Постоянная должность

И все же зачем было задавать вопросы о том, в какое время Брэйд уходит домой? Почему он заинтересовался отмычкой? И как это ему удалось так быстро ее заметить? А не искал ли он ее?
К чему создавать себе новые неприятности? Брэйд заставил себя не думать обо всем этом.
С учетом всех печальных обстоятельств ужин прошел исключительна хорошо. Джинни уже знала о происшествии (о нем все-таки передавали в хронике новостей). Но все попытки заговорить на эту тему родители решительно пресекали. От возбуждения она ела без капризов и критических замечаний, что привело в хорошее настроение Дорис, а это, в свою очередь, несколько ослабило тревожные опасения, как обручами сжимавшие сердце Брэйда.
Мир царил и за десертом и в тоне заключительного (и неизбежного) распоряжения Дорис о том, чтобы Джинни перенесла поле своей деятельности наверх, приняла ванну и легла спать.
— И чтобы я не слышала, что телевизор включен после девяти часов, Вирджиния, — сказала Дорис.
Джинни перегнулась через перила, ее живые карие глаза сверкали.
— Эй, папа, не забудь, что мы завтра собираемся пойти в зоопарк!
— Не обращайся к отцу со своим «эй», — вмешалась Дорис. — Это будет зависеть от твоего поведения сегодня вечером. Если ты будешь баловаться, то завтра никуда не пойдешь.
— Ну, конечно, не буду! Мы ведь идем, папочка?
Брэйд не мог не ответить утвердительно.
— Только если не будет дождя, — добавил он. Некоторое время спустя Брэйд заметил:
— На самом-то деле я не совсем уверен, что смогу пойти, Дорис.
— Что? — откликнулась Дорис с кухни, выключив посудомойку. Она вошла в гостиную и переспросила:- Что ты сказал?
— Я сказал, что не знаю, смогу ли завтра пойти с Джинни в зоопарк.
— Почему?
— Придет Кэп Энсон.
Дорис нахмурилась и сняла фартук.
— А зачем было назначать встречу?
— Очень просто: он сказал, что придет, а я не смог отказать ему. Ты знаешь, какой он.
— Я знаю. Но знать — это еще не означает потакать прихотям. Это его книга, а не твоя. Зачем тебе-то убивать на нее время?
— Потому что когда она будет закончена, то будет хорошей книгой, очень важной книгой. Говоря откровенно, я даже немного горжусь тем, что могу помочь ему.
— Хорошо. Но ему следовало бы прийти в какое-нибудь другое время.
— Дорис, я и так уже дважды подводил его.
Дорис пожала плечами и начала перелистывать программу телепередач.
— Вряд ли для него это было трагедией. Он отдал свой материал Вирджинии.
— Я знаю. Но он наверняка был этим страшно огорчен и возмущен. Он считает непунктуальность личным оскорблением.
— Он выглядел совершенно обычно. Я видела его через дверь, когда он передавал Джинни конверт… Тебе все-таки придется пойти с Вирджинией. Она ждала этого всю неделю. И, пожалуйста, не говори, чтобы я пошла. У меня накопилась целая гора стирки, которую я и так очень долго откладывала.
— Хорошо, я вечером позвоню Кэпу и предложу ему прийти в девять часов. Нет никакого смысла выходить с Джинни раньше одиннадцати: будет еще слишком холодно.
Дорис не дала на его слова прямого ответа. Она включила телевизор и сказала устало:
— Опять этот надоевший мюзикл!
— А что идет по другим программам?
— О боже! Баскетбольные соревнования, выступление проповедника-евангелиста и старый фильм, который я уже видела.
Она села, взяв вязанье, и с несчастным видом устремила взор на экран телевизора. Она не вязала. Брэйд был уверен, что она не следила и за происходящим на экране.
Наконец Дорис заговорила, очевидно, рассерженная сама на себя за то, что не могла дольше игнорировать этой темы:
— Есть что-нибудь новое о Ральфе?
Брэйд поднял голову от рукописи Энсона.
— Сегодня ко мне заходил детектив.
— Что?! — Она резко отвернулась от телевизора.
— Просто для того, чтобы отдать мне ключ от лаборатории — тот, который был у Ральфа. Но я немного понервничал оттого, как он рассматривал кабинет.
— Он что-нибудь сказал?
— Если ты имеешь в виду, сказал ли он мне что-нибудь о случае с Ральфом, то нет.
— Ну, а в таком случае не собираешься ли и ты также забыть об этом? Ты не можешь оставить все это в покое?
— Даже если было убийство?
— С этим уже покончено! Один довольно неприятный парень умер. Ты его не воскресишь.
— Нет, с этим совсем еще не покончено. Есть девушка, которая, очевидно, любила его и собиралась выйти за него замуж. Есть мать, которая, насколько мне известно, пережила не одну трагедию в своей жизни и которая многое перенесла, чтобы дать ему образование…
— Если ты попадешь в неприятность, им от этого легче не будет.
— Я и так уже попал в неприятность. Весь день я только и думаю о том, как выпутаться из нее.
— Но ведь никто, кроме тебя, не подозревает убийства.
— А сколько времени будет так продолжаться? Сегодня одна особа интересовалась, как это Ральф мог принять цианид натрия за ацетат? Правда, она находилась в состоянии довольно сильного шока, но в конце концов, успокоившись, она может начать серьезно интересоваться этим обстоятельством. Затем, наконец, кто-нибудь обратится в полицию. Ты хочешь, чтобы над нашими головами всегда висел этот дамоклов меч?
Он положил лист рукописи, который держал в руке:
— Послушай, Дорис!
— Что?
— Давай подробно обсудим все вместе. Может быть, ты заметишь что-нибудь такое, чего не вижу я. Ради бога, может быть, вместе мы найдем какой-нибудь выход.
Дорис склонила голову над нетронутым вязаньем.
— Хорошо, если тебе надо выговориться, говори.
— Я думал, что мне следует изложить все по порядку на бумаге. Это, как ты знаешь, всегда было моим первым побуждением. Составлять планы. Быть методичным. Но потом я подумал: а что, если кто-нибудь найдет мой черновик, или обрывки бумаги в мусорной корзине, или же пепел и станет интересоваться, что я сжигал? Мне хочется объяснить тебе, в каком неопределенном положении я нахожусь в настоящее время. Это… это невыносимо…
Прежде всего, если мы допустим, что произошло убийство, то придется решить, кто его совершил. Я говорил тебе вчера вечером, что убийца должен хорошо знать химию, а также методику проводимых Ральфом исследований. Поэтому в первую голову подозрение падает на меня, но если меня все же не принимать во внимание, кто же все-таки мог быть убийцей? Есть другой человек, который имеет доступ в лабораторию Ральфа, а также может непрестанно наблюдать за его работой.
— Кто это?
— Грегори Симпсон, аспирант и напарник Ральфа по лаборатории. Он говорит, что никогда не обмолвился с Ральфом ни словом, и, возможно, эго правда. Но все же Симпсон мог наблюдать за тем, что делал Ральф. Возможно, он видел, как Ральф готовил колбы с ацетатом и убирал их в свой шкаф. Никто другой не имел такой замечательной возможности, однако другие — аспирант Чарли Эмит, любой студент или даже Кэп Энсон, — все, кто бывает в этом крыле здания, могли видеть то же самое. Далее, теоретически возможно, что кто-нибудь зашел в лабораторию в отсутствие Ральфа, просмотрел его записи и узнал из них достаточно для того, чтобы разработать план убийства. Но ты понимаешь, все это одни предположения. Что же касается метода совершения убийства, он изобличает меня скорее, чем кого-либо другого. Симпсон занимает не очень близкое от меня второе место.
— Почему? Мне кажется, что его можно подозревать не меньше, чем тебя.
— Ему только двадцать два года, и у него нет никакого мотива.
— Нет никакого мотива, о котором ты знаешь, но ты не господь бог. По правде говоря, у тебя тоже нет никакого мотива.
— Вот в связи с этим-то кое-что и беспокоит меня. Теперь, когда Ральф мертв, а я задаю людям всякие вопросы…
Дорис моментально нахмурилась.
— А почему ты задаешь вопросы, Лу? Это самое худшее, что ты можешь делать.
— Я очень осторожен. Да мне и так рассказывают всякую всячину без моих вопросов. Во всяком случае, Ральф, по-видимому, не любил меня, или боялся, или и то и другое вместе, я в этом не совсем уверен.