Некролог

Я вся сжалась. 
– Но, Ланселот, ты ведь знаешь, я не смогу тебе помочь в твоей работе. Я ничего в ней не понимаю. 
– Я это знаю, - в голосе у него прозвучало бесконечное презрение. Но тебе и не надо понимать. Все, что от тебя требуется, точно следовать простейшим инструкциям. Но следовать буквально. Дело в том, что я открыл наконец кое-что. И на этот раз... 
– О Ланселот! - невольно вырвалось у меня. - Сколько раз я слышала эту фразу! 
– Слушай меня, ты, идиотка! И хоть раз попробуй вести себя нормально. На этот раз мне действительно удалось. Никому меня не опередить. Мое открытие настолько необычно, что ни одному из живущих физиков, кроме меня, не хватит мозгов додуматься до него. Да и через тридцать лет не додумаются. Это будет гром среди ясного неба. Я действительно стану самым знаменитым и великим ученым из когда-либо родившихся на земле. 
– О Ланселот, я очень рада, рада за тебя! 
– Я сказал - стану. Но могу и не стать. Признание в науке самая несправедливая вещь на свете. Мне это известно больше, чем кому-либо. Просто объявить открытие еще далеко не все. Если я так сделаю, они все тут же навалятся на эти проблемы, и не успеешь глазом моргнуть, как твое имя уже превратится в исторический анахронизм. А слава достанется этим бесконечным "последонкам". 
Я думаю, что говорил он со мной тогда, за три дня до осуществления своего замысла, только по одной-единственной причине - он не мог больше сдерживать себя. Гордость и тщеславие распирали его, а я была единственная из всего человеческого рода, достаточно незначительная сама по себе, чтобы стать свидетелем этой несдержанности... Он говорил: 
– Я так обставлю мое открытие, так дам этому человечеству по мозгам, что никому не удастся сравниться со мной... 
Он зашел слишком далеко. И я стала бояться, как бы очередное разочарование не оказалось для него чрезмерным и не свело бы его с ума. Я спросила: 
– Ланселот, а скажи на милость, стоит ли так беспокоиться? Почему не оставить все как есть и не поехать отдыхать? Ты слишком долго и слишком много работал, Ланселот. Мы могли бы съездить в Европу. Мне всегда так хотелось... 
Он топнул ногой. 
– Ты когда-нибудь прекратишь свое идиотское нытье!? В субботу пойдешь со мной в лабораторию... 
Три следующие ночи я спала очень плохо. Таким грубым, в такой степени заносчивым он никогда раньше не был. Может быть, он уже сошел с ума? 
Сошел с ума от постоянного разочарования. А случай с некрологом послужил поводом. Он отослал своих помощников и звал меня в лабораторию. Но ведь прежде он никогда меня даже не впускал туда. Неужели он хочет что-то сделать со мной? Безумный эксперимент маньяка? Или он просто убьет меня? 
Я много раз думала о том, что надо вызвать полицию, убежать, хоть что-нибудь сделать... 
Но наступало очередное утро, и я понимала, что он не безумец. И никогда он не сможет причинить мне боль. Даже тот случай, когда он плюнул, был по существу, далек от идеи насилия в прямом смысле слова. Никогда в нашей жизни, ни разу не было даже попытки с его стороны ударить меня или что-нибудь в этом роде... 
И я ждала. В субботу я пошла навстречу тому, что вполне могло быть моей смертью, пошла послушно, как кролик. Молча вдвоем мы шагали по тропинке, что вела от дома к лаборатории. 
Уже сама по себе лаборатория показалась мне ужасной. Я неловко озиралась, сторонилась всего, но Ланселот коротко произнес: 
– Перестань крутиться, никто тебя не укусит. Делай, что я тебе велю, и смотри туда, куда надо. 
Он повел меня в маленькую комнатку, дверь которой была заперта на висячий замок. Комнатку почти до отказа занимали странного вида предметы и огромное количество проводов, которые тянулись во все стороны. 
– Ты видишь этот стальной тигель? - спросил Ланселот. 
– Вижу, - сказала я. 
Он назвал тиглем небольшой, но глубокий ящичек из толстого металла с пятнышками ржавчины снаружи. Ящичек закрывала сетка из грубой проволоки. Он подтолкнул меня, и внутри ящичка я увидела белую мышь. Поднявшись на задние лапки, она стояла, опираясь передними о внутреннюю стенку контейнера. Просунутое сквозь сетку рыльце мелко подрагивало от любопытства, а может быть, и тревоги. Наверное, я подпрыгнула от страха и неожиданности. Вот так, без предупреждения увидеть мышь - ужасно. Во всяком случае, для меня это было ужасно. 
Ланселот зарычал: 
– Она тебя не укусит. Стань к стене и смотри! 
Все мои страхи воскресли. Дрожа, я с ужасом ждала, как вот-вот откуда-нибудь выскочит молния или выдвинется что-нибудь и уничтожит, раздавит меня, или... или... 
Я зажмурилась. Но ничего не случилось. Со мною, во всяком случае. Я услышала звук "сс-ши-ип", как будто хлопушка зажглась, но не выстрелила, и голос Ланселота произнес: 
– Ну? 
Я открыла глаза. Он гордо смотрел на меня, откровенно сияя. Я стояла и моргала. 
Он сказал: 
– Вот, неужели ты не видишь, дура? Перед твоим носом! 
В полуметре от первого ящика стоял второй. Я не видела, чтобы он его туда ставил. 
– Ты говоришь об этом втором ящичке? - спросила я. 
– Это не просто второй ящик - это копия первого. Они похожи до последнего атома. Сравни. Даже пятнышки ржавчины совпадают. 
– Ты сделал второй из первого? 
– Да, но особым способом. Чтобы сотворить материю, надо, как правило, очень много энергии, невообразимо много. Один грамм двойника требует полного распада ста граммов урана, и это если не считать потерь. Главное в моем открытии - это то, что, как выяснилось, объект можно скопировать в некоторой точке будущего. И для этого почти не надо энергетических затрат. Конечно, если энергию приложить как следует. Суть подвига, моя... моя дорогая, заключена в том, что мне удалось перенести этот возникающий в будущем дубликат в настоящее время, назад. Иначе говоря, я открыл способ путешествовать во времени. 
Так велик был его триумф, восторг и счастье, что он в самом деле, обращаясь ко мне, сказал "моя дорогая". 
– Изумительно, - сказала я. Признаться, я и в самом деле была поражена. - А мышь тоже вернулась? 
Спрашивая, я заглянула внутрь второго контейнера. И вскрикнула. Второй раз я испытала шок. Внутри была мертвая белая мышь. 
Ланселот чуть покраснел. 
– Это пока недостаток всего дела. Я могу возвратить живую материю, но уже неживой. Они возвращаются мертвыми. 
– Как это ужасно. Но почему? 
– Не знаю. Я уверен, что копия совершенно идентична оригиналу, атом к атому. Никаких видимых повреждений. Вскрытия подтверждают это. 
– Ты мог бы спросить, проконсультироваться... - Я умолкла под его взглядом. И тут же решила про себя больше не давать советов, пока меня не попросят. По опыту я знала, что всю славу за открытие получит соавтор. 
Ланселот криво усмехнулся: 
– Я спрашивал. Вскрытия делали опытные биологи и ничего не обнаружили. Конечно, они не знали, откуда взялись эти животные. И, естественно, я постарался забрать их прежде, чем что-то случится и возникнут подозрения. Боже, даже мои у помощники не знают, что я сделал. 
– Но почему тебе надо держать все это в таком секрете? Почему? 
– Именно потому, что я не могу вернуть мышей живыми. Видимо, какие-то тонкие молекулярные нарушения мешают этому. Стоит мне опубликовать результаты, как тут же кому-то еще может прийти в голову, как этого избежать. Добавив это "чуть-чуть" к моему фундаментальному открытию, он достигнет славы. Славы во сто крат большей, чем моя, потому что сможет вернуть живого человека с информацией о будущем. 
Ланселот был прав. Я отчетливо все представила. И зря он сказал "может прийти в голову". Наверняка придет. Неизбежно. И неважно, что сделал он, Ланселот. В любом случае он потеряет славу и признание. Я была уверена в этом. 
– И тем не менее, - продолжал он скорее для себя, чем для меня, - я не могу ждать. Но я должен объявить свое открытие таким способом, чтобы оно навсегда оказалось неразрывно связано с моим именем, всегда ассоциировалось только со мной. Для этого ему должна сопутствовать драма, его надо так драматизировать, что при любом упоминании о путешествии во времени просто нельзя было бы не вспомнить обо мне, что бы ни сделал кто-то другой. Я собираюсь сыграть эту драму, и тебе в ней отведена роль.