Черный столб. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

 
27
Они ужинали втроем за одним столиком — Кравцов, Оловянников и Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и рассказывал длинную историю о том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил качество двух сортов винограда. Кравцов слушал вполуха, потягивал пиво, посматривал по сторонам.
— На днях, — сказал Оловянников, когда Али-Овсад умолк, — я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта — видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Морозов к нему подошел. «Что это вы кинули в море, Масао-сан? — спрашивает. — Не Поликратов ли перстень?» Току нага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: «К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет…» Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники…
— Слышал, — сказал Кравцов.
— Да, вот так, — продолжал Оловянников. — Морозов стал серьезным. «Не понимаю, — говорит, — вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удастся…» «Нет, нет, — отвечает Токунага. — Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого…» «Ну зачем вы так…» Морозов кладет ему руку на плечо, а тот ему говорит: «Не обращайте внимания, Морозов-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты».
— А дальше что? — спросил Кравцов.
— Они ушли. Он, видимо, и вправду неизлечимо болен, Токунага…
— Да, — сказал Кравцов. — Не очень-то веселая история.
Некоторое время они молча ели.
— Что это за пигалица с седыми усами? — вполголоса спросил Кравцов, указав движением брови на маленького человечка, который ужинал за столиком Морозова.
— Эта пигалица — профессор Бернстайн, — ответил Оловянников.
— Вон что! — Кравцову стало неприятно из-за «пигалицы». — Никак не думал, что он…
— Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее мощное электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками, на одной воде. Вот он какой.
— Все-то вы знаете, — сказал Кравцов.
— Профессия такая.
— Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
— Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
— Ну уж — «мятеж», — усмехнулся Кравцов.
— Он про тебя писать хочет, — вмешался Али-Овсад. — Он хочет писать так: Кравцов стоял возле Черный столб…
Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся пальцами его ладони.
— Целый месяц крутимся вокруг Столба, — сказал Кравцов. — Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… Надоело. — Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. — Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…
Морозов оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
Кельнер-японец неслышно подошел, вежливо втянул воздух, предложил мороженое с фруктами.
— Благодарю, не хочется, — Кравцов поднялся. — Пойду Макферсона проведаю.
Али-Овсад посмотрел на часы.
— Через час Брамульян придет ко мне чай пить, — сказал он. — Один час времени есть.
— Приохотили вы его, однако, к чаю, Али-Овсад, — засмеялся Оловянников.
— Мы с Брамульяном в воскресенье будем джыз-быз делать. Мне повар обещал кишки-мишки от барана.
— Вы идете к Макферсону? — спросил Оловянников. — Разрешите, я тоже пойду.
 
28
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хемптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газеты или излюбленные «Записки Перигрина Пикля». Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
— Как только ты поправишься, — сказала она однажды, — я увезу тебя в Англию.
Уилл промолчал.
— Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? — спросила она в другой раз.
Надо было отвечать, и он ответил:
— Я предпочитаю Камберленд.
— Очень хорошо, — сразу согласилась она. И вдруг просияла: — Камберленд. Ну, конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять лет назад… Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
— Напрасно ты думаешь, что я вспоминаю медовый месяц. Просто там скалы и море, — сказал он спокойно. — Почитай-ка мне лучше эту дурацкую историю о черепахах.
И Норма принялась читать роман «Властелины недр», печатавшийся с продолжением в «Дейли телеграф», — нескончаемый бойкий роман о полчищах неких огненных черепах, которые вылезли из земных недр и двинулись по планете, сжигая и губя все живое, пока их предводитель не влюбился в прекрасную Мод, жену торговца керосином.
Страсть огнедышащего предводителя как раз достигла высшего накала, когда в дверь постучали и вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
— Кажется, вы правы, Уилл, — сказал Кравцов, подсаживаясь к койке шотландца. — Надо перерезать Столб атомной бомбой.
— Да, — ответил Уилл. — Атомная бомба направленного действия. Так я думал раньше.
— А теперь?
— Теперь я думаю так: мы перережем Столб атомным взрывом, и магнитное поле придет в норму. Но Столб все равно будет лезть и снова достигнет ионосферы. Снова короткое замыкание.
— Верно, — сказал Кравцов. — Как же, черт возьми, его остановить?
— Наверно, он сам остановится, — сказал Али-Овсад. — Пластовое давление выжмет всю породу — и остановится.
— На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать.
— Позавчера, — сказал Оловянников, — журналисты поймали Штамма в салоне, зажали его в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать не удалось, — просто железобетонный человек, — но зато он стал нам излагать свою любимую теорию. Вы слышали что-нибудь, Саша, о теории расширяющейся Земли?
— Кое-что слышал — еще в институте были у нас споры.
— Очень странные вещи говорил Штамм. Будто Земля во времена палеозоя была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что — серьезно или дядя Штамм шутит?
Кравцов усмехнулся.
— Не говорите глупостей, Лев. Штамм скорее… ну, не знаю, укусит вас, чем станет шутить. Есть такая гипотеза — одна из многих. Дескать, внутреннее ядро Земли — остаток очень плотного звездного вещества, из которого некогда образовалась Земля. Ядро будто бы все время разуплотняется, его частицы постепенно переходят в вышележащие слои и… ну, в общем расширяют их. Все это, конечно, страшно медленно.
— Вот и Штамм говорил, что внутри Земли возникают новые тяжелые частицы — протоны и нейтроны, кажется, — и наращивают массу Земли. Но откуда берутся новые частицы?
— В том-то и вся сложность вопроса, — сказал Кравцов. — Я сейчас уж не очень помню, а тогда мы бешено спорили об этой гипотезе; у нас одно время преподавал ученик ее автора — Кириллова… Откуда берутся новые частицы?… Помню разговор о взаимном переходе поля и вещества, качественно разных форм материи, этот переход и создает впечатление… как бы рождения вещества. В общем, тут совместное действие гравитационного, электромагнитного и каких-то других, пока неизвестных полей… Что говорить, только единая теория поля открыла бы нам глаза.
— Уж не хотите ли вы сказать, мистер Кравцов, — раздался насмешливый голос шотландца, — что наш дорогой Столб состоит из протонного или нейтронного вещества?