. А если даже оно не будет иметь места при завоевании Луны, то хоть ко времени исследования Марса человечество наберется здравого смысла, достаточного, чтобы осознать, что это дело всего человечества.
Писатели-фантасты предсказывают этот день; они и пишут для того, чтобы этот день наступил скорее. Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству”.
 А.Стругацкий, Б.Стругацкий 
  
ЛУННАЯ ПЫЛЬ
   
ГЛАВА 1
 
Пату Харрису нравилась его должность: еще бы — капитан единственного судна на Луне! Глядя на пассажиров, которые, поднявшись на борт “Селены”, спешили занять места у окон, он спрашивал себя, как пройдет сегодняшний рейс. В зеркальце заднего обзора он видел мисс Уилкинз. Очень эффектная в голубой форме сотрудницы “Лунтуриста”, она добросовестно исполняла этюд “добро пожаловать”. На работе Пат Харрис всегда старался думать о ней, как о мисс Уилкинз, а не как о Сью: это помогало не отвлекаться от дела. Что она думает о нем, он еще не выяснил.
Ни одного знакомого лица, все новички и все предвкушают свое первое плавание. Большинство, так сказать, типичные туристы — пожилые люди, привлеченные миром, который в дни их молодости был символом недосягаемого. Лишь четверо или пятеро моложе тридцати лет; скорее всего, работники одной из лунных баз решили использовать свободный день. Пат уже приметил: почти как правило, пожилые туристы — значит, с Земли, молодые — жители Луны. Так или иначе, Море Жажды любого из них поразит… Вот оно, за иллюминатором, до самых звезд простерлась его мрачная, серая гладь. А в небе над морем неподвижно висит, не первый миллиард лет, Земля. Ее голубовато-зеленый убывающий серп заливал лунные пейзажи холодным светом. Да, здесь холодно… На поверхности Моря, наверное, около ста шестидесяти градусов ниже нуля.
Поглядеть на него — ни за что не скажешь, жидкое оно или твердое. Розная, непрерывная гладь, а ведь трещины и расселины избороздили весь лик этого мертвого мира. Ни бугра, ни валуна, ни камешка; ничто не нарушает однообразия. На всей Земле не найти ни одного моря — да что там, пруда! — с такой спокойной поверхностью.
Море Жажды заполнено не водой, а пылью. Вот почему оно кажется людям таким необычным, так привлекает и завораживает. Мелкая, как тальк, суше, чем прокаленные пески Сахары, лунная пыль ведет себя в здешнем вакууме, словно самая текучая жидкость. Урони тяжелый предмет, он тотчас исчезнет — ни следа, ни всплеска… Передвигаться по этой коварной поверхности нельзя, разве что на двухместных пылекатах, специально созданных для этого. И, конечно, на “Селене”, удивительной помеси саней и автобуса, во многом похожей на вездеходы, которые десятки лет назад позволили освоить Антарктиду.
Техническое наименование “Селены” было П-1, то есть пылеход, первый образец (насколько было известно Пату, второго образца не существовало даже в проекте). Ее называли “кораблем”, “судном”, “лунобусом”, кому как нравилось. Пат предпочитал говорить “судно”, это исключало путаницу. Так никто не примет его за капитана космического корабля — звание, которым давно уже никого не удивишь.
— Добро пожаловать на борт “Селены”, — сказала мисс Уилкинз, когда все наконец расселись. — Капитан Харрис и я очень рады вам. Наше путешествие продлится четыре часа, первая достопримечательность — Кратерное Озеро, в ста километрах на восток отсюда, в Горах Недоступности.
Пат не слушал знакомых фраз, он готовил машину к пуску. “Селена” была, в сущности, наземной разновидностью космического корабля; это и естественно, ведь она ходила в пустоте, и ее уязвимый груз нуждался в надежной защите от враждебной всему живому среды. Хотя “Селена” никогда не взлетала с поверхности Луны и приводилась в движение не ракетными двигателями, а электромоторами, все ее основное оборудование повторяло оснастку настоящей ракеты — и все полагалось проверять перед стартом.
Кислород — порядок. Двигатель — порядок. Радио — порядок. (“Алло, Радуга, я “Селена”, проверка. Принимаете мой маяк?”) Стрелка инерциальной системы — на нуле. Камера перепада закрыта. Детектор утечек — порядок. Внутреннее освещение — порядок. Посадочный переход — отсоединен. И так далее, в общем, больше полусотни узлов, каждый из которых при неисправности автоматически сам подал бы сигнал. Но Пат Харрис, как и все работники космических служб, мечтавшие дожить до глубокой старости, никогда не полагался на автоматическую сигнализацию, если можно проверить самому.