Дела кикандонские

Так поговорили они некоторое время о паникадилах и других вещах, а потом как-то сам собой разговор перешел на пастуха. И сначала все было хорошо Елисей-бакалейщик спрашивает у господина Драголюба: «Как вы думаете, господин учитель, кого бы нам в этом году взять пастухом?» – и при этом он лукаво подмигивает отцу Пере.
– Я думаю, – отвечает господин Драголюб, – раз Иона столько лет был пастухом, то пусть его и дальше в пастухах ходит. За скотом он хорошо смотрит…
Станко-пекарь потянул Елисея за полу пиджака, а поп Пера стукнул палкой о землю.
– Не уж, господин учитель, не выйдет по-вашему!
– Почему? – удивился учитель.
– А потому, – говорит Елисей, гордо выпятив грудь, – зря народ бунтуешь! Знаем мы, чего ты хочешь и куда метишь, но мы ведь тоже не дремали!
– Да что с вами, уважаемые, с чего вы это взяли… – начал оправдываться учитель.
– Нечего притворяться. Это все твои ловушки, но народ свое дело знает, народ не допустит. Вот послезавтра день святого Дмитрия, тогда и посмотрим, на чьей стороне правда! – восклицает булочник Станко и бьет себя кулаком в грудь.
И тут началось! Елисей полез на ящик, валявшийся возле лавки, учитель, подняв руку, кричит: «Давайте же разберемся!» Отец Пера машет во все стороны поднятой палкой, булочник Станко, подскакивая на одном месте, бьет себя кулаками в грудь, лесничий Иосиф, обхватив руками косматую голову, трясет ее, а вокруг толпится народ и ждет, чем это все кончится.
Все кончилось мирно, но тем не менее всем стало ясно: в Майдан-пеке появились две партии. Одну возглавляют отец Пера и Елисей, а другую – учитель Драголюб, который все еще никак не мог понять, как это случилось, что он стал во главе какой-то партии, но отнекиваться было поздно, поскольку дело приняло серьезный оборот. А самое главное, оказалось, что его партия выступает «против полиции», или, вернее сказать, «против правительства».
Можете себе представить, как прошел канун дня св. Дмитрия в Майдаи-пеке. Пожалуй, мне никто не поверит, но в этот день Елисей-бакалейщик закрыл свою лавку, а отец Пера даже отказался крестить ребенка, учитель и тот пожал плечами и отпустил учеников по домам, и разлетелись они по Майдан-пеку, бегают, кричат, и кажется, прости меня боже, будто весь Майдан-пек сошел с ума.
Наконец, настал день св. Дмитрия. Весь Майдан-пек собрался на площади – все народы, все веры; и все как-то встревожены, стоят кучками и только перешептываются между собой. Елисей первый возвысил голос. Он сказал:
– Братья, прежде всего нам следует выбрать председателя, как это делают во всем мире.
– Давай!!! Председателя! – заорали со всех сторон. И началось не поймешь что. Одни кричали: «Отца Перу!», другие: «Лесничего Иосифа!», третьи: «Учителя Драголюба!» Когда немножко утихло, вышел вперед старичок Еврем, у которого сын в семинарии, и говорит:
– Люди добрые, о чем мы толкуете? Да разве мы когда-нибудь выбирали председателя? Зачем мы здесь собрались? Выбрать пастуха, чтоб он пас наше стадо. Экая важность! Что вы забыли, как мы раньше делали? Один назовет одного, другой – другого, ну, потолкуем немножко, столкуемся, выберем, кого хотим, и ладно… И что с вами, люди, не знаю. Вон стоит Иона, не хотите его, вон Живко, говорят кто-то хочет Живко – ну и пусть, не все ли равно!
– Не хотим Иону!
– Какой еще Живко?
– Долой Иону!
– Какой еще Живко? Не хотим Живко!
Толпа заволновалась, поднялся крик. Лесничий Иосиф запустил пальцы в волосы, затряс головой и заорал: «Председатель ведь выбираем, люди, председателя! О чем же вы спорите?»
– Отца Перу!
– Лесничего Иосифа!
– Учителя Драголюба1
Опять все смешалось, и ничего нельзя понять.
Наконец, лесничий Иосиф протискивается сквозь толпу, встает у всех на виду и кричит: «Люди, я буду председателем!» Эти слова вызывают ожесточенные крики, так как никто не знал наверное, к какой партии принадлежит лесничий Иосиф, но он стоит гордо, готовый в любую минуту броситься на того, кто не захочет признать его председателем. Подняв руку, он говорит:
– Собрание открыто! Кого мы выберем пастухом?
– Позвольте, – кричит Елисей, – надо же разе браться…
Поп Пера просит слова
– Нечего тут много разбираться… – говорит председатель.
– Здесь есть смутьяны! – орет из толпы хозяин кафаны Янач.
– Ну и что же? – перебивает его председатель. – Всякий имеет право подговаривать, на то и собрание. А лучше давайте-ка голосовать!
Отец Пера поднял обе руки и требует слова.
– Не будет тебе слова! – решительно заявляет председатель. – Я руковожу собранием и знаю, что надо делать.
В толпе кто-то начал мяукать, лесничий возмущается:
– Это уж слишком, слышишь ты, если тебе захотелось мяукать, так ты попроси слова и мяукай сколько тебе влезет, а иначе… – И лесничий поднял кулак.
Отец Пера опять поднял обе руки, требуя слова, а Елисей все кричит: «Почему не дают батюшке говорить?! Дайте слово батюшке!»
Иосиф выпрямился, сделал движение рукой, точно хотел позвонить в колокольчик, и закричал: «Тихо! Батюшка будет говорить!»
Отец Пера приподнялся на носках, провел рукой по бороде, откашлялся и, подмигнув Елисею, начал:
– Граждане, у всех у нас есть коровы. У кого одна, у кого – две, а у кого и три. Вот мне, например, бог дал три коровы. Понятно, что мы каждый год выбираем пастуха, нельзя, конечно, сказать, что мы выбирали всегда так, как вот сейчас. Просто соберемся, бывало, в кафане либо еще где. И кого выбирали? Иону, словно мы повенчаны с ним. А между тем никто из граждан нашей страны и государства не хотел поразмыслить, что он за человек – этот Иона. А можно сказать, этот Иона совсем неподходящий. Вот прошло несколько лет, и что же – у моей коровы сломался рог, у Трипка пропал теленок. Ну, ладно, братья, допустим, рог это мелочь, теленок, правда, вещь более крупная, но бог с ним. Может, он сам потерялся, не мог же его Иона нарочно потерять. Но, братья, я вас от всей души спрашиваю: положите руку на сердце и скажите мне, сколько ваши коровы дают молока? Дают четыре оки, а могли бы – восемь. Правду я говорю? Чего ж вы молчите?
– Моя дает одиннадцать ок, – кричит из толпы Еврем.
– Ну, это уж такая порода. Тут совсем другое дело. Но я спрашиваю, например, тебя, Елисей: сколько дает твоя корова?
– Пять ок…
– Ну вот, а могла бы двенадцать. Я знаю эту корову. Когда ее Елисей купил, она была…
– Попрошу ближе к делу. Ты нам, батюшка, про коров не рассказывай, – строго перебивает его председатель. – Начал с коров, а там, глядишь, перейдешь на сливки, на сыр и тому подобное. Ближе к делу…
– Пусть говорит!
– Дайте мне слово! – кричит учитель Драголюб.
– Позвольте кончить, граждане, – возмущается батюшка, – не перебивайте меня! Я же еще не сказал самое главное…
– Ты говори о пастухе, чего ты начал о Елисеевой корове!
– Вот я и говорю, – не унимается отец Пера, – значит, плохо смотрит за скотом, И потому я думаю выбирать его больше не стоит, тем более что у нас есть такой прекрасный человек, как Живко!
– Не хотим! Хотим! Не хотим! Правильно! Нет! – несется со всех сторон. Одни кричат одно, другие – другое, и конца этому не видно.
– Дайте батюшке сказать, – визжит Елисей. – Не мешайте! Он вас еще не так разделает! Господин председатель (тут Иосиф сунул руку в карман и выпрямился), я прошу, я требую, чтоб батюшке дали говорить!
– Но ведь не может же, черт возьми, все время один батюшка говорить! – возмущается Иосиф. – Есть ведь и у других голова и язык. Для того и собрание. Все имеют право говорить.
– Правильно! Неправильно!
– У меня только одно дополнение к батюшкиной речи! – кричит хозяин кафаны Янач.
– Прошу! Прошу! – откликается отец Пера.
– Тихо, люди! – орет председатель, и волосы у него на голове становятся дыбом.
– Добавляю, – продолжает Янач, – Иона мою корову дубинкой колотил, значит он и всякую другую корову дубинкой колотит.